Я заметил одобрительную улыбку на лице Михайлюкова.

На следующее утро нам предстоял еще более тяжелый путь. Снег почти растаял, дорога превратилась в рыхлое чавкающее месиво. Скиба написал углем на заднем борту: «Автомобиль "Победа". Автопробег Тайшет — Братск». Тронулись в дорогу, и сразу же стало ясно, что заклинание Скибы не спасет. «Победа» буксовала, колеса тонули в грязи, и мы тщетно пытались вызволить ее из плена. В конце концов грузовик окончательно застрял.

Начальник базы, сидевший в кузове, поднялся на ноги и огляделся по сторонам.

— Вон там, впереди, японцы отдыхают!

Комсомолец отправился позвать их на подмогу. Михайлюков попросил меня пойти следом за ним. Я умышленно не спешил, хотелось посмотреть, как будет вести себя мой «приятель».

Японцы невозмутимо сидели, а комсомолец бранился на чем свет стоит. Ему, видно, это было привычно. Чем сильнее распалялся молодой человек, тем отрешеннее делались лица пленных.

Я подошел к японцам, и их старший сказал:

— Пока юный «проповедник» не угомонится, никто из нас и пальцем не шевельнет. У нас норма выработки существует.

— У них свой участок работы, поэтому речь может идти только о любезности с их стороны. И прекратите ругаться! — сказал я комсомольцу.

— Чтобы я их просил? Пошли они к черту! Самое верное средство — это палка! — огрызнулся тот и наклонился в поисках чего-нибудь подходящего для его воспитательных целей.

Японцы по молчаливому знаку старшего тут же бросились врассыпную в лес. На месте для отражения атаки остался лишь старший группы.

Я вернулся к грузовику и попросил Михайлюкова написать акт для учетчика. Вручив бумагу старшему, я передал просьбу русских о помощи. Японцы вытащили машину, и мы поехали дальше. Каждый метр давался с трудом. Грузовик, чихая и содрогаясь, рывками продвигался вперед. Колеса проваливались в невидимые ямы, и машину встряхивало. Овчарка, сидевшая рядом со мной, от испуга ухватила меня за левое плечо. К счастью, я был в зимней одежде, поэтому рана оказалась не очень глубокой, но все же кровоточила. Комсомолец злорадно ухмылялся.

На закате мы еле-еле добрались до базы 250-го километра. Здесь только начинался подготовительный этап работы, еще даже не приступили к вырубке. Посреди тайги был лишь временный палаточный лагерь для заключенных.

Мы вылезли из грузовика и пошли к местному начальству просить разрешения заночевать на базе. В кузове осталась молчаливая женщина с гитарой. Часовой у ворот не пропустил меня, сказав, что иностранным военнопленным проход на территорию зоны запрещен. В лагерь вошли два советских офицера, начальник базы, комсомолец и шофер с путевым листом в руках.

Взяв у Михайлюкова его запасной тулуп, я вернулся к грузовику. Гитаристка укладывалась спать, приспособив под ложе один из мешков с грузом. Я лег на шерстяное одеяло и укрылся тулупом. Холодный ночной воздух пронизывал усталое тело, и я никак не мог заснуть. Где-то высоко-высоко пролетал ветер, а внизу, в тайге, застыла путающая тишина. В просветах между верхушками деревьев проглядывали звезды, предвестницы весны.

Не спалось. Я перебирал в уме детали своей стычки с комсомольцем, подсчитывая бранные слова, которые изрыгнул этот молодчик. Перед глазами всплыло лицо старшего военнопленного, которому досталось несколько ударов палкой от члена Коммунистического союза молодежи. Я вспомнил вдруг фразу из устава, который мы зубрили в Квантунской армии: «Живым в плен не сдаваться!» Только сейчас я так остро осознал ее подлинный смысл. В армии я нудно твердил ее, не вникая в суть слов. Навязшая в зубах фраза впервые предстала мне в ее изначальном откровении.

Однажды в бараке, когда речь зашла о возвращении на родину, один солдат сказал:

— Приеду в Японию, первым делом отправлюсь на горячий источник, попарюсь там до вечера, а ночью войду в дом с черного хода.

— Мы ведь не по собственной воле оказались в плену, а подчинились императорскому манифесту о капитуляции. Я войду в дом средь бела дня с высоко поднятой головой! — возразил другой.

— Хватит ерунду молоть! Кто, интересно, силком затащил нас на войну, а потом и до плена довел? Во всем виноваты император и буржуазия! А вы рядите, с какого хода войти в собственный дом. Вернувшись на родину, мы, сплотившись, должны требовать риса и работы, выступать против правительства Японии.

Я понимал настроение каждого пленного, ведь они были моими товарищами по несчастью, которое оставило след в душе всех, кто пережил его. Сам я, если судьбе будет угодно вернуть меня на родину, не собирался проникать в дом под покровом ночи, но тоскливо предчувствовал, что в первый момент встречи с отцом, женой и детьми не посмею смотреть им в глаза.

Как они там? Живы ли? Погрузившись в воспоминания о родном доме, я потихоньку запел по-английски рождественскую песню, которую часто слышал от жены в далекие мирные дни:

Тихая ночь, дивная ночь!

Дата добавления: 2015-10-16