Введение. КОГДА несколько лет назад я начинал работать с умственно отсталыми,

КОГДА несколько лет назад я начинал работать с умственно отсталыми,

дело это представлялось мне крайне тягостным, и я написал Лурии, спрашивая

совета. К моему удивлению, он ответил ободряющим письмом, в котором говорил,

что у него никогда не было пациентов дороже этих и что часы и годы работы в

дефектологическом институте остаются самыми волнующими и плодотворными в его

профессиональной жизни. Подобное отношение высказано в предисловии к первой

из написанных им клинических биографий ('Речь и развитие психических

процессов у ребенка', 1956): 'Пользуясь правом автора выражать отношение к

своей работе, я хотел бы отметить, что всегда с теплым чувством возвращался

к материалам, опубликованным в этой небольшой книге'. Что же это за 'теплое

чувство', о котором говорит Лурия? В его словах отчетливо ощущается нечто

эмоциональное и личное, что было бы невозможно, не отзывайся умственно

отсталые пациенты на человеческий контакт,

не обладай они, несмотря на физические и психические расстройства,

подлинной восприимчивостью, эмоциональным и душевным потенциалом. Но Лурия

говорит и о другом. Он утверждает, что эти пациенты представляют особый

научный интерес. Похоже, Лурию-ученого привлекало в них нечто большее, чем

дефекты и нарушения функций, ибо дефектология сама по себе не так уж

занимательна. Итак, что же именно может интересовать нас в мире 'наивного'

сознания?

Ответ на этот вопрос связан с тем, что у пациентов с отклонениями в

развитии сохраняются определенные умственные способности - не затронутые

болезнью и часто даже превосходящие средний уровень, и эти способности

делают неполноценных в одних отношениях людей абсолютно состоятельными и

глубокими в других. Неконцептуальные свойства мышления - вот что можем мы

наблюдать с особой ясностью в жизни 'наивного' сознания. То же самое

справедливо и в отношении детей и дикарей, хотя, как неоднократно

подчеркивал Клиффорд Гирц*, эти три группы нельзя уравнивать: дикари не

являются ни умственно отсталыми, ни детьми; у детей отсутствует племенная

культура дикарей; умственно отсталые отличаются и от детей, и от дикарей. Но

даже с учетом подобных оговорок сравнительный анализ вскрывает важные

параллели, и все обнаруженное Пиаже** у детей, а Леви-Строссом*** у дикарей

в особой форме заключено в 'наивном' сознании и ожидает своих

первооткрывателей*** *.

* Клиффорд Гирц (р. 1926) - американский антрополог, основатель

интерпретативной антропологии, занимающейся изучением различных культур и

влиянием концепции культуры на концепцию человека.

** Жан Пиаже (1896-1980) - швейцарский психолог, основатель женевской

школы генетической психологии, исследовавший этапы когнитивного развития

ребенка.

*** Клод Леви-Стросс (р. 1908) - французский философ, социолог и

этнограф, основатель структурной антропологии.

*** * Все ранние труды Лурии связаны с этими областями: он работал с

детьми в примитивных обществах Центральной Азии, а затем перешел к

исследованиям в дефектологическом институте. Это положило начало изучению

человеческого воображения, которому Лурия посвятил всю свою жизнь. (Прим.

автора)

Особенно уместен здесь подход луриевской 'романтической науки',

поскольку работа с такими пациентами затрагивает одновременно и рассудок, и

сердце ученого.

Итак, что же это за особые способности? Какие свойства 'наивного'

сознания сообщают человеку такую трогательную невинность, такую открытость,

цельность и достоинство? Что это за новое качество, столь яркое, что можно

говорить о мире умственно отсталого, как говорим мы о мире ребенка или

дикаря?

Если бы нужно было ответить одним словом, я назвал бы это качество

конкретностью. Мир 'наивного' сознания столь ярок, насыщен и подробен и в то

же время столь непосредствен и прост потому, что он конкретен: его не

осложняет, не разбавляет и не унифицирует абстракция.

В результате странного обращения естественного порядка вещей неврология

часто рассматривает конкретность как нечто убогое и презренное, как не

заслуживающую внимания область хаоса и регресса. Курт Голдштейн, величайший

систематизатор своего поколения, связывает мышление - гордость человека -

исключительно с абстракцией и категоризацией. Любое нарушение функций мозга,

считает он, выбрасывает человека из этой высшей сферы в недостойное homo

sapiens болото конкретности. Лишаясь 'абстрактно-категориальной установки'

(Голдштейн) или 'пропозиционального мышления' (Хьюлингс Джексон), индивидуум

опускается на дочеловеческий уровень и исчезает как объект исследования.

Я называю это обращением естественного порядка вещей, поскольку в

мышлении и восприятии более фундаментальным считаю не абстрактное, а

конкретное. Именно оно делает реальность человека реальной - живой,

личностной и осмысленной. На примере профессора П., принимавшего жену за

шляпу, мы уже видели, к чему может привести потеря конкретного: человек

регрессирует от частного к общему (в антиголдштейновском направлении) и в

результате оказывается практически в другом мире, на другой планете.

