Вскоре она вошла с малышом на руках.

— А это мой сыночек!

Передав мальчика мне, Мария отправилась на кухню. Ребенок уставился на меня немигающим взором. Его огромные голубые глаза не были ни грустными, ни веселыми — они смотрели совершенно по-взрослому.

Мария закончила приготовления, и мы сели за стол. Какое это было пиршество для меня, привыкшего к одной каше и черному хлебу! Наваристый мясной суп, макароны, домашние пирожки! Глядя на роскошное угощение, я подумал, что мой постоянно подголадывающий желудок с ним не справится.

— Нужно съесть все до последнего кусочка. Это русский закон! — предупредила Мария.

После обеда мы поговорили на разные темы, насколько позволял мой русский язык. Подробностей той беседы сейчас не восстановить, но припоминаю, что коснулись Максима Горького. Я рассказал, как мне пришлось «переводить» кинофильм о его жизни, о том, как писатель жил в Италии. Упомянул я и о слухах, будто Горький умер не естественной смертью, а был отравлен. Я заметил, что писатель уехал на Капри не только для лечения, но и в знак протеста против политики советского правительства. Мария решительно отвергла мои предположения. Я подумал, что даже она, натура добрая и духовно богатая, с искренним сердцем, беспредельно верует в Советскую Россию.

— Я читала японскую книгу.

— Какую, интересно?

— Фамилия писателя — Такунага.

— Такунага?

Я не знал такого писателя, но вскоре догадался, что Мария по обыкновению русских произнесла в японской фамилии звук «а» вместо «о».

— Токунага, наверное! «Улица без солнца»?

— Да-да! И еще одну — о судьбе японской женщины.

«О женщине? Скорее всего “Жизнь женщины” Юдзо Ямамото или “Нобуко” Юрико Миямото. А может, “Женщину” Такэо Арисимы?» — подумал я.

— Странно получается, ты хорошо знаешь русских писателей от Пушкина до Максима Горького, а я знакома лишь с двумя произведениями японских авторов. Я читала Шиллера, Гете, Шекспира, Байрона, Диккенса, Бальзака, Вольтера. Почему у нас знают европейских писателей, а о японских почти не слышали?

Вопрос Марии был непрост. Как объяснить ей то, что, признаться, задевало и меня?

— В те далекие времена, когда Россия еще не ведала не только письменной литературы, но и фольклора, в Японии уже были созданы великие произведения — поэтическая антология «Манъёсю» и роман «Гэндзи моногатари». Кстати, в период расцвета русской литературы XIX века в Японии ничего достойного в литературе не родилось. Это объясняется, видимо, тем, что японский капитализм был в ту пору молод и беден.

— А Россия? По-твоему, расцвет русского капитализма сделал нашу страну богатой? Ты, конечно, знаешь о крепостном праве?

Дата добавления: 2015-10-16