Мои размышления прервал Михайлюков.

— Ни слова не зная по-японски, я хорошо понял, о чем ты говорил со связистами. О демобилизации, правда?

— Да.

— Непривычная сосредоточенность на лицах солдат выражает это лучше всяких слов. Я сам пережил такое. Тебе ведь тоже хочется домой?

— Я живу здесь, а сердце мое там! — горделиво заявил я.

— Это как же?

— Недавно вычитал в «Культуре и жизни» (печатный орган отдела пропаганды ЦК партии). Классическая форма критики незрелой поэзии.

— В немецком плену я тоже грешил незрелыми стишками. Сочинил «Письмо матери». Мама очень любила меня. Стоило в детстве отойти от нее на шаг, как она беспокойно окликала: «Виктор! Где ты?» Я слышал ее голос повсюду — дома, в саду, на улице. Каждое утро, просыпаясь на лагерных нарах, я вспоминал родной голос, далекие дни детства. Такие вот стихи.

Куда мы ни ступали, всюду хлюпала непролазная грязь.

— Ну разве это дорога?

— Сплошное болото!

Я нес в рюкзаке одеяло, теплую одежду, запас черного хлеба. Плечи ныли от усталости, в горле пересохло. Михайлюков растирал щеки снегом, пил талую воду. Я молча изумлялся, глядя на языческие проявления русской натуры, ее неукротимую жизнестойкость. Последуй я его примеру, так тут же бы слег от поноса и зубной боли.

Мы прошли мимо нескольких лагерей для советских заключенных. Из-за забора женского лагеря на нас посыпалась отборная брань. На нашем пути попался и семейный лагерь. Мне приходилось видеть разные документы, касающиеся лагерной жизни. Один из бланков, заполненный инспектором по кадрам Иркутского лагеря, содержал следующие графы: беременные женщины, больные, освобожденные от работы. Видимо, на первых порах администрация лагерей для японских пленных временно использовала документацию, разработанную для советских исправительных учреждений.

Заключенные в этих местах — дело привычное, удивляло только их количество. Сколько же людей посажено за решетку по всей советской России? Среди заключенных было немало подростков обоего пола, лет пятнадцати-шестнадцати от роду. Какие тяжкие преступления совершили они?

Ради языковой практики я как-то прочитал брошюру под названием «Труд при капитализме и труд при социализме». В ней говорилось, что капитал обрекает человека на безрадостный и принудительный труд, а в социалистическом обществе царит свободная созидательная работа и никакой принудиловки быть не может. Но что же можно сказать о труде несметного множества невольников под присмотром вооруженных автоматами конвоиров?

Вечерело, а мы так и не добрались до базы 290-го километра, как рассчитывали утром. Я совершенно обессилел от быстрой ходьбы, продолжавшейся чуть ли не с рассвета. Пот градом катил по лицу, сознание меркло — я впал в состояние, которое именуется в медицинских справочниках «ictus solis», т.е. солнечный удар.

— Все! Больше не могу! — сказал я, сев на обочину.

— Километр всего остался! Потерпи немного!

Дата добавления: 2015-10-16