При повреждениях мозга, не затрагивающих 'наивные' способности, гораздо

естественнее говорить не о регрессе, а о сохранении конкретного, так как в

этом случае пострадавший индивидуум не теряет личность, свое индивидуальное

бытие.

Именно это видим мы в Засецком из 'Потерянного и возвращенного мира'.

Пациент Лурии в чем-то главном остается человеком и, несмотря на крах

абстрактно-категориального мышления, не утрачивает ни нравственного

достоинства, ни воображения. Здесь Лурия, в принципе поддерживая идеи

Хьюлингса Джексона и Голдштейна, наполняет их прямо противоположным

содержанием. Засецкий - не раздавленный болезнью калека, а полноправный

человек, боец, с сохранившимися и, возможно, усилившимися духовными

способностями. Он не потерял, а отстоял свой мир, и даже в отсутствие

объединяющих абстракций переживает его как насыщенную и глубокую реальность.

Я полагаю, что все это - и даже в большей степени - верно для больных с

задержками в развитии, поскольку им вообще незнакомы соблазны абстрактного.

Они переживают реальность вне схем и категорий, целиком погружаясь в ее

первозданную, порой сокрушительную стихию.

Мы вступаем здесь в область чудес и парадоксов, связанных с загадкой

конкретного. Как врачи и терапевты, как учителя и ученые, мы неизбежно

приходим к этой загадке. В ней - суть 'романтической' науки Лурии. Обе

написанные им литературно-клинические биографии можно рассматривать как

исследования конкретного: в одной описано, как в поврежденном сознании

Засецкого оно сохраняется на службе реальности, в другой - как, пожирая

реальность, гипертрофирует его 'сверхразум' мнемониста.

В классической науке нет места конкретному - неврология и психиатрия

считают этот уровень тривиальным. Только 'романтическая' наука может по

достоинству оценить его поразительные возможности и опасности. Потенциальное

действие конкретного двояко. Развивая восприимчивость и воображение, оно

может углубить

внутреннюю жизнь человека, но иногда действует и в противоположном

направлении, подавляя личность и сводя мир к набору бессмысленных

частностей.

Обе эти возможности ярко, словно под увеличительным стеклом,

проявляются у умственно отсталых. Развивая в них образное мышление и память,

природа как бы возмещает им утрату аналитических способностей. Этот процесс

может пойти двумя путями. Один из них ведет к одержимости деталями, к

гипертрофии образа и запоминания и в конце концов порождает ментальность

трюкача и вундеркинда. Такова судьба луриевского мнемониста. Эта крайность

известна с древних времен в виде культа 'искусства памяти'*. Подобные

тенденции, подстегиваемые как спросом на публичные представления, так и

склонностью самих пациентов к навязчивым состояниям и эксгибиционизму, мы

видим в Мартине А. (глава 22), в Хосе (глава 24) и особенно в близнецах

(глава 23).

Гораздо более интересным, более человечным и реальным является другой

путь. Он систематически замалчивается наукой, но хорошо известен

внимательным родителям и учителям. Речь идет о правильном, естественном

развитии области конкретного. В той же мере, что и любые абстракции, область

эта может стать подлинным средоточием красоты и тайны, основой

эмоциональной, творческой и духовной жизни. Возможно, она даже ближе к жизни

духа, чем абстракции, - именно это утверждал Гершом Шолем (1965),

противопоставляя концепт и символ, а также Джером Брунер (1984), сравнивая

схематические и сказовые формы**. Конкретное насыщено чувством и смыслом

(возможно, даже в большей степени, чем любая абстрактная концепция), и

именно отсюда проистекает его глубинная связь с красотой и смехом, с драмой

и символом - с огромным миром искусства и духовности. На формальном уровне

больные с задержками развития

* См. замечательную книгу Фрэнсис Йейтс с тем же названием (1966).

(Прим. автора)

** См. библиографию в конце книги.

могут быть калеками, но если перенести внимание на их способности к

восприятию индивидуального и символического, впечатление ущербности

исчезает. Никто не выразил это лучше Кьеркегора: 'Приглядимся к простецу! -

гласят его предсмертные слова (я слегка перефразирую).

- Символизм Священного Писания бесконечно высок... но эта 'высота' не

имеет ничего общего ни с величием разума, ни с разницей в умственных

способностях... Нет, она

- для всех... Каждому доступна эта бесконечная высота'.

Один человек в' умственном отношении может быть гораздо 'ниже' другого.

Есть люди, которые не могут даже отпереть дверь ключом, не говоря уже о

понимании законов Ньютона; есть и такие, кто вообще не в состоянии

воспринимать мир концептуально. Но интеллектуальная неполноценность отнюдь

не исключает наличия в человеке ярких способностей и даже талантов в

отношении конкретного и символического. Именно в таких талантах - иная,

высокая природа этих особых существ, блестяще одаренных простаков, к которым

принадлежат Мартин, Хосе и близнецы.

Мне могут возразить, что подобные вундеркинды - редкие и выдающиеся

исключения, и в ответ на это я открываю последнюю часть своей книги историей

Ребекки

- ничем не примечательной, 'простой' девушки, которую я наблюдал

двенадцать лет назад. Я вспоминаю о ней с теплым чувством.

Дата добавления: 2015-10-13