Вопрос 2. Что такое мужество?

После обсуждения второго вопроса предлагается ди­алог Сократа с Лахесом:

Л. Если, Сократ, от меня требуется определение му­жества, то есть нахождения того существенного призна­ка, присущего всем его проявлениям, то я бы сказал, что это — своего рода стойкость души, твёрдость характера, своего рода упорство.

С. Ты говоришь так, как нужно. Но мне кажется, что не всякое упорство представляется тебе мужеством. Такое заключение делаю из того, что ты, Лахес, относишь муже­ство к прекрасным вещам.

Л. Да, несомненно, к прекрасным.

С. Упорство, соединённое с благополучием, не будет ли прекрасной и хорошей вещью?

Л. Конечно.

С. Каково же оно будет без благоразумия? Очевидно, противоположной вещью, то есть дурной и плохой?

Л. Да.

С. Стало быть, ты не назовешь нечто дурное и плохое прекрасным?

Л. Не назову, Сократ.

С. Следовательно, ты не признаёшь такое упорство за мужество, поскольку оно нечто плохое, а мужество—дело хорошее?

Л. Ты прав, Сократ, но в таком случае я попытаюсь дать третье определение мужества и скажу, что мужество есть благоразумное упорство. Надеюсь, это тебя удовлетворит.

С. Оно, возможно, меня удовлетворило бы, но всё дело в том, что я не знаю, что ты имеешь в виду, употребляя сло­во "благоразумное". Благоразумное в чём? Во всём? И в большом и в малом? Скажем, человек проявляет упорство в том, что тратит деньги благоразумно, зная, что в конеч­ном счёте он от этого только выиграет и приобретёт боль­ше. Назвал бы ты его мужественным?

Л. Клянусь Зевсом, нет.

С. Или, чтобы привести аналогичные примеры, ска­жем, врач остается упорным, проявляет твёрдость и на мольбы своего больного сына или другого больного, стра­дающих воспалением лёгких, отказывается дать им пить и есть. Назовём врача мужественным?

Л. Нет, и это не мужество.

С. Тогда возьмём, к примеру, человека, выказывающе­го упорство на войне и готового сражаться, но расчётли­вого в своём благоразумии. Он знает, что к нему придут на помощь, ему также известно, что он будет сражаться с бо­лее малочисленным и более слабым противником, к тому же находящимся в менее выгодной позиции. Скажешь ли ты, что этот человек, чья стойкость основана на расчёте, более мужественен, чем тот воин, который находится в

противоположных обстоятельствах своего лагеря и тем не менее готов сражаться, проявлять стойкость и упорство?

Л. Мне кажется, последний мужественнее.

С. Но ведь стойкость этого менее осмотрительна, ме­нее благоразумна, чем первого.

Л. Верно говоришь.

С. Тогда значит, по твоему мнению, и опытный в сраже­нии наездник, проявляющий упорство и стойкость, менее мужественен, чем новичок?

Л. Так мне кажется.

С. Т о же самое ты скажешь о метком стрелке из пра­щи, из лука и о другом воине, опытном в какой-либо обла­сти военного искусства?

Л. Конечно.

С. И те, кто, не умея плавать, но желая показать стой­кость, бросается в водоем, ты полагаешь, смелее и муже­ственнее тех, кто обладает опытом в этом деле?

Л. Что же другого можно сказать, Сократ?

С. Ничего, если в самом деле ты так думаешь.

Л. Да, я так думаю.

С. Однако, если не ошибаюсь, эти люди в своем жела­нии продемонстрировать упорство и стойкость подверга­ются большой опасности и проявляют больше безрассуд­ства, чем те, которые опытны в этом деле?

Л. Кажется.

С. А не казалось ли раньше нам, что безрассудная от­вага и упорство постыдны и вредны?

Л. Конечно.

С. А мужество мы признавали чем-то хорошим?

Л. Верно,признавали.

С. Но теперь же мы, напротив, называем постыдное, безрассудное упорство мужеством.

Л. Кажется, что так.

С. Полагаешь ли ты, что мы говорим хорошо?

Л. Нет, клянусь Зевсом, Сократ, по-моему, нехорошо.

С. Стало быть, Лахес, той гармонии, о которой ты го­ворил, у нас с тобой что-то не выходит, потому что дела наши не согласуются со словами нашими.

Л. Понимать-то я, кажется, понимаю, что такое муже­ство, а вот только не знаю, кака-то оно от меня ушло, что я не успел схватить его и выразить словом, что оно такое.

Так работал сократовский метод. После пары часов пренеприятнейшего нравственного состояния, когда ритор вынужден принародно отказываться от своих же опреде­лений, он, наконец, умолкает под действием сократовских орудий и либо сознается в своем невежестве, либо с позо­ром и в смущении уходит домой, сопровождаемый хохо­том публики.

Сократовский метод - орудие холодное, но благотвор­ное: он заставляет людей сознавать своё невежество, не принимать истину на веру и, таким образом, сделать пер­вый и главный шаг к тому самопознанию, которое Сократ считал необходимым условием человеческой мудрости и существенным залогом человеческого счастья. Вместе с тем он оскорблял людей в их лучших и худших чувствах: их священнейшие верования вырывались и осмеивались, их самолюбию наносились удары, их самоуважение подвер­галось испытанию, и насмешки и остроты стоящей вокруг толпы довершали остальное. Ненависть против философ­ского сатира вселялась в сердца людей, и эта ненависть дала свои плоды.

Весной 399 года до н.э. три афинских гражданина: бо­гатый и влиятельный демократ кожевник Анит, личный не­друг философа, неизвестный нам поэт Мелет и довольно популярный ритор Ликон — представили на суд народных судей следующее обвинение против Сократа: "Он наруша­ет законы государства, не признавая национальных богов и вводя новые, он также развращает молодое поколение".

Дата добавления: 2015-07-10