Глава 24. Прошло две недели.

Прошло две недели.

Две недели платьев, душа и еды, которую я хотела бросить через всю комнату. Две недели улыбающегося Уорнера, прикасающегося к моей талии, смеющегося и держащего руку на моей спине, удостоверяющегося, что я великолепно выгляжу, когда иду рядом с ним. Он думает, что я его трофей. Его секретное оружие.

Мне приходится сдерживать порывы разбить костяшки его пальцев о бетон.

Но я предлагаю ему две недели сотрудничества, потому что через неделю мы уходим.

Надеюсь.

Но затем, что более удивительно, чем что-либо еще, я понимаю, что не испытываю ненависти к Уорнеру, как думала раньше.

Мне его жаль.

Он находит странное успокоение в моей компании, он думает, что я похожа на него, что разделяю его извращенные взгляды, его жестокое воспитание с его вечно отсутствующим и требовательным отцом.

Но он никогда и слова не говорит о своей матери.

Адам говорит, что никто ничего не знает о матери Уорнера, что она никогда не обсуждалась и никто не имеет ни малейшего понятия о том, кто она. Он говорит, что Уорнер известен лишь вследствие жестокого воспитания, своим холодным, расчетливым желанием власти. Он ненавидит счастливых детей, их счастливых родителей с их счастливыми жизнями.

Я думаю, Уорнер считает, что я понимаю. Что я понимаю его.

И так оно и есть. Но в то же время — нет.

Потому что мы не одинаковы.

Я хочу быть лучше.

По ночам у нас с Адамом есть возможность проводить немного времени вместе. И даже в таком случае этого слишком мало. Уорнер с каждым днем смотрит за мной все пристальней; отключение камер только сделало его подозрительней. Он всегда неожиданно появляется в моей комнате, берет меня на ненужные туры по зданию, говоря о разработке своих планов и о том, как мы вместе завоюем мир. Я даже не делаю вид, что мне интересно.

Может быть, я единственная, кто делает все только хуже.

— Не могу поверить, что Уорнер действительно согласился избавиться от камер, — говорит мне как-то ночью Адам.

— Он ненормальный. Он нерациональный. Он болен таким образом, который я никогда не смогу понять.

Адам вздыхает.

— Он одержим тобой.

— Что? — Я чуть шею не сворачиваю от удивления.

— Ты — это все, о чем он говорит. — Адам на мгновение замолкает, его челюсть напрягается. — Я слышал истории о тебе, прежде чем ты сюда попала. Поэтому я и оказался вовлеченным, поэтому я вызвался отправиться к тебе. Уорнер провел месяцы, собирая информацию о тебе: адреса, медицинская документация, личное дело, родственники, свидетельство о рождении, анализы крови. Вся армия только и говорила о его новом проекте; все знали, что он ищет девушку, которая убила маленького мальчика в продовольственном магазине. Девушку по имени Джульетта.

Я задерживаю дыхание.

Адам качает головой.

— Я знал, что это ты. Должна была быть ты. Я спросил Уорнера, могу ли я помочь с проектом, я сказал ему, что я ходил с тобой в одну школу и слышал про маленького мальчика, что я лично видел тебя. — Он горько смеется. — Уорнер был в восторге. Он думал, это сделает эксперимент еще интереснее, — добавляет он с отвращением. — И я знал, что если он хотел заклеймить тебя как какой-то свой больной проект… — Он запинается. Отворачивается. Пробегается рукой по волосам. — Я просто знал, что должен был что-нибудь сделать. Я подумал, что могу попробовать помочь. Но сейчас все стало хуже. Уорнер никак не прекращает говорить о том, на что ты способна, или о том, насколько ты ценна для его начинаний и как он счастлив, что ты здесь. Все начинают замечать. Уорнер безжалостен, у него ни для кого не найдется милосердия. Он любит власть, он испытывает трепет, уничтожая людей. Но он вот-вот даст трещину, Джульетта. Он столь отчаянно хочет, чтобы ты… присоединилась к нему. И несмотря на все свои угрозы, он не хочет заставлять тебя. Он хочет, чтобы ты сама этого хотела. Захотела выбрать его, в своем роде. — Он смотрит вниз, тяжело вздыхает. — Он теряет свои границы. И когда я вижу его лицо, я в двух шагах от того, чтобы сделать какую-нибудь глупость. Я бы с удовольствием сломал ему челюсть.

