Философия имени. Философское богословие.

В начале своей работы «Философия имени» Булгаков сразу же заявляет, что его будет интересовать не генезис слова, не какие-то психологические моменты его происхождения, но сущность слова, то, что во все времена и при любом психологическом состоянии делает слово словом. Поэтому ни филология, ни психология, ни даже чистая философия не имеют достаточно необходимого инструментария для проникновения в такие глубины слова. Пространство слова, располагающееся где-то на границах перечисленных сфер, принадлежит первоначалу человеческого самосознания. Первая сложность возникает уже из того, что слова вообще-то получают свой смысл из контекста, то есть из того целого, которым обладает предложение, понятие, суждение. Булгаков же настаивает на первичном воплощении смысла именно в слове. Такую двойственную природу слова: глубинную смысловую сущность и в то же время – феноменальную воплощенность в конкретном индивидуальном объекте отражает символическое понимание слова. Для русского философа символизм не есть лишь внешнее означивание, но является живым сращением «идеального и реального (материального) и феноменального, космического и элементарного»[359]. Такая сращенность в слове разных уровней превращает его не просто в оболочку смысла, но наполняет слово реальной жизненной силой, энергией. Подобное понимание слова вынуждает Булгакова прийти не просто к парадоксальному, но, как он сам определяет, единственно возможному и в то же время абсурдному выводу: «слова рождают сами себя, идея сама сращается со звуковым символом, смысл воплощается в звуки»[360]. Поэтому то, что мы называем словотворчеством имеет, по сути, характер вторичной обработки уже данного словесного материала. Всевозможные человеческие коннотации – психологические, исторические, социальные – являются внешними проявлениями, изменяющимися, возникающими и отмирающими, вечной и неизменной космической или антропологической сути слова. Множественность языков, согласно Булгакову, как раз и отражает факт множественности человека и человечества, но никак не свидетельствует о многозначности слова, его чисто инстументальном характере.

Но множественность – не только проявление внешнего контекста слова, она присуща ему и как бы изнутри: в различии частей речи. И здесь, разбирая различные части речи, Булгаков стремится указать на их онтологическое единство, выделить ту единую основу, которая остается неизменной при любых вариантах грамматического использования слова. Такую единую основу слова философ находит в имени существительном, в именовании предмета, которое и дает этому предмету право на существование, вырывая его из хаоса небытия. Поэтому акт именования носит логически-алогический характер, характер рационально-мистический. Первое различение, которое представляет из себя и первичный акт мышления, есть различение между существительным и глаголом, субъектом и предикатом. Другие грамматические различия не так существенны и носят уже производный характер. Но и это первичное различение между субъектом и предикатом скрыто в самом существительном. Булгаков выделяет местоимение, особенно личное местоимение, как субъект, подлежащее и само именование, как предикат, сказуемое. Поэтому имя содержит в себе уже целое предложение или суждение. Эту антиномистическую природу имени: и сущностно-ноуменальную, и индивидуально-феноменальную проглядел Кант, утвердивший различность мира сущностей и мира явлений.

Такую задачу придания смысла бессмысленному хаосу имена способны выполнять в результате того, что существует София, как душа и мудрость мира. Наше бытие в глубине своей причастно этой Божественной мудрости, потому имена открывают первосмыслы; наше бытие не только софийно, но в своем проявлении и антисофийно и поэтому имена могут быть и простым звуком, полной бессмыслицей. Проведенный Булгаковым анализ частей речи позволил ему подтвердить его основную идею о том, «что речь состоит в предицировании, или именовании, и части речи либо прямо служат этой задаче, либо играют служебную роль»[361].

Опираясь на так понимаемую грамматику, Булгаков разрешает и все гносеологические противоречия и антиномии, в которых запутывается кантовский критицизм. Язык, мимо которого проходит Кант и другие современные гносеологи, выполняет, по мнению русского философа, своими средствами задачи логики и гносеологии. В результате грамматического прочтения Канта получается, что основной вопрос Канта: как возможны синтетические суждения априори, должен звучать: как возможно именование, суждение?; его «трансцендентальное единство апперцепции», самосознание легко заменяется местоимением первого лица Я; «схематизм чистого рассудка» или «способность воображения» естественней всего видеть в глаголе. Таким образом, по мнению Булгакова, теория познания возможна только на основе грамматики. В свою очередь такая зависимость логики и гносеологии от грамматики покоится на неразрывной связи мысли и языка. Именно язык, слово выражает мысль, выражает ее впервые, чем дает основание для познания. Слова как логично-алогичные сущности присущи не только мышлению, но и бытию; слова – не пустые звуки, а – сила, энергия самой жизни. Именно на последнем качестве слова покоится магическая сила его действия, способная разрушить и само бытие. Такая магическая власть дается слову потому, что оно «является не только смыслом, но и вместилищем энергии, орудием, проводником»[362].

Поэтому именование имеет мистический, сакральный смысл, и всякие переименования, в том числе принятие псевдонима, также противоестественны и неприемлемы, как и перемена пола, расы, возраста и прочее. Здесь Булгаков подходит к самому существу вопроса, касаемого имени Божия. Ведь обращение Булгакова к проблеме имени стало его философским ответом на богословский спор об имеславии. На защиту имеславцев, кроме Булгакова, встали о. П. Флоренский и А.Ф. Лосев. Причем их аргументы по сути тождественны и сводятся они к следующему суждению: Имя Божие есть Бог, но Бог не есть Имя Божие. Булгаков предлагает обратиться к богословскому решению проблемы иконы, которое можно применить и к проблеме имени Божия. Так как и икона Бога, и его Имя являются проявлениями и воплощениями Божественных энергий, теофанией, Божественным откровением. Здесь Булгаков вновь задействует тему Софии, которая есть совокупность этих Божественных энергий, изливаемых в мир. Без присутствия самого Бога в его имени теряла бы весь свой сакральный смысл молитва. Обратное утверждению: Имя Бога=Бог утверждение: Бог=Имени Божьему, согласно Булгакову, невозможно в силу того, что тогда производится смена и подлежащего со сказуемым. Что же касается первого утверждения: Имя Бога есть Бог, то, очевидно, что здесь нельзя провести разделяющего сопоставления субъекта и предиката. В данном случае именования, по убеждению Булгакова, «мы имеем слитность подлежащего и сказуемого, именуемого и именования (в подразумеваемой связке). В силу этой слитности Имя Божие выражает единство ипостасного подлежащего и софийного сказуемого или определения в их слитности и неразличимости, но в то же время и различности»[363].

Лекция №13.Сверхрациональное всеединство С.Л. Франка (1877-1950)

Дата добавления: 2015-10-13