Глава 22. Требуется пять лет, чтобы дойти до лифта

Требуется пять лет, чтобы дойти до лифта. Еще пятнадцать, чтобы подняться на нем наверх. Когда я вхожу в комнату, мне уже миллион лет. Адам по-прежнему неподвижный, молчит, прекрасно собранный в своих движениях. В его глазах, движениях тела нет ничего, что сказало бы, что он хотя бы знает мое имя.

Он двигается быстро и аккуратно, находя небольшие устройства, предназначенные для слежения, и отключает их по одному. Если кто-то спросит, почему камеры не работают, Адам не попадет в беду. Этот приказ Уорнера. Что делает его официальным.

Это позволяет мне иметь некоторую уединенность.

Я думала, это требует конфиденциальности.

Я такая дура.

Адам не тот мальчик, которого я помню.

Я была в третьем классе.

Я только что переехала в город после того, как меня выгнали попросили покинуть мою старую школу.

Мои родители всегда были в движении, всегда убегали прочь от беспорядка, который я совершала, от дружбы, которой у меня не было. Никто никогда не хотел говорить о моих "проблемах", но таинственность, окружающая мое существование, делала все только хуже. Человеческое воображение часто бывает катастрофическим, стоит дать ему волю. Я слышала только обрывки их шепота:

"Урод!"

"Слышали, что она сделала?"

"Что за неудачница?"

"…выперли из старой школы".

"Псих!"
"У нее есть какая-то болезнь".

Никто не говорил со мной. Все пялились. Я была настолько маленькая, что плакала. Я ела свой обед наедине возле сетчатого забора и никогда не смотрела в зеркало. Я никогда не желала видеть лицо, которое все ненавидели. Девочки привыкли бить меня и убегать. Мальчики бросали камни в меня. У меня до сих пор шрамы.

Я смотрела на мир сквозь тот сетчатый забор. Я смотрела на машины и на родителей, высаживающих из них своих детей, на моменты, частью которых я никогда не стану. Это было до того, как болезни распространились и смерть стала естественной частью разговора. Это было до того, как мы поняли, что облака стали неправильного цвета, до того, как мы поняли, что животные умирали либо были зараженными, до того, как мы поняли, что все будут быстро умирать от голода. Это было тогда, когда мы все еще думали, что у наших проблем были решения. Тогда Адам был мальчиком, который ходил в школу. Адам был мальчиком, сидевшим в трех рядах передо мной. Его одежда была хуже, чем у меня, обеда у него вообще не было. Я никогда не видела, как он ест.

Однажды утром он приехал в школу на машине.

Я знаю, потому что я видела, как его вытолкнули из нее. Его отец сидел пьяным за рулем, кричал и молотил руками. Адам стоял неподвижно и смотрел в землю, как будто он ждал чего-то, закаливал себя к неизбежному. Я видела, как отец влепил пощечину своему восьмилетнему сыну. Я видела, как Адам упал на пол, и стояла неподвижно, когда его ударили в бок.

— Это все твоя вина! Это твоя вина, ты бесполезный кусок дерьма. — Его отец кричал это снова и снова и снова, пока я сидела прямо там, на участке с одуванчиками.

Адам не плакал. Он сжался на земле, пока его отец не перестал и не уехал. Он был уверен, что никто не видел, как его тело колыхалось от рыданий, его маленькое личико было испачкано в грязи, а руки прижимались к больному животу. Я не могла отвести взгляд.

Я не смогла выбросить этот звук, эту сцену из моей головы.

Именно тогда я начала обращать внимание на Адама Кента.

— Джульетта.

Я судорожно вздыхаю и желаю, чтобы у меня не тряслись руки. Я хотела бы, чтобы у меня не было глаз.

— Джульетта, — говорит он, на этот раз даже мягче, и мое тело словно засовывают в блендер, и теперь я состою из месива. Мои кости болят, желая ощутить его тепло.

Я не буду оборачиваться.

— Ты всегда знал, кто я, — шепчу я.

Он ничего не говорит, и я вдруг пожелала увидеть его глаза. Мне вдруг понадобилось увидеть его глаза. Я поворачиваюсь к нему лицом, но все, что я могу видеть, — это то, как он пристально смотрит на свои руки.

— Мне очень жаль. — Вот и все, что он говорит.

Я прижимаюсь спиной к стене и закрываю глаза. Все было для работы. Кража моей кровати. Вопрос о моем имени. Вопрос о моей семье. Он работает на Уорнера. Для охранников. Для любого, кто смотрел. Я даже не знаю больше, чему верить.

Я должна это сказать. Мне нужно получить его назад. Я должна разодрать свои раны и снова истекать кровью ради него.

— Это правда, — говорю я ему, — насчёт маленького мальчика. — Мой голос дрожит гораздо больше, чем я ожидала. — Я сделала это.

Он молчит так долго.

— Я никогда не понимал раньше. Когда я впервые услышал об этом. Я не понимал до настоящего момента, что, должно быть, произойдет.

— Что? — Никогда не думала, что могу так часто моргать.

— Это никогда не имело смысла для меня, — говорит он, и каждое слово ударяет меня в живот. Он поднимает взгляд и смотрит более отчаянно, чем я ожидала. — Когда я услышал об этом. Мы все слышали о нем. Вся школа...

— Это был несчастный случай. — Я задыхаюсь, стараясь не разреветься. — Он… у-упал… и я хотела помочь ему... и я просто... я не.. думала...

— Я знаю.

— Что? — Я задыхаюсь, я поглощаю воздух всей комнаты целиком.

— Я тебе верю, — говорит он мне.

