Глава 17. Я купаюсь в солнечном свете.

Я купаюсь в солнечном свете.

Уорнер держит открытой дверь, которая ведет просто наружу, а я к этому так не готова, что с трудом различаю окружение. Он хватает меня за локоть, помогая устоять на месте, и я смотрю на него.

— Мы собираемся выйти наружу. — Я говорю это потому, что должна сказать это вслух. Потому что внешний мир является редким для меня удовольствием. Потому что я не знаю, пытается ли Уорнер снова быть хорошим. Я перевожу взгляд от него к чему-то напоминающему бетонную площадку и обратно к нему. — Что мы делаем снаружи?

— У нас кое-какие дела.

Он тащит меня к центру его мира, а я отстраняюсь от него, протягиваю руки к небу, надеясь, что оно запомнит меня. Тучи, как всегда, серые, но они немногочисленные и небольшие. Солнце высоко-высоко-высоко, лениво путешествует по небосклону, направляя нам свое тепло. Я встаю на носочки и пытаюсь дотянуться до него. Ветер обнимает мои руки и улыбается на моей коже. Прохладный, шелковисто-гладкий воздух мягким ветерком ерошит мои волосы. Эта квадратная площадка может быть моим танцевальным залом.

Я хочу танцевать со стихией.

Уорнер берет меня за руку. Я оборачиваюсь.

Он улыбается.

— Это, — говорит он, указывая на холодный серый мир под нашими ногами, — это делает тебя счастливой?

Я оглядываюсь. Я понимаю, что площадка — не совсем крыша, а находится где-то между двумя зданиями. Я подхожу к краю и вижу мертвую землю, и голые деревья, и разбросанные провода, тянущиеся на мили.

— Холодный воздух пахнет чистотой, — говорю я ему. — Свежестью. Новизной. Это самый замечательный запах в мире.

В его глазах одновременно видны смех, озадаченность, заинтересованность и смущение. Он качает головой. Поглаживает пиджак и тянется рукой в карман. Он достает пистолет с золотой рукояткой, бросающей блики на солнце.

Я судорожно вздыхаю.

Он осматривает ружье непонятным мне образом, по-видимому, чтобы проверить, действительно ли он заряжен. Он держит его в руках, палец находится непосредственно на спусковом крючке. Он оборачивается и видит выражение моего лица.

Чуть не смеется.

— Не волнуйся. Это не для тебя.

— Почему у тебя пистолет? — Я тяжело сглатываю, сильно обхватывая руками. — Почему мы здесь?

Уорнер возвращает пистолет обратно в карман и подходит к противоположному концу выступа. Движением он призывает меня последовать за ним. Я подхожу ближе.

Прослеживаю за его взглядом. Вглядываюсь через ограду.

Каждый солдат у здания стоит на расстоянии не более пятнадцати фунтов под нами.

Я насчитываю около пятидесяти рядов, каждый стоит совершенно прямо, каждый прекрасно расположен, их так много, что я теряю им счет. Интересно, там ли сейчас Адам. Интересно, видит ли он меня.

Интересно, что он теперь обо мне думает.

Солдаты стоят по периметру квадрата, они все одеты в черное: черные брюки, черные футболки, блестящие черные ботинки; в поле зрения нет пистолетов. Каждый прижимает левый кулак к сердцу. Застывшие на месте.

Черные и серые.

Черные и серые.

Черные и серые, и, мрачные.

Неожиданно я остро осознаю всю непрактичность своего наряда. Внезапно ветер становится слишком бездушным, слишком холодным, слишком болезненным. Я поеживаюсь, но не могу ничего сделать с температурой. Я оглядываюсь на Уорнера, но он уже занимает свое место на краю площадки; очевидно, прежде он делал это много раз. Он достает маленькую продырявленную металлическую вещь из кармана и прижимает её к губам; когда он заговаривает, его голос усиливается и льется над толпой.

— Сектор сорок пять.

Одно слово. Один номер.

Вся группа смещается: левые кулаки разжаты и опущены по бокам; правые кулаки на груди. Все они — единый механизм, работающий в совершенном взаимодействии друг с другом. Если я бы не боялась так сильно, была бы впечатлена.

— На повестке этого утра у нас два вопроса. — Голос Уорнера проникает в атмосферу: четкий, ясный, невыносимо уверенный. — Первый из них стоит возле меня.

Тысячи глаз смотрят на меня. Я вздрагиваю.

— Джульетта, пожалуйста, подойди ближе. — Два пальца сгибаются в двух местах, чтобы поманить меня вперед.

