Глава 26. Адам находит меня свернувшейся в клубок на полу душевой.

Адам находит меня свернувшейся в клубок на полу душевой.

Я так долго плакала, что уверена, горячая вода вокруг меня полностью состоит из слез. Моя одежда прилипла к коже, мокрая и бесполезная. Я хочу смыть её. Я хочу утопиться в невежестве. Я хочу быть глупой, немой идиоткой, абсолютно лишенной мозгов. Я хочу отрезать собственные конечности. Я хочу избавиться от этой кожи, что может убивать, от этих рук, способных разрушать, от этого тела, которое я даже не знаю, как понимать.

Все разваливается.

— Джульетта… — Он прижимает руку к стеклу. Я едва могу слышать его.

Когда я не отвечаю, он открывает дверцу душевой кабины. Он покрыт предательскими каплями и скидывает ботинки, прежде чем упасть на колени на плиточный пол. Он тянется, чтобы прикоснуться к моим рукам, и это ощущение только усиливает мое отчаянное желание умереть. Он вздыхает и приподнимает мою голову. Мое лицо находится в ловушке его рук, и он смотрит на меня, смотрит сквозь меня, до тех пор, пока я не отворачиваюсь.

— Я знаю, что произошло, — мягко говорит он.

Мое горло — рептилия, покрытая чешуей.

— Кому-нибудь следует просто убить меня, — хриплю я, раскалываясь с каждым словом.

Руки Адама оборачиваются вокруг меня до тех пор, пока он не поднимает меня, и я шатаюсь, но теперь мы оба стоим. Он заходит в душевую кабину и закрывает за собой дверцу.

Я ахаю.

Он держит меня, прислонив к стене, и я ничего не вижу, кроме его белой, насквозь промокшей рубашки, кроме воды, стекающей по его лицу, кроме его глаз, полных мира, частью которого я до смерти мечтаю стать.

— В этом не было твоей вины, — шепчет он.

— Это то, чем я являюсь, — выдавливаю я.

— Нет. Уорнер ошибается на твой счет, — говорит Адам. — Он хочет, чтобы ты была тем, кем ты не являешься, и ты не можешь позволить ему сломать себя. Не позволяй ему пробраться в твою голову. Он хочет, чтобы ты считала себя монстром. Он хочет, чтобы ты думала, что у тебя нет другого выбора, кроме как присоединиться к нему. Он хочет, чтобы ты думала, что никогда не сможешь зажить нормальной жизнью…

— Но я и так никогда не смогу зажить нормальной жизнью. — Я проглатываю икоту. — Никогда… У меня н-никогда…

Адам качает головой.

— Сможешь. Мы же собираемся выбраться отсюда. Я не позволю этому с тобой случиться.

— К-как ты можешь заботиться о ком-то… вроде меня? — Я едва дышу, нервничающая и оцепеневшая, но каким-то образом все еще не отрывающая взгляда от его губ, изучая их форму, считая капли воды, скопившиеся на выпуклостях и впадинках его рта.

— Потому что я влюблен в тебя.

Я проглатываю собственный желудок. Мой взгляд перескакивает на его лицо в попытке прочесть его, но я - комок электричества, жужжащего жизнью, и разряда, горячего и холодного, мое сердце неуверенно бьется. Я трясусь в его руках, и мой рот раскрывается без какой-либо на то причины.

Его губы складываются в улыбку. Мои кости таят.

У меня голова кружится, словно в бреду.

Его нос касается моего носа, его губы - на расстоянии одного дыхания, его глаза уже уничтожают меня, и я - лужица без рук и ног. Я могу ощущать его повсюду; я чувствую каждый сантиметр его тела, прижимающегося ко мне. Его руки на моей талии, сжимают мои бедра, его ноги прижимаются к моим, его грудь ошеломляет меня своей силой, его телосложение построено из кирпичей страсти. Вкус его слов задерживается на моих губах.

— Правда?.. — Из меня вырывается единственный шепот недоверия, одна сознательная попытка поверить в то, чего никогда не было раньше. Я краснею с головы до ног, заполненная всем невысказанным.

