Старший лейтенант гордился знанием немецкого языка, который он выучил за годы плена, и любил при всякой возможности, часто невпопад, ввернуть немецкое словцо.

Однажды вечером, когда мы остались вдвоем в конторе, Устяхин, опасливо поглядывая на входную дверь, неожиданно сказал:

— Когда Гитлер наступал на Сталинград, Россия была на краю гибели. Не устоял бы Сталинград, так и Москва бы пала, а там уж и России конец! Сталин, доложу тебе, самый первый хитрец в мире. По-моему, великий политик — это тот, кто может, ловко обставить других. Сталин в девятнадцатом году Деникина прогнал и Гитлера в конце концов одолел в Сталинграде. А все потому, что военачальников из бывших заключенных набирал. Так вот, к примеру, он и маршала Рокоссовского отобрал. А сам Рокоссовский к себе в войска принимал только свою братву — зэков. Хочешь водки — пей сколько душе угодно. Отчаянные ребята: водки хлебнут — и в атаку за атакой! Немецкий главнокомандующий фельдмаршал Паулюс не смог выдержать такого натиска и решил сдаться. Выбрали участок между двумя армиями. Паулюс приехал в назначенный пункт. Рокоссовский перед ним дверцу автомобиля распахнул. Уважение оказал! Вот так! Доннерветтер! Автомобиль с Паулюсом отправился в Москву. Он в полном параде, со всеми наградами должен был верхом на лошади проехать по улицам столицы как военнопленный. Вот так, в одночасье, бывший заключенный Рокоссовский стал маршалом. Кстати, а почему тогда Япония не напала на Россию? Наверняка мы бы потерпели поражение, воюя на два фронта.

Рассуждения Устяхина звучали любопытно, хотя многое он попросту выдумывал, но меня куда больше интересовало выражение страха в его глазах, обращенных на дверь.

Инспектор по кадрам, старший лейтенант Михайлюков, блондин с выразительными ясными глазами, был родом из Киева. На лице его лежала печать рассудительности, не свойственной славянам. В нем, по-моему, проглядывало что-то тевтонское. По роду службы он больше остальных офицеров общался с пленными, но никогда не занимался вымогательством часов и авторучек. До призыва в армию Михайлюков преподавал математику в киевской средней школе. Он не вступал в конторе в редкие разговоры о политике, не участвовал в болтовне о еде или амурных делах.

— Моя любовь — математика. В ее мире все ясно и логично. Два плюс два — всегда четыре, а в политике все иначе, — сказал однажды наш инспектор.

Михайлюков рисовал, правда не очень хорошо. В одной из комнат штаба Ангарского участка строительства я видел портрет Сталина в полный рост кисти Михайлюкова. Любил он и музыку и с завистью слушал мои воспоминания о концертах Шаляпина в Токио. Почти каждый выходной Михайлюков проводил на охоте, причем уходил в тайгу один, даже без собаки.

— Вы у нас просто сибирский Тургенев! — говаривал я ему.

— Вылитый, — понимающе отзывался инспектор.

Старший лейтенант Леонтенко, ведавший вещевым довольствием, был единственным в конторе членом партии. Человек честный и справедливый, он не жалел усилий для улучшения жизни пленных. Он был японофилом. Вскоре после окончания войны ему довелось проехать по

Маньчжурии, и он восторженно отзывался о японской промышленности, высоко ценил способности японцев. Узнав от меня, что японцы торжественно отмечают не Первое мая, а Новый год, Леонтенко добыл к празднику очищенный рис, нашел среди пленных пивовара, и, несмотря на запрет НКВД выдавать военнопленным спиртное, в нашем лагере на новогоднем столе была рисовая водка.

Обнаруживая в «Правде» и «Известиях» сообщения о Международном военном трибунале для Дальнего Востока, о московском суде над атаманом Семеновым и другие новости, касавшиеся Японии, Леонтенко приносил газеты в контору и, не обмолвившись ни словом, «забывал» их на моем рабочем столе.

Дата добавления: 2015-10-16