Вместо ответа я посмотрел Марусе прямо в глаза и невольно рассмеялся. Ее слова вывели меня из оцепенения, и я быстро обрел дар речи.

С аппетитом поглощая лакомство из козьего молока, которым меня потчевала приготовившая его мать Маруси, я, склонившись над столом, начал свой рассказ.

— В этой поездке я увидел две России.

— Да? Какие же? — спросила Маруся. Улыбка не сходила с румяных щек молодой женщины, и ее явно томило любопытство.

— Первая — это Россия строящаяся. В Москве выходит журнал на русском, английском и немецком языках под названием «СССР на стройке». До войны в Токио был книжный магазин «Наука», где торговали литературой на русском языке. Я часто покупал выпуски журнала на английском, в которых видел фотографии Днепростроя, Беломорканала, московского метро, жилых домов для рабочих Сталинграда. Это, так сказать, богатеющая Россия. Россия науки, техники, тяжелой индустрии. Жаль, что я не увидел ее раньше, до того как попал в плен и оказался здесь, в далеком сибирском городке. Но и в тайге я собственными глазами убедился, что строительство идет стремительными темпами. К примеру, база 170-го километра. Я понял, что это такая же грандиозная стройка, как Днепрогэс, БАМ и Турксиб.

— А вторая Россия?

— Вторая Россия — это русский народ, который ведет строительство, и его нравственность.

— Подробнее не мог бы объяснить?

— Однажды Леонтенко мне сказал, что инструкция по содержанию военнопленных, составленная министром внутренних дел, запрещает телесные наказания. Я обрадовался его словам, однако скоро понял, что в тайге министерский документ — жалкая бумажка. Русские часто поднимают руку на японцев, и делают это люди вроде комсомольца, которого я встретил в тайге. Официальный циркуляр сам по себе, а юный член Коммунистического союза молодежи, бьющий палкой военнопленного, сам по себе. Комсомольцы, как говорят у вас, цвет советской молодежи. Так ведь? Кроме того...

— Что же кроме того?

— Я удивился количеству заключенных в тайге. Никто, пожалуй, даже не знает, сколько их по всей стране. Думаю, что очень много. А в каких условиях работают эти заключенные и японские пленные! Михайлюков прочитал и подробно объяснил мне «Железную дорогу» Некрасова. Так чем же современный заключенный отличается от мужика в царской России? Ветхие палатки, одежда в заплатках... Кроме того, я видел бардак.

— Бардак? Невероятно! — голубые глаза Маруси негодующе сверкнули...

Рано утром накануне отправки с первой базы я пошел будить Михайлюкова и Скибу, которые ночевали в доме офицера. Пришлось долго стучать в дверь, потом на пороге появилась женщина — маленького роста, толстая, в ночной рубашке. Как видно, это была хозяйка дома, жена офицера. Я попросил ее разбудить приезжих. Она молча удалилась. Я ждал в тесных сенях с земляным полом, чтобы пойти обратно с Михайлюковым и Скибой. За кружевной шторой, которой русские любят украшать дверные проемы, виднелась маленькая комнатушка, а еще дальше комната побольше. Глаза постепенно привыкли к кромешной тьме, и я увидел то, чему в первый миг даже не поверил, — маленькая женщина и Скиба, забыв обо всем на свете, страстно сжимали друг друга в объятиях на кровати в комнате, выходящей в сени.

Почти бессознательно я тихо отворил дверь и выскочил на улицу. Меня охватила сильная дрожь. Здесь, в сибирском безлюдье, давно дремавшие инстинкты мгновенно пробудились и, как дикие звери, вцепились в меня изнутри. Где же хозяин дома? Что с Михайлюковым? А может, он во второй комнате? Как оглушенный, не в силах что-либо соображать, я добрался до автобазы и там увидел офицера, в чьем доме я только что побывал. Я вспомнил, что накануне вечером, когда я замертво упал на лавку в конторе, он еще сидел за рабочим столом. У него, видимо, была ночная смена. Ожидая в кузове грузовика своих начальников, я думал, что, может быть, женщина в ночной рубашке не настоящая супруга офицера, а из тех, кого в Сибири называют «временными женами».

Не зная, как передать по-русски увиденное мною, я употребил слово «бардак», которое слышал великое множество раз и которое вызвало такой гнев у Маруси...