Он смотрит на меня с таким чувством, что я едва не разламываюсь пополам.

— Боже, Джульетта…

И он целует меня.

Один раз, второй, до тех пор, пока я не ощущаю всю прелесть сего действия и понимаю, что никогда не смогу насытиться им. Его руки повсюду: на моей спине, руках, и вдруг он целует меня еще сильнее, глубже, с пылкой жадностью, о существовании которой я никогда не подозревала. Он отрывается от моих губ, чтобы сделать вдох, но тут же переключается на мою шею, ключицу, подбородок, щеки, и уже мне не хватает воздуха, он уничтожает меня своими руками, и мы тонем в воде и красоте, и в приятном возбуждении момента, о возможности которого я даже не подозревала.

Он отстраняется с низким стоном, и я хочу, чтобы он снял рубашку.

Мне нужно увидеть птицу. Мне нужно сказать ему о птице.

Мои пальцы тянут подол его мокрой одежды, и его глаза расширяются только на секунду, прежде чем он сам срывает ткань с себя. Он берет мои руки и поднимает их над моей головой, прижимая меня к стене, целуя меня до тех пор, пока я не обретаю уверенность, что это все мне снится, он пьет из моих губ своими губами, и на вкус он — словно дождь и сладкий мускус, и я готова взорваться.

Мои колени стучат друг о друга, и мое сердце бьется так быстро, что я не понимаю, как оно до сих пор работает. Он сцеловывает боль, рану, годы самоуничижения, неуверенность в себе, разрушенные надежды на будущее, которое я всегда представляла как возвращение к прошлому. Он разжигает мою кровь, сжигая все муки от игр Уорнера, мучительную тоску, что отравляет меня каждый день. Напряженность наших тел может разрушить эти стеклянные стены.

И это почти происходит.

На мгновение мы просто смотрим в глаза друг друга, тяжело дыша, до тех пор, пока я не краснею, до тех пор, пока он не закрывает глаза, пока не делает один судорожный вдох, позволяющий выровнять дыхание, пока я не кладу руку ему на грудь. Я осмеливаюсь очертить контур птицы, парящей на его коже, я осмеливаюсь провести рукой от его груди к животу.

— Ты — моя птица, — говорю я ему. — Ты — моя птица, и ты поможешь мне улететь.

К тому времени, когда я выхожу из душа, Адама уже нет.

Он выжал свои вещи, высушился сам и оставил меня одну, чтобы переодеться. Уединение… не уверена, что оно теперь меня заботит. Я прикасаюсь двумя пальцами к своим губам и ощущаю его вкус.

Но когда я ступаю в комнату, его нет. Ему нужно отрапортовать внизу.

Я пялюсь на вещи в своем шкафу.

Я всегда выбираю платья с карманами, потому что не знаю, где еще спрятать блокнот. Он не несет в себе какой-либо преступной информации, а единственный листок, что хранил в себе почерк Адама, уничтожен с тех пор, как я смыла его в унитаз, но мне нравится хранить его поблизости. Он олицетворяет намного большее, нежели просто несколько слов, нацарапанных на бумаге. Это небольшой символ моего сопротивления.

Я кладу блокнот в карман и решаю, что я наконец готова увидеть себя. Я делаю глубокий вдох, убираю мокрые пряди волос с лица и тихо ступаю в ванную. Зеркало заволокло паром из душевой. Я робко протягиваю руку, чтобы протереть небольшой кружок. Достаточный, чтобы взглянуть на себя.

Из зеркала на меня смотрит испуганное лицо.

Я прикасаюсь к щекам, изучаю отраженную поверхность, изучаю образ девушки, которая одновременно незнакома и знакома мне. Мое лицо худее, бледнее, мои скулы выше, чем я их помню, брови приподняты над парой широко распахнутых глаз, не то голубого, не то зеленого цвета. Моя кожа раскраснелась от жара и чего-то под названием Адам. Мои губы слишком розовые. Мои зубы непривычно прямые. Палец проводит по всей длине носа, очерчивает контур подбородка, когда краем глаза я замечаю движение.

