Глава 6. Одно слово, две губы, пять пальцев, один кулак.

Одно слово, две губы, пять пальцев, один кулак.

Один угол, двое родителей, пять причин прятаться.

Один ребёнок, два глаза, семнадцать лет страха.

Сломанная метла, пара диких лиц, сердитые шепотки, замки на моей двери.

«Посмотри на меня, — хочу я сказать. — Поговори со мной хоть сколько-нибудь. Найди мне лекарство от этих слез», — хотела выдохнуть я, впервые в жизни.

Прошло две недели.

Две недели рутины и ничего, кроме неё. Две недели с сокамерником, который подходил ко мне слишком близко, чтобы прикоснуться, не прикасающимся ко мне. Адам привыкает к системе. Он никогда не жалуется, никогда не предлагает слишком много информации, продолжает задавать слишком много вопросов.

Он мил со мной.

Я сижу у окна и смотрю, как сталкиваются дождь, листья и снег. Они по очереди танцуют на ветру, исполняя программу по хореографии для ничего не подозревающих масс.

Солдаты топают под дождем, измельчая под ногами листья и выпавший снег. Их руки, облаченные в перчатки, обхватили пушки, которые могли пустить пулю миллионом возможностей. Они не утруждали себя падающей с неба красотой. Они не понимают свободу, чувствуя Вселенную на коже. Им безразлично.

Я хочу наполнить рот каплями дождя, а карман — снегом. Я хочу проследить жилы упавшего листа и почувствовать, как ветер щипает меня за нос.

Вместо этого я игнорирую отчаяние, склеивающие пальцы вместе, и выглядываю птицу, которую я видела только во сне. Говорят, птицы летали. До того, как состояние озонового слоя ухудшилось, до того, как загрязнители матировали существ в нечто ужасное другое. Говорят, что погода не всегда была такой непредсказуемой. Говорят, что были птицы, которые парили в небесах, как самолеты.

Кажется странным, что зверек может достичь чего-то такого сложного, как человек - инженерию, но возможности слишком заманчивы, чтобы их игнорировать. В моих снах я мечтала о птице, летящей по небу, уже примерно десять лет. Белая с золотыми полосами, словно корона, на её голове.

Это единственный сон, приносящий мне покой.

— Что ты пишешь?

Я прищуриваюсь на его сильную фигуру, легкую улыбку на его лице. Я не знаю, как ему удается улыбаться несмотря ни на что. Это особенный изгиб рта, который меняет людские жизни; я задаюсь вопросом, останется ли она такой же дальше. Интересно, как он будет чувствовать себя через один месяц, и я содрогаюсь при мысли об этом.

Не хочу, чтобы он закончил, как я.

Пустым.

— Эй... — Он берет с моей кровати одеяло и приседает рядом со мной, не теряя времени, укрывает тонкой тканью мои плечи. — Ты в порядке?

Я пытаюсь улыбнуться. Я решаю уклониться от этого вопроса.

— Спасибо за одеяло.

Он садится возле меня на пол и опирается спиной о стену. Его плечи близки, слишком близки, никогда не будут в достаточной степени близки. Жар его тела согревает меня больше, чем когда-либо согревало одеяло. Что-то в суставах болит с острой тоской, отчаянная нужда, которую я не в состоянии восполнить. Мои кости просят того, чего я не могу позволить.

Прикоснись ко мне.

Он смотрит на маленький блокнот в моей руке, на сломанную ручку, которую я сжимаю в кулаке. Я закрываю книгу и скатываю её в шарик. Я прячу его в щель в стене. Изучаю ручку в моей руке. Я знаю, он внимательно смотрит на меня.

— Ты пишешь книгу?

— Нет.

Нет, я не пишу книгу.

— Может, ты должна.

Я поворачиваюсь, чтобы встретиться с ним глазами, и немедленно жалею об этом. Между нами меньше восьми сантиметров, и я не могу двигаться, поскольку моё тело застыло. Каждый мускул при движении натягивается, каждый позвонок — как кубик льда. Я затаиваю дыхание, а глаза широко раскрыты, пойманы интенсивностью его взгляда. Я не могу смотреть в сторону. Я не знаю, как отступить.

О.

Боже.

Его глаза.

Я лгала себе, решив отказывать невозможному.

Я знала его. Я знала его. Я знала его. Я знала его.

Я знала этого парня, который не помнил меня.

— Они хотят уничтожить английский язык, — говорит он тихо и осторожно. Я пытаюсь отдышаться. — Они хотят воссоздать все, — продолжает он. — Они хотят переделать все. Они хотят уничтожить все, что могло бы быть причиной наших проблем. Они считают, нам нужен новый, универсальный язык. — Он понижает голос. Опускает взгляд. — Они хотят все уничтожить. Каждый язык в истории.

— Нет.

Я прерывисто дышу. Пятна омрачают мое зрение.

— Я знаю.

— Нет.

Этого я не знаю.

Он смотрит вверх.

— Это хорошо, что ты записываешь всё. В один день то, что ты делаешь, будет незаконным.

Я дрожу. Внезапно моё тело начинает борьбу с водоворотом эмоций, мозг страдает от мира, я потеряна и страдаю из-за этого парня, который даже не помнит меня. Ручка падает на пол, а я вцепляюсь в одеяло так крепко, что боюсь, что оно может разорваться. Лёд режет мою кожу на ломтики, ужас сгущается в венах. Никогда не думала, что всё будет настолько плохо. Никогда не думала, что Восстановление зайдет настолько далеко. Они сжигают культуру, красоту разнообразия. Новые граждане нашего мира будут лишь цифрами, легко взаимозаменяемыми, легко снимаемыми, легко разрушаемыми за непослушание.

Мы потеряли нашу человечность.

