Глава 19. Темнота душит меня.

Темнота душит меня.

Мои сны кровавые и кровоточащие, и я не могу больше спать. Все те сны, что приносили мне покой, исчезли, и я не знаю, как мне их вернуть. Я не знаю, как найти белую птицу. Я не знаю, будет ли она когда-нибудь летать. Все, что я знаю, - это то, что, когда я закрываю глаза, я вижу только пустоту. Флэтчеру снова и снова стреляют в голову, Дженкинс умирает на моих руках, Уорнер стреляет Адаму в голову, ветер поет за окном, но фальшиво и натянуто, и мне не хватает духу сказать ему остановиться.

Я мерзну в своей одежде.

Кровать подо мной — словно облака или свежевыпавший снег; слишком мягкая, слишком комфортная. Это напоминает мне о сне в кровати Уорнера, и я не могу вынести этого. Я боюсь уснуть под этими покрывалами.

Я не могу не думать о том, в порядке ли Адам, вернется ли он, будет ли Уорнер продолжать причинять ему вред, пока я не начну ему повиноваться. Мне на самом деле не стоит так за это переживать.

Запись Адама в моем блокноте может быть частью плана Уорнера, чтобы свести меня с ума.

Я встаю на жесткий пол и проверяю кулак на наличие мятой бумажки, которую я сжимаю в течение целых двух дней. Это единственная моя надежда, и я не знаю, реальна ли она.

Вариантов остается все меньше.

— Что ты здесь делаешь?

Я проглатываю крик и мечусь из стороны в сторону, чуть не падая на лежащего на полу возле меня Адама. Я даже не заметила его.

— Джульетта? — Он не шевелится. Его взгляд сосредоточен на мне: спокойный, невозмутимый; два ведра речной воды в полночь.

Я хочу закричать в эти глаза.

Не знаю почему, но я говорю ему правду:

— Я не могу здесь спать.

Он не спрашивает почему. Он встает и гулко кашляет, и я вспоминаю, что ему причиняли боль. Какую же боль они ему причинили? Я не задаю вопросов, когда он стягивает подушку и одеяло с моей кровати. Он кладет подушку на пол.

— Ложись. — Все, что он мне говорит. Тихо, только для меня.

Я хочу, чтобы он говорил мне это весь день, каждый день, вечность.

Всего лишь одно слово, а я уже краснею.

Я ложусь, несмотря на бьющую в крови тревогу, и кладу голову на подушку. Он накрывает меня одеялом. И я позволяю ему это. Я смотрю, как его руки движутся в тени ночи, отблеск луны заглядывает в окно, освещая его фигуру. Он лежит всего лишь в нескольких сантиметрах от меня. Ему не нужно одеяло. Как и подушка. Он спит без рубашки, и я понимаю, что не могу дышать. Я понимаю, что, наверно, никогда не смогу дышать в его присутствии.

— Тебе не нужно кричать, — шепчет он.

Каждый вздох моего тела покидает меня.

Я сгибаю пальцы и сплю как никогда крепко.

Мои глаза — два окна, взломаны хаосом в этом мире.

Прохладный ветерок пугает мою кожу, и я сажусь, потираю сонные глаза и понимаю, что Адама возле меня нет. Я моргаю и переползаю обратно на кровать, где я кладу на место подушку и одеяло.

Я бросаю взгляд на дверь и задаюсь вопросом, что же ждет меня по ту сторону.

Я смотрю на окно и интересуюсь, увижу ли я когда-нибудь летящую птицу.

Я смотрю на настенные часы и думаю, каково это — жить вновь в соответствии с числами. Я задаюсь вопросом, что в этом здании значат шесть тридцать утра.

Я решаю умыться. Эта мысль меня веселит, и мне становится чуточку стыдно.

Я открываю дверь ванной и ловлю в зеркале отображение Адама. Его быстрые руки одергивают рубашку прежде, чем у меня есть возможность зацепиться за детали, но я вижу достаточно, чтобы понять, что я не могла видеть в темноте.

Он весь покрыт синяками.

Мои ноги словно сломаны. Я не знаю, как помочь ему. Я хотела бы ему помочь.