Я осторожно вхожу в поле их зрения.

Уорнер обнимает меня рукой.

Меня передергивает. Толпа заводится. Сердце сбивается с ритма. Я слишком напугана, чтобы отступить. Его пистолет слишком близок к моему телу.

Солдаты с виду ошеломлены тем, что Уорнер готов прикоснуться ко мне.

— Дженкинс, пожалуйста, подойди поближе.

Мои пальцы пробегают марафон по моему бедру. Я не могу стоять спокойно. Я не могу успокоить сердцебиение, сбивающее мою нервную систему. Дженкинс выходит из ряда; я сразу его замечаю.

Он в порядке.

Боже милостивый.

Он в порядке.

— Дженкинс имел удовольствие познакомиться прошлой ночью с Джульеттой, — продолжает он. Напряжение между мужчинами почти осязаемо. Похоже, никто не знает, к чему он ведет свою речь. И, похоже, пока никто не слышал историю Дженкинса. Мою историю. — Надеюсь, вы все поприветствуете ее с такой же теплотой, — добавляет Уорнер, губы беззвучно смеются. — Она будет с нами некоторое время и будет очень ценной для нашей деятельности. Восстановление приветствует её. Я приветствую её. Вы должны поприветствовать её.

Солдаты, все до единого, все одновременно, поднимают кулаки.

Они — словно один слаженный механизм: пять шагов назад, пять шагов вперед, пять маршей на месте. Они поднимают левые руки и сжимают их в кулак.

И падают на одно колено.

Я подбегаю к краю, отчаянно желая посмотреть поближе на такую странную хореографическую рутину. Я никогда не видела ничего подобного.

Уорнер заставляет их оставаться так, в согбенном положении, держа кулаки в воздухе, как сейчас. Он молчит почти тридцать секунд. А потом говорит:

— Хорошо.

Солдаты поднимаются и вновь кладут правые кулаки на грудь.

— Второй вопрос даже более приятнее первого, — продолжает Уорнер, хотя он, кажется, не испытывает удовольствия, говоря это. Его глаза прорезают солдатов снизу, изумрудные осколки мерцают, словно зеленое пламя горит над их телами. — У Делалью есть для нас доклад.

Он молчит вечность, глядя на солдатов, давая его словам промариноваться в их умах. Позволяя их воображению довести себя до безумства. Позволяя виновным дрожать от страха.

Уорнер так долго молчит.

Никто не шевелится так долго.

Я начинаю бояться за свою жизнь, несмотря на его прежние заверения. Я начинаю задумываться, может быть, я одна из виновных. Возможно, пистолет в кармане предназначен для меня. Наконец я осмеливаюсь повернуться к нему. Он смотрит на меня, и впервые я не могу прочитать хоть что-то на его лице.

На его лице - десять тысяч возможностей, глядящих сквозь меня.

— Делалью, — говорит он, продолжая смотреть на меня. — Ты можешь подойти ближе.

Это худой лысеющий человек, его одежда более праздничная, он выходит вперед из пятого ряда от нас. Он выглядит не совсем обычно. Наклоняет на дюйм голову. Его голос звенит, когда он произносит:

— Сэр.

Уорнер наконец перестает смотреть на меня и почти незаметно кивает в направлении лысеющего человека.

Делалью произносит:

— У нас есть обвинения против рядового 45B‑76423. Флэтчер, Шеймас.

Солдаты в ряде застывают, застывают в облегчении, застывают в страхе, застывают в тревоге. Никто не двигается. Никто не дышит. Даже ветер боится издать звук.

— Флэтчер. — Одно слово от Уорнера, и несколько сотен шей смотрят уже в одном направлении.

Флэтчер выходит из ряда.

Он похож на пряничного человека. Рыжие волосы. Рыжие веснушки. Губы почти искусственно красные. Его лицо без единой эмоции.

Я никогда в жизни так еще не боялась незнакомцев.

Делалью снова начинает говорить:

— Рядовой Флэтчер был найден на нерегулируемой территории, он братался с гражданскими лицами, считающимися членами повстанческой партии. Он украл продукты питания и запасы из единиц хранения, посвященных людям из Сектора сорок пять. Неизвестно, передал ли он им конфиденциальную информацию.

Уорнер смотрит на пряничного человечка.

— Ты отрицаешь эти обвинения, солдат?

Ноздри Флетчера вздуваются. Его челюсть сжата. Голос ломается, когда он говорит:

— Нет, сэр.

Уорнер кивает. Коротко вздыхает. Облизывает губы.

И стреляет ему в лоб.

Дата добавления: 2015-10-16