Итак, всемирно-историческую годовщину рождения Советской власти, провозглашенной Лениным и Сталиным, я поместил в своей памяти в ряду грустных событий.

На следующий день, когда все отдыхали, я с камнем на сердце корпел над переводом песен и баллад. Хотя их публичное исполнение не состоялось, образцы японского народного творчества все равно должны были подвергнуться идеологическому контролю. Офицер, приказавший перевести их, оказался политработником, человеком из органов, как говорили русские о сотрудниках министерства внутренних дел. Японцы называли его «жандармом», «законником», а некоторые выучили русскую аббревиатуру «гэпэушник». Появление этого многоликого человека, похоже, вызывало страх даже у русских. Впоследствии я убедился в обоснованности своих предположений.

Не прошло и недели, как мне выпало на себе испытать тот же страх. Однажды вечером я шел из конторы в барак. Дежурный офицер, находившийся у главных ворот лагеря, передал мне листок бумаги, на котором было написано: «Завтра в 9.00 явиться в комнату N 11 строительного штаба». Я ломал голову, кому я вдруг там понадобился. Сердце почему-то учащенно забилось, и я до поздней ночи не мог уснуть.

На следующее утро, приведя себя в порядок, я отправился в назначенное место, имея полчаса в запасе. Штаб находился за колючей проволокой, у подножия холма на окраине города. Я присел на ступеньках крыльца, ведущего в здание штаба, и когда стрелки часов показали ровно девять, открыл дверь комнаты N 11. Я очутился в темной тесной передней с одной дверью. Ее я отворил с ощущением, будто проникаю в окруженную тройной стеной полевую ставку главнокомандующего Квантунской армией.

Передо мной сидели тот самый политработник и еще один офицер. Второй оказался переводчиком, корейцем по национальности. Минут десять меня словно не замечали. В тягостном ожидании я уставился на портрет Сталина в форме генералиссимуса.

Допрос начался с обычных вопросов — имя, фамилия, дата и место рождения, образование, профессия, прохождение воинской службы, род занятий отца. Узнав, что родитель мой живет в деревне, стали спрашивать, сколько у него гектаров земельных владений, сколько голов крупного рогатого скота, сколько батраков. Я ответил, что ни скота, ни наемной рабочей силы у отца нет. Офицеры пронзили меня таким взглядом, словно уличили в даче ложных показаний. «Интересно, русские и коров считают по головам», — подумал я. Эта мысль подействовала на меня успокаивающе.

— Где изучал русский язык?

— В студенческие годы самостоятельно начал изучать грамматику, но вскоре бросил. Все, что я знаю по-русски, выучил здесь, в Сибири.

— Встать! — вдруг выкрикнул политработник. — Самоучка не может понимать звуковое кино. В каком учебном заведении занимался русским? — сверлил он меня взглядом.

Пронзительность его взора происходила не от остроты интеллекта, она свидетельствовала лишь о том, что политработник относился к типу людей, не верящих в человеческую добродетель и свободных от чувства сострадания, подлых и жестоких.

— В Токио есть только два учебных заведения, где преподают русский. Это институт иностранных языков и университет Васэда, — ответил я, по-прежнему стоя перед офицерами.

— Имеются и военные заведения.

— Я говорю правду. Если вы слышали, как я объясняюсь по-русски, то должны были понять, что я совершенно не знаю грамматики.

— С какой целью изучал русский?

— Чтобы заниматься русской литературой.

— Смеешься?

— Да нет. Разве во времена Петра Первого русские люди не изучали французский?

— В те времена Западная Европа обладала развитой культурой, а Россия была отсталой страной. Современная Япония — высококультурная страна. Какая нужда учиться у России? Смотри! Вот словарь русского языка, изданный в Токио. Этот факт явно доказывает цель изучения русского языка в Японии, — сказал политработник, раскрыв перед переводчиком словарь под редакцией профессора Ясуги.

— Я хотел читать в оригинале Пушкина и Лермонтова, вот и вся причина.

— Ты ведь офицер?

— Нет, солдат. Ефрейтор.

— Не болтай ерунду!

— Я мобилизованный. В Японии солдат, имеющий образование выше одиннадцатилетнего (средняя школа по старой системе), при желании имеет право сдать экзамен и получить офицерское звание. Если стремления к чину нет, остаешься простым солдатом. У меня служебного рвения не было.

— Почему?

— Не питал любви к военным.

Политработник в недоумении нахмурил брови:

— Ты знаешь Киндзи Миядзаву?

Я припомнил своих знакомых, заодно перебирая в мыслях иероглифические варианты написания этого имени и фамилии. Человека по фамилии Миядзава среди моих друзей не было.

— Не знаю.

— Не ври! Это не пойдет тебе на пользу! А как насчет Такубоку Исикавы?

Я знал только одного человека с этим именем. Меня осенило — русский говорил «Киндзи» вместо «Кэндзи», а это означало, что речь шла о поэте Кэндзи Миядзаве.

Среди моих однополчан был Макото Инада, солдат моих лет. Мы служили с ним в Маньчжурии, и сейчас были соседями по бараку. До призыва в армию холостяк Инада жил вместе с младшей сестрой. Закончив в Токио католическую миссионерскую школу, он по семейным обстоятельствам вынужден был сам зарабатывать средства к существованию и поступил на службу в небольшой банк. Единственной его отрадой стали книги.

Образом своего бытия Инада чем-то напоминал мне английского писателя Чарльза Лэма, поэтому после поражения Японии, когда в моду вошло подтрунивать над военными, я придумал приятелю прозвище «господин Лэм». Несчастный господин Лэм в первую же сибирскую зиму заболел тяжелой дистрофией. Ранней весной 1946 года, когда смертность в лагере достигла критического уровня, я понял, что пора предпринять что-то для спасения товарища. Я попросил

Дата добавления: 2015-10-16