— Прости, — быстро говорит он. — Я не знал, что ты уже проснулась.

Он тянет низ рубашки, словно недостаточно долго притворяется, будто я слепа.

Я киваю. Я смотрю на плитку под ногами. Я не знаю, что сказать.

— Джульетта. — Его голос огибает буквы моего имени так тихо, что я умираю пять раз за секунду. На лице у него — лес эмоций. Он качает головой. — Прости меня, — он говорит так тихо, что я уверена, что мне послышалось. — Это не то... — Он сжимает челюсть и нервно пробегает рукой по своим волосам. — Все это... это не то...

Я открываю ему свою руку. Листочек — это мятый шарик возможностей.

— Я знаю.

Облегчение распространяется по его лицу, и вдруг его глаза становятся единственным подтверждением, когда-либо нужным мне. Адам не предавал меня. Я не знаю, почему или как, вообще ничего, кроме того, что он все еще мой друг.

Он по-прежнему стоит возле меня и не хочет моей смерти.

Я подхожу и закрываю дверь.

Открываю рот, чтобы начать говорить.

— Нет!

Моя челюсть закрывается.

— Подожди, — говорит он с поднятой рукой.

Его губы двигаются, но он не издает ни звука. Я понимаю, при отсутствии камер в ванной комнате могут быть и микрофоны. Адам смотрит вокруг нас, сзади, впереди, везде.

Он прекращает осмотр.

Душ состоит из четырех стен из мраморного стекла, и он открывает стеклянную дверцу, прежде чем я понимаю, что происходит. Он включает струю на полную мощность, звук бегущей воды начинает урчать в комнате, заглушая все, как гром в пустоте, вокруг нас. Зеркало запотевает из-за водяного пара, когда я думаю, что начинаю понимать его план, он тянет меня в свои объятия и поднимает меня в душ.

Я пытаюсь кричать, но криков нет — есть только пар, обрывочно ловлю дыхание, ничего не понимаю.

Горячая вода пропитывает мою одежду. Она обрушивается на мои волосы и стекает по шее, но все, что я чувствую, — это его руки на моей талии. Я хочу кричать по всем неправильным причинам.

Его взгляд пригвождает меня к месту. Его срочность воспламеняет мои кости. Ручьи воды струятся по его лицу, а его пальцы прижимают меня к стене.

Его губы, его губы, его губы, его губы, его губы.

Я стараюсь не дать своим векам затрепетать.

Мои ноги имеют право дрожать.

Моя кожа горит в тех местах, где он меня не касается.

Его губы так близки к моему уху, я растекаюсь, я — все, и я — ничто, и я растворяюсь в желании столь отчаянном, что оно обжигает, когда я пытаюсь его проглотить.

— Я могу прикоснуться к тебе, — говорит он, и я удивляюсь, почему это в моем сердце трепещет колибри. — Я не понимал до прошлого раза, — шепчет он, а я слишком пьяна, чтобы перенести вес, но его тело так близко к моему. — Джульетта...

Его тело прижимается сильнее, и я понимаю, что не обращаю внимания на ощущение дуновения одуванчиков в моих легких. Мои глаза внезапно открываются, он облизывает свою верхнюю губу за малую долю секунды, и что-то в моем мозгу переключается на отметку «жить».

Я задыхаюсь. Я задыхаюсь. Я задыхаюсь.

— Что ты делаешь?

— Джульетта, пожалуйста. — Его тон обеспокоенный, а сам он оглядывается так, будто не уверен, что мы одни. — Прошлой ночью... — Он сжимает губы.

Он на полсекунды прикрывает глаза, а я изумляюсь переливу капель горячей воды, которые попадают на его ресницы, подобно жемчужинам, выкованным из боли. Его пальцы медленно движутся по бокам моего тела, как будто он изо всех сил старается спрятать их в одном месте, как будто он старается не трогать меня, а его глаза впитывают шестьдесят дюймов моего тела, и меня так... так... так уличают.

— Я только что понял, — произносит он мне в ухо. — Я знаю... знаю, почему Уорнер хочет тебя. — Его кончики пальцев — десять электрических игл, убивающих меня чем-то незнакомым прежде. Чем-то, что я всегда хотела почувствовать.