— Что... почему? — Мои глаза смаргивают слёзы, руки не слушаются, мое сердце заполнено взволнованной надеждой.

Он кусает нижнюю губу. Смотрит в сторону. Гуляет взглядом по стене. Его рот открывается и закрывается несколько раз, перед тем как слова вырываются:

— Потому что я знаю тебя, Джульетта... Я... Боже... я просто... — Он прикрывает рот ладонью, кладет пальцы на шею. Трет лоб, закрывает глаза, сжимает губы. Открывает их. — Это был день, когда я собирался поговорить с тобой. — Странная улыбка. Странный смех. Он пробегает рукой по волосам. Смотрит в потолок. Поворачивается ко мне спиной. — Я бы наконец поговорил с тобой. Я бы наконец поговорил с тобой, и я… — Он качает головой и смеется другим, болезненным смехом. — Господи, ты меня не помнишь.

Проходят сотни тысяч секунд, я не могу перестать умирать.

Я хочу смеяться и плакать, кричать и бежать, и я не могу выбрать, что сделать в первую очередь.

Я признаюсь.

— Конечно, я помню тебя. — Мой голос — сдавленный шёпот. Я сжимаю свои закрытые глаза. Я навсегда запомнила, каждый сломанный момент в моей жизни. — Ты был единственным, кто смотрел на меня как на человека.

Он никогда не говорил со мной. Он никогда не говорил ни слова мне, но он был единственным, кто осмелился сесть рядом с моим забором. Он был единственным, кто заступился за меня, единственный человек, который боролся за меня, единственный, кто бил по лицу того, кто кинул камень в мою голову. Я даже не знаю, как сказать «спасибо».

Он был ближе всего к другу, которого у меня никогда не было.

Я открываю глаза, и он стоит прямо передо мной. Мое сердце — как поле цветущих лилий под стеклом, стучит, как капли дождя. Его челюсть сжата, глаза жесткие, кулаки напряжены.

— Ты всегда знала? — Три тихих слова, и он прорывает мою плотину, открывает мои губы и крадет мое сердце снова и снова. Я с трудом могу чувствовать слезы, которые текут по моему лицу.

— Адам. — Я стараюсь смеяться, и мои губы сдавливают рыдания. — Я бы узнала твои глаза в любой точке мира.

И это все.

На этот раз нет никакого самоконтроля.

На этот раз я в его руках напротив стены, и я вся дрожу, и он так нежно, так осторожно прикасается ко мне, словно я из фарфора и могу разбиться.

Он проводит руками вниз по моему телу, лаская взглядом мое лицо, сердце бешено колотится, и я схожу с ума.

Щеки мои горят, под ложечкой засосало, и я начинаю тонуть в волнах эмоций и шторме прохладного дождя, все, что я чувствую, — силу его силуэта рядом с моим, и я никогда, никогда, никогда не хочу забыть этот момент. Я хочу впитать его в мою кожу и сохранить навсегда.

Он берет мои руки и прижимает их к своему лицу, и я знаю: до этого я никогда не знала красоту человеческих чувств. Я знаю, что до сих пор плачу.

Я шепчу его имя.

И он дышит тяжелее, чем я, и внезапно его губы оказываются на моей шее, и я задыхаюсь и умираю, и хватаюсь за его руки, и он касается меня, касается меня, касается меня, и я гром и молния и задаюсь вопросом, когда, чёрт побери, я проснусь.

Один, два, сотню раз его губы пробуют заднюю часть моей шеи, и мне интересно, можно ли умереть от эйфории. Он встречается со мной взглядом, только когда заключает мое лицо в свои ладони, и я краснею от этих стен удовольствия, и боли, и невозможности.

— Я так давно хотел поцеловать тебя. — Его голос хриплый, неровный, глубоко в моем ухе.

Я застываю в ожидании и предвкушении, и я так волнуюсь, что он поцелует меня, так волнуюсь, что он не станет этого делать. Я смотрю на его губы, и я не понимаю, как мы близки, пока не разъединились.

Три различных электронных сигнала кричат, отражаясь по комнате, и Адам смотрит мимо меня, словно не может понять, где он. Он моргает. И бежит к панели связи, нажать нужную кнопку. Я замечаю, что он все еще тяжело дышит.

Я дрожу.

— Имя и номер, — требует голос по интеркому.

— Кент, Адам. 45B 86659.

Пауза.

— Солдат, знаете ли вы, что камеры в комнате были отключены?

— Да, сэр. Мне дали прямой приказ демонтировать устройства.

— Кто отдал приказ?

— Уорнер, сэр.

Пауза дольше.

— Мы будем проверять и подтверждать. Несанкционированный доступ к устройствам безопасности может повлечь за собой позорное увольнение, солдат. Я надеюсь, что вы знаете об этом.

— Да, сэр.

На линии затихают.

Адам резко падает к стене, его грудь вздымается. Я не уверена, но кажется, что его губы дергаются в крошечной улыбке. Он закрывает глаза и выдыхает.

Я не знаю, что делать с облегчением, растекающимся по моим рукам.

— Иди сюда, — говорит он, его глаза все еще закрыты.

Я на цыпочках подхожу вперед, и он притягивает меня в свои руки. Вдыхает запах моих волос и целует меня в лоб, я никогда не чувствовала ничего более невероятного в моей жизни. Я даже не человек больше. Я что-то большее. Солнце и луна слились, и земля перевернулась с ног на голову. Я чувствую, что в его объятьях я могу быть именно такой, какой хочу быть.

Он заставляет меня забыть тот ужас, на который я способна.

— Джульетта. — Он шепчет мне на ухо. — Мы должны убираться отсюда.

Дата добавления: 2015-10-16