— Ты прекрасна, — говорит он мне.

Я розовею, краснею, становлюсь почти бордового оттенка, и все это одновременно. Я опускаю голову и отступаю от зеркала, когда он ловит меня в свои объятия.

— Я забыла собственное лицо, — шепчу я.

— Просто не забывай, кто ты есть, — говорит он.

— Я даже не знаю этого.

— Нет, знаешь. — Он приподнимает мое лицо. — И я знаю.

Я вижу, как напряжены его челюсть, взгляд и тело. Я пытаюсь понять его уверенность в том, кем я, по его мнению, являюсь, и я понимаю, что его уверенность — это единственное, что спасает меня от погружения в море собственного безумия. Он всегда в меня верил. Даже беззвучно, молча, он боролся за меня. Всегда.

Он мой единственный друг.

Я беру его за руку и подношу ее к своим губам.

— Я всегда тебя любила, — говорю я ему.

Солнце восходит, застывает, оно светит ему в лицо, и он почти улыбается, почти не встречается со мной взглядом. Его мышцы расслабляются, плечи опускаются под весом нового чуда, и он выдыхает. Он касается моей щеки, моих губ, прикасается кончиками пальцев к подбородку, мгновение — и он целует меня, тянет к себе на руки, поднимает в воздух, и мы оказываемся на кровати, запутанные друг в друге, и я опьянена эмоциями, они в каждой частичке меня. Его пальцы скользят по моему плечу, вниз по силуэту, останавливаясь на бедрах. Он притягивает меня ближе, шепчет мое имя, покрывает поцелуями шею и борется с жесткой тканью платья. Его руки чуть дрожат, а глаза наполняются чувством, от которого сердце защемляет болью и любовью, и я хочу поселиться здесь, в его объятиях и глазах, на всю оставшуюся жизнь.

Я скольжу руками под его рубашку, и он подавляет стон, что превращается в поцелуй, который показывает и нужду во мне, и желание обладать мною, и потребность, такую отчаянную, сродни наиболее острой форме пытки. Его тело давит на меня бесконечными точками чувств в каждом нервном окончании моего тела, и его правая рука придерживает меня за шею, а левая касается губ и стягивает кофту, и я не могу понять, зачем мне нужна одежда. Я воплощение грома и молнии в грозовом облаке, готовая разрыдаться в любой неподходящий момент. Блаженство, Блаженство, Блаженство,\ отбивает ритм в моей груди.

Я не помню, что значит дышать.

Я никогда

никогда

никогда

не знала, что значит чувствовать.

Сигнал тревоги ударным молотком пробивается сквозь стены.

Комната пищит и с ревом возвращает к жизни, и Адам застывает, тянется назад, его лицо мрачнеет.

— Это КОД СЕМЬ. Все солдаты должны немедленно явиться в Квандрант. Это КОД СЕМЬ. Все солдаты должны немедленно явиться в Квандрант. Это КОД СЕМЬ. Все солдаты должны немедленно явиться в Квандрант…

Адам поднимается на ноги и тянет меня наверх, голос все еще выкрикивает приказы через акустические системы, установленные в здании: — Произошел прорыв обороны, — произносит он, его голос надломанный и хриплый, взгляд мечется между мною и дверью. — Иисусе. Я просто не могу оставить тебя здесь…

— Иди, — говорю я ему. — Ты должен идти… со мной все будет хорошо…

В коридорах разносятся шаги и крики солдат, столь громкие, что я слышу их сквозь стены. Адам все еще на посту. Он должен выполнить свои обязанности. Он должен делать вид, что все нормально, до тех пор, пока мы не сможем уйти. Я знаю это.

Он притягивает меня к себе.

— Это не шутка, Джульетта… Я не знаю, что происходит, это может быть что угодно…

Металлический щелчок. Механический переключатель. Дверь открывается, и мы с Адамом отпрыгиваем друг от друга на десять футов.