Да. Уорнер теряет свои границы.

Он параноик, хоть и не без причины. Но он и терпелив, и нетерпелив со мной. Возбужден или нервничает все время. Просто сплошной ходячий оксюморон.

Он отключил камеры, но в некоторые ночи приказывает Адаму спать под дверью, чтобы убедиться, что я не убегу. Он говорит, что ланч я могу провести одна, но все заканчивается тем, что он вызывает меня к себе. То ничтожно малое количество часов, что мы с Адамом могли бы провести вместе, украдено у нас, но то, еще более ничтожное, количество ночей, что Адам может находиться в моей комнате, я умудряюсь проводить, нежась в его объятиях.

Мы оба спим на полу, сплетаясь друг с другом в поисках тепла, даже будучи под одеялом. Каждый раз, когда он дотрагивается до меня, словно взрыв огня и электричества пронзает мои кости самым невообразимым образом. Это такое чувство, которое я мечтала бы подержать в своей руке.

Адам рассказывает мне о новых усовершенствованиях — шепот, который он слышит среди прочих солдат. Он рассказывает мне, как по тому, что осталось от страны, разбросаны множество правительственных штабов управления. Рассказывает о том, что отец Уорнера находится в столице, что он оставил целый сектор в руках своего сына. Он говорит, что Уорнер ненавидит отца, но любит власть. Разрушение. Опустошение. Он гладит меня по волосам и рассказывает истории, и укладывает ближе к себе, словно боится, что я исчезну. Он рисует мне картины людей и мест до тех пор, пока я не засыпаю, до тех пор, пока не уплываю в водовороте снов, чтобы сбежать от мира без убежища, без помощи, без облегчения, которое приносят только его слова утешения, звучащие в моих ушах. Сон — единственное, что я с удовольствием ожидаю в эти дни. Я едва ли могу вспомнить, почему раньше кричала.

Становится слишком комфортно, и я начинаю паниковать.

— Надень это, — говорит мне Уорнер.

Завтрак в голубой комнате стал рутиной. Я ем и не задаю вопросов о том, откуда еда, платят ли работникам за то, что они делают, или нет, как в это здание вмещается столько жильцов, откуда берется столько воды или столько электричества. Я ожидаю благоприятного момента. Я сотрудничаю.

Уорнер больше не просит меня дотронуться до него, а я не предлагаю.

— Для чего они? — Я рассматриваю маленькие клочки ткани в его руках и чувствую нервное напряжение в низу живота.

Его губы медленно растягиваются в коварной улыбке.

— Тест на выявление способностей. — Он хватает мое запястье и вкладывает мне в руку этот комок из ткани. — Я отвернусь, но только в этот раз.

Я слишком сильно нервничаю, чтобы испытывать отвращение к нему.

Мои руки трясутся, пока я переодеваюсь в костюм, который, оказывается, состоит из крошечной майки и еще более крошечных шортов. Я практически голая. Я трясусь от страха при мысли, что это может означать. Я едва слышно прочищаю горло, и Уорнер поворачивается ко мне лицом.

Он слишком долго молчит, его глаза путешествует по дорожной карте моего тела. Я хочу сорвать с пола ковер и вшить его в свою кожу. Он улыбается и предлагает мне свою руку.

Я гранит, известняк и марблит. Я не двигаюсь.

Он опускает руку. Наклоняет голову.

— Следуй за мной.

Уорнер открывает дверь. Адам стоит снаружи. Он стал настолько хорош в сокрытии своих эмоций, что я едва улавливаю выражение шока, скользнувшее по его лицу. Его не выдает ничего, кроме небольшой морщинки на лбу и напряжения на висках. Он знает, что что-то не так. Он даже поворачивает голову, чтобы полностью оглядеть мой наряд. Он моргает.

— Сэр?

— Оставайтесь там, где вы сейчас, солдат. Отсюда я беру её на себя.

Адам не отвечает, не отвечает, не отвечает.

— Да, сэр, — наконец выдавливает он охрипшим голосом.