Я укутываю плечи в одеяло до тех пор, пока не превращаюсь в кокон, сотрясаемый дрожью, которая, не прекращая, терроризирует мое тело. Я в ужасе от моего отсутствия самоконтроля. Я не могу заставить себя сидеть прямо.

Внезапно его руки прикасаются к моей спине.

Его прикосновение обжигает мою кожу через слои ткани, и я так быстро вдыхаю, что легкие сжимаются. Я поймана на встречных токах замешательства, так отчаянно, так отчаянно боясь быть слишком близко, так боясь быть слишком далеко. Я не знаю, как отстраниться от него. Я не хочу отстраняться от него.

Я не хочу, чтобы он боялся меня.

— Эй.

Его голос так мягок. Его руки сильнее всех костей в моем теле. Он прижимает мое укутанное тело к своей груди, и я ломаюсь. Пятьдесят тысяч кусочков эмоций ударяют мне в сердце, сливаются в капли теплого меда, которые успокаивают шрамы в моей душе. Одеяло является единственным барьером между нами, и он притягивает меня ближе, крепче, сильнее, пока я не слышу удары сердца глубоко в его груди, и сталь его рук вокруг моего тела разрывает все связи напряжения в конечностях. Его жар плавит лед внутри меня, который давал мне силу, и я таю, мои ресницы трепещут до тех пор, пока глаза, наконец, не закрываются, до тех пор, пока тихие слезы не начинают струиться по лицу, и я понимаю, что единственное, чего я хочу, — это заморозить его тело, держащее мое.

— Все нормально, — шепчет он. — Все будет в порядке.

Истина — это ревнивая, порочная любовница, которая никогда не спит; этого я не скажу ему. Я никогда не буду в порядке.

Это забирает все сломанные нити во мне, чтобы отстраниться от него. Я это делаю, потому что должна. Потому что это ради его же блага. Кто-то тыкает вилки мне в спину, пока я отхожу подальше. Одеяло цепляется за мою ногу, и я практически падаю, прежде, чем Адам снова тянется ко мне.

— Джульетта...

— Ты не должен п-прикасаться ко мне. — Мое дыхание поверхностное, мне трудно глотать, пальцы трясутся так сильно, что я сжимаю их в кулак. — Ты не должен прикасаться ко мне. Не должен. — Мои глаза изучают дверь.

Он встает на ноги.

— Почему нет?

— Просто не должен, — шепчу я стенам.

— Я не понимаю... почему ты не хочешь говорить со мной? Ты только и сидишь в углу весь день и пишешь в книге, смотришь на всё, кроме моего лица. У тебя есть так много всего, что можно выразить на бумаге, а я стою прямо здесь, и ты даже не обращаешь на меня внимания. Джульетта, пожалуйста... — Он тянется за моей рукой, но я отворачиваюсь. — Почему ты просто не смотришь на меня? Я не собираюсь причинять тебе вред...

Ты не помнишь меня. Ты не помнишь, что мы семь лет ходили в одну школу.

Ты не помнишь меня.

— Ты не знаешь меня. — Мой голос плоский; конечности немеют, отнимаются. — Мы делим одну площадь уже две недели, и ты думаешь, что знаешь меня, но на самом деле ты ничего обо мне не знаешь. Может, я сумасшедшая.

— Это не так, — говорит он сквозь сжатые зубы. — Ты не сумасшедшая.

— Значит, это ты сумасшедший, — осторожно и медленно произношу я. — Потому что кто-то из нас точно сумасшедший.

— Это не так...

— Скажи мне, почему ты здесь, Адам. — Что ты делаешь в сумасшедшем доме, если тебе здесь не место?

— Я спрашивал это у тебя с тех пор, как попал сюда.

— Может, ты задаешь слишком много вопросов.

Я слышу его жесткий выдох. Он смеется горьким смехом.

— Мы практически единственные люди, которые живы в этом месте, и ты хочешь тоже приглушить меня.

Я закрываю глаза и фокусируюсь на своём дыхании.

— Ты не должен говорить со мной. Просто не прикасайся ко мне.

Семь секунд молчания.

— Может, я хочу прикасаться к тебе.

В пробитом отверстии моего сердца бушует пятнадцать тысяч эмоций. Я испытываю боль, отчаянность из-за того, что никогда не получу. Я поворачиваюсь к нему спиной, но я не могу сдержать ложь из моего рта:

— Может, я этого не хочу.

Он издает резкий звук.

— Я настолько отвратителен?

Я оборачиваюсь, я застигнута врасплох его словами, я забываюсь. Он смотрит на меня, его лицо неподвижно, челюсть сжата, пальцы сжимаются в кулаки. Его глаза — два ведра дождевой воды: глубокие, свежие, ясные.

Боль.

— Ты не знаешь, о чем говоришь. — Я не могу дышать.

— Ты можешь просто ответить на несколько простых вопросов, не так ли? — Он трясет головой и отворачивается лицом к стене.

Мое лицо ничего не выражает, руки и ноги словно заполнены гипсом. Я ничего не чувствую. Я ничто. Я пуста от всего, что никогда не сдвинется с места. Я смотрю на маленькую трещину возле моего ботинка. Я буду смотреть на неё вечно.

Одеяло падает на пол. Мир исчезает из фокуса, звуки доносятся словно из другого измерения. Мои глаза закрываются, мысли плывут, воспоминания ударяют меня по сердцу.

Я знаю его.

Я так сильно старалась не думать о нём.

Я так сильно старалась забыть его лицо.

Я так сильно пыталась забыть эти голубые глаза, я знаю его, прошло уже три года, как я видела его в последний раз.

Я никогда не забуду Адама.

Но он уже забыл меня.

Дата добавления: 2015-10-16