Адам бросается к выходу в тот же момент, как входит Уорнер. Они оба замирают.

— Я уверен, что тревога прозвучала еще минуту назад, солдат.

— Да, сэр. Я не был уверен в том, что делать с ней. — Он вдруг подтягивается и становится совершенной статуей. Он кивает в мою сторону, будто я ничто, но я знаю, что он слишком напряжен в плечах. И его дыхание слишком быстрое.

— К счастью для вас, я здесь, чтобы позаботиться об этом. Вы можете отрапортовать своему командиру.

— Сэр. — Адам кивает, разворачиваясь на одной пятке и выходя за дверь. Я надеюсь, Уорнер не заметил его колебания.

Уорнер поворачивается ко мне с улыбкой на лице, так спокойно и небрежно, что я начинаю сомневаться, действительно ли здание пребывает в хаосе. Он изучает мое лицо. Мои волосы. Переводит взгляд на смятые простыни позади меня, и я чувствую, словно проглотила паука.

— Ты спала?

— Я не могла заснуть прошлой ночью.

— Ты разорвала платье.

— Что ты здесь делаешь? — Мне нужно, чтобы он прекратил смотреть на меня, нужно, чтобы он перестал вникать в подробности моего существования.

— Если тебе не нравится платье, ты всегда можешь выбрать другое, ты же знаешь. Я сам подбирал их специально для тебя.

— Все нормально. Платье прекрасное. — Я смотрю на часы без каких-либо на то оснований. Время — четыре тридцать по полудню. — Почему ты не хочешь рассказать мне, что происходит?

Он слишком близко. Он стоит слишком близко, и он смотрит на меня, и мои легкие не в силах вдохнуть воздух. — Тебе действительно следует переодеться.

— Я не хочу переодеваться. — Я не знаю, почему так нервничаю. Почему он заставляет меня так нервничать. Почему пространство между нами так быстро сокращается.

Он хватается пальцами за платье и рвет его до талии, а я сдерживаю крик.

— Оно мне просто не нравится.

— Хорошо…

Он так сильно порвал ее, что ткань распалась, образуя щель, в которую стала проглядываться моя нога.

— Так немного лучше.

— Что ты делаешь …

Его руки обнимают меня за талию и сжимают ее, и я знаю, что нужно защищаться, но я оцепенела и хочу закричать, однако мой голос сломан, сломан, сломан. Я отчаянно, прерывисто дышу.

— У меня есть вопрос, — говорит он, и я стараюсь ударить его в этом бесполезном платье, а он просто прижимает меня к стене, он прижимает меня весом своего тела, каждый дюйм его одежды - защитный слой между нами. — Я сказал, что у меня есть вопрос, Джульетта.

Его рука проскальзывает в мой карман так быстро, что я не сразу понимаю, что он сделал. Я задыхаюсь, прижатая к стене, дрожу и пытаюсь все осмыслить.

— Мне любопытно, — говорит он. — Что это?

Он держит мой блокнот двумя пальцами.

О Боже.

Это платье слишком узкое, чтобы скрыть очертания блокнота, а я была слишком занята рассматриванием своего лица, чтобы осмотреть платье в зеркале. Это я во всем виновата, во всем виновата, во всем виновата, во всем виновата. Я не могу в это поверить. Это все моя вина. Я должна была лучше все продумать.

Я ничего не говорю.

Он наклоняет голову.

— Я не помню, чтобы давал тебе блокнот. И, разумеется, я не помню, чтобы давал тебе разрешение на то, чтобы в твоем пользовании находилось хоть что-нибудь.

— Я принесла его с собой. — Мой голос надломлен.

— Теперь ты врешь.

— Что ты хочешь от меня? — Я паникую.

— Глупый вопрос, Джульетта.

Раздается мягкий звук движения гладкого металла.

Кто-то открывает дверь.

Щелчок.

— Убери от нее руки, прежде чем я пущу тебе пулю в голову.

Дата добавления: 2015-10-16