— Я правду сказал. Я, конечно, знаю, что в России нет публичных домов. Я скорее хотел сказать о нравственной нечистоплотности. Понятно? Не знаю, как выразить эту мысль правильно, но мне кажется, что в Сибири царит моральный беспорядок. Вот это и есть нищая, отсталая Россия. Россия, прихрамывающая на одну ногу.

— Я хорошо поняла твою мысль, Итиро, но ты должен помнить о двух обстоятельствах. Во-первых, о том, какое наследство досталось нам от царской России. Во-вторых, о том, какой путь мы проделали за тридцать лет. Первая мировая война, революция, гражданская война, иностранная интервенция. Ты, конечно, помнишь, сколько лет потребовалось на то, чтобы изгнать японцев из Владивостока. Только начали восстанавливать разрушенное, как грянула эта ужасная война.

— Прекрасно знаю. Но почему в таком журнале, как «СССР на стройке», прямо не рассказать о беспорядке и отсталости? А наш лагерный вахтер, сержант, не расстающийся с аккордеоном? Я его называю «сержант-гармошка», и прозвище ему, похоже, даже нравится. Так вот, эта самая «гармошка» каждый раз стоит у ворот и пересчитывает японцев, когда они выходят из лагеря и возвращаются обратно. По установленному порядку пленные приближаются к воротам группами по шестнадцать человек, четыре ряда по четыре человека в каждом. Сержанту не приходит в голову считать четверками, он тычет пальцем в каждого японца, а время уходит. А старшины? И при этом в брошюрах и газетах для военнопленных пишут, что в Советском Союзе полностью искоренена неграмотность.

Маруся слушала молча. Может, я хватил через край? Я и сам не чувствовал желания вступать в дискуссию. Разве для этого я пришел сегодня в ее дом?

— Откровенно говоря, меня интересует совсем другое.

— Что же?

— Ваше имя.

— Мое имя? Что ты имеешь в виду?

— Хочется знать, откуда оно у вас.

— Оно очень распространено в России.

— У японских женщин имена означают «цветок», «лилия», «весна», «лето», «осень», «зима», «сосна», «скала», «снег». И фамилии имеют различный смысл — «большая река», «большой мост», «большое дерево», «большой остров», «высокое дерево» и так далее.

— У немецких евреев тоже такие фамилии: «один камень», «железный камень», «сахарный человек», «водяной человек», «черная гора», «красный щит»...

— Кстати, Мария, Петр, Иван — это ведь библейские имена. Вы читали Евангелие?

— Нет, сама не читала, но много слышала о нем от мамы.

— Как вы думаете, сколько в Евангелии женщин по имени Мария?

— Ты полагаешь, что после разговора с тобой я начну читать эту книгу? Я — убежденная атеистка!

— Я тоже атеист, но мне интересна жизнь Христа. Вы, верно, знаете французского писателя-коммуниста Анри Барбюса, который умер в Москве? Вера как-то читала его книгу «Сталин». У Барбюса есть произведение под названием «Иисус», в котором он пишет, что боролся бы до последнего вздоха, защищая Бога, с каждым, кто посмел бы напасть на него.

— Так сколько же Марий в Евангелии?

— По крайней мере три.

— Божья матерь Мария первая, конечно.

— Да. Когда Христос умирал на Голгофе, все его ученики сбежали. Там оставались лишь несколько женщин, пришедших к нему в Иерусалим из Галилеи. Среди них была Мария Магдалина и Мария — мать Иакова и Иосии. Получается, что женщины по имени Мария неотступно сопровождали Иисуса от колыбели до могилы и воскресения. Мария, жена плотника Иосифа, была простой, глубоко верующей женщиной. Я думаю, что такие есть в каждом доме Братска. Она очень беспокоилась за своего сына, настроенного слишком революционно, и хотела вернуть его домой в Назарет. Но сын сказал: «Кто мать моя? Вот они» — и указал на учеников. Заплакав, Мария возвратилась домой.

Самая важная женщина в Евангелии — Мария Магдалина. Конечно, она была блудницей. Но когда ее старшая сестра Марфа, собираясь угостить Иисуса, трудилась не покладая рук, Мария сидела у его ног и слушала его слова. А когда он ел в доме фарисея, она плакала и своими слезами мыла ему ноги, целовала их и умащивала маслами. После воскресения Иисуса эта Мария раньше всех встретила его.

Дата добавления: 2015-10-16