— Тогда почему ты здесь? — я шепчу, сломанная, умирая в его руках. — Почему… — Одна, две попытки вдоха. — Почему ты прикасаешься ко мне?

— Потому что я могу. — Он почти выдавливает улыбку, а у меня почти прорезаются крылья. — Я уже это делал.

— Что? — Я моргаю, внезапно отрезвленная. — Что ты имеешь в виду?

— В ту первую ночь в камере, — вздыхает он. Он смотрит вниз. — Ты кричала во сне.

Я жду.

Я жду.

Я ждала вечность.

— Я касался твоего лица, — говорит он мне на ухо. — Твоей руки. Я водил рукой по твоей руке. — Он отступает, а его взгляд остается на моем плече, затем спускается к моему локтю, приземляется на мое запястье. Я застываю в неверии. — Я не знал, как тебя разбудить. Ты бы не проснулась. Так что я сел и наблюдал за тобой. Я ждал, когда ты прекратишь кричать.

— Это. Невозможно. — Мне удается произнести всего лишь два слова.

Но его руки обнимают меня за талию, его губы оказываются рядом, он прижимается своей щекой к моей, а его тело горит, как и мое, его кожа касается моей, и он не кричит, не умирает, не убегает от меня прочь, и поэтому я плачу.

Я задыхаюсь.

Я дрожу, судороги проливаются слезами, а он держит меня так, как никто никогда до этого не держал.

Словно он желает меня.

— Я собираюсь вытащить тебя отсюда, — говорит он, дыша на мои волосы, а его руки движутся по моим рукам, я откидываюсь назад, и он смотрит мне в глаза, а мне кажется, что это может быть лишь сном.

— Почему... почему ты... ты не... — Я качаю головой, и меня трясет, поскольку это не может происходить здесь и сейчас, я трясусь, дабы стряхнуть слезы, которые будто приклеились к моему лицу. Это не может быть реальностью.

Его взгляд нежен, его улыбка лишает меня сил держаться на ногах, и я жажду узнать вкус его губ. Я хочу иметь мужество прикоснуться к нему.

— Мне пора идти, — говорит он. — Ты должна одеться и стоять внизу в восемь часов.

Я тону в его глазах и не знаю, что ответить.

Он снимает рубашку, и я не знаю, куда смотреть.

Я ловлю свое отражение в стеклянной панели и силой заставляю себя закрыть глаза и моргнуть, когда что-то порхает слишком близко. Его пальцы на мгновение отрываются от моего лица, и я начинаю растекаться в ожидании.

— Ты не должна отворачиваться, — говорит он. Он говорит это с маленькой улыбкой, размером с Юпитер.

Я гляжу на его черты лица, на кривую усмешку, которой я жажду наслаждаться, на цвет его глаз, с помощью которого я хочу нарисовать миллионы картин. Взглядом я провожу линию от его скул, вниз по шее, к вершине его ключицы; я запоминаю скульптурные холмы и впадины его рук, совершенство его торса. Птичка на его груди.

Татуировка.

Белая птица с золотыми полосами, словно корона, на голове. Она летит.

— Адам, — пытаюсь сказать я ему. — Адам. — Я пытаюсь перестать задыхаться. — Адам, — я так много раз пытаюсь сказать и терплю неудачу.

Я пытаюсь найти его взгляд, только чтобы понять, что он видит, как я изучаю его. Детали его лица складываются в потоки столь глубоких эмоций, что я задумываюсь, как я должна на него смотреть. Он дотрагивается двумя пальцами до моей щеки, чтобы слегка приподнять мое лицо, и я ощущаю себя проводом под напряжением, находящимся в воде.

— Я найду способ связаться с тобой, — говорит он, а его руки сжимают меня, и мое лицо прижимается к его груди, и мир внезапно становится светлее, крупнее, красивее.

Мир резко обретает смысл для меня, вероятность гуманности начинает иметь для меня смысл, вся Вселенная останавливается на месте и начинает кружиться в другом направлении, а я — птица.

Я — птица, и я улетаю.

Дата добавления: 2015-10-16