Я чувствую его взгляд на себе всю дорогу по коридору.

Уорнер ведет меня в какое-то новое место. Мы идем по коридорам, которых я раньше не видела, они более черные и более мрачные и все сужаются и сужаются. Я понимаю, что мы направляемся вниз.

В подвал.

Мы проходим через одну, вторую, четвертую металлические двери. Солдаты повсюду, их глаза повсюду, следуют за мной одновременно со страхом и еще чем-то, о чем я даже думать не хочу. Я осознаю, что в этом здании очень мало женщин.

Если и есть место, где нужно быть благодарной за то, что к тебе нельзя прикоснуться, это здесь.

Это единственное место, которое я с радостью променяла бы на психиатрическую лечебницу, подальше от любопытных глаз одиноких мужчин. Единственная причина, по которой Адам остается со мной, - это потому, что Уорнер считает Адама занудой и размазней. Он думает, Адам - смазанная машина, управляемая приказами и командами. Он думает, что он - напоминание о моем прошлом, и использует его, чтобы причинять мне дискомфорт. Он себе даже и представить не может, что Адам может ко мне прикасаться.

Никто не мог. Все, кого я встречаю, в абсолютном ужасе.

Темнота — как черная канва с прорезями от тупого ножа, сквозь которые льется свет. Мне это очень сильно напоминает мою старую камеру. У меня по коже мурашки, вызванные бесконтрольным страхом.

Я окружена автоматами.

— Заходи внутрь, — говорит Уорнер. Меня толкают в пустую комнату, едва различимо пахнущую плесенью. Кто-то включает свет, и флуоресцентные лампы освещают бледно-желтые стены и ковер цвета пожухлой травы. Дверь за мной захлопывается.

В комнате нет ничего, кроме паутины и огромного зеркала. Зеркало размером в полстены. Инстинктивно я понимаю, что Уорнер и его приспешники, должно быть, наблюдают за мной. Я просто не понимаю почему.

Секреты повсюду.

Ответы повсюду.

Механический звон/треск/скрип и шатание сотрясают комнату, в которой я стою. Пол приходит в движение. Потолок трясет обещанием хаоса. Вдруг повсюду появляются металлические шипы, они расставлены по всей поверхности комнаты, протыкают каждый сантиметр, все разной длины. Каждые несколько секунд они исчезают, только чтобы появиться вновь с неожиданным уколом ужаса, иглами пронзающим воздух.

Я понимаю, что стою посреди пыточной.

Раздается звук пощелкивания статического электричества и колонки, старше моего умирающего сердца, оживают. Я скаковая лошадь, мчащаяся галопом к мнимой финишной линии, тяжело дыша, ради чьего-то удовольствия.

— Ты готова? — Усиленный в несколько раз голос Уорнера раздается по всей комнате.

— К чему я должна быть готова? — кричу я в пустое пространство, уверенная, что кто-нибудь может меня слышать. Я спокойна. Я спокойна. Я спокойна. Я в ужасе.

— У нас был договор, помнишь? — отвечает комната.

— Чт…

— Я отключил твои камеры. Теперь твоя очередь выполнить условия нашей сделки.

— Я не прикоснусь к тебе! — кричу я, крутясь на месте, я в ужасе, я в шоке, боюсь, что могу упасть в обморок в любой момент.

— Это верно, — говорит он. — Я посылаю кое-кого на замену.

Дверь со скрипом открывается, и входит ребенок, одетый лишь в памперс. У него завязаны глаза, и он, всхлипывая, рыдает, сотрясаясь от страха.

Один этот случай сводит мое существование на «нет».

— Если его не спасешь ты, — раздаются слова Уорнера в комнате, — то и мы не станем.

Этот ребенок.

У него, должно быть, есть мать и отец, кто-то, кто его любит, это ребенок, этот ребенок, этот ребенок в ужасе ковыляет вперед. Он может быть пронзен металлическим сталагмитом в любую секунду.

Спасти его просто: мне нужно взять его на руки, найти безопасное место на полу и держать его в своих руках до тех пор, пока эксперимент не закончится.

Есть только одна проблема.

Если я прикоснусь к нему, он может умереть.

Дата добавления: 2015-10-16