Из воспоминаний Р. Д. Чарфаса

Один из наших односельчан (забыл его фамилию) как-то умудрился выехать далеко за пределы села. Помнится, что он поехал, как «мешочник», т. е. повез несколько пудов муки в го­лодные края.

Возвращаясь домой, он заболел на одной из станций и едва добрался домой в самом разгаре болезни сыпного тифа.

Кто в это время понимал об опасности заражения, о про­филактике и других предупредительных мерах против этой бо­лезни? Никто. Ну, а если кто и сообразил бы, что необходимо изолировать больного, то совершенно не было для этого усло­вий. Обстановка была напряженная. Люди тесно общались, но­чевали друг у друга. Была в полном смысле слова антисанита­рия.

Люди редко купались, а большинство не купалось. Белье было заношено, изношено, у многих и такового не было. Мож­но себе представить, какие были благоприятные условия для распространения болезни.

Пошел тиф, из дома в дом. Буквально, в течение недели, ме­сяца жители всего села слегли от млада до старого.

Наша семья вся заболела сразу, за Исключением меня и мамы. Создалось острейшее положение. Ни врача, ни фельд­шера, никакой медицинской помощи.

Наша соседка Феня Езерц в молодости была младшим мед­работником, и у нее сохранился термометр или, как его назы­вали, градусник.

По просьбе она приходила, мерила температуру и многозна­чительно с важностью называла ее. У наших больных: у отца, братьев и сестер температура превышала 40°.

Конечно, никто не понимал, что значит 36° или больше гра­дусов. Феня Ерзэц пояснила и старшие понимали, о чем она говорит.

Я не смог постигнуть смысла ее слов, но преклонялся и с восхищением смотрел на пожилую женщину, которая с напря­жением, без очков, всматривалась в стеклянную палочку и что-то заумное гласит: «Температура», слово непонятное и трудновыразимое.

И без термометра было понятно, что положение тяжелое, опасное. Но чем лечить?

До войны 1914 года был у нас фельдшер, у которого в из­бытке была касторка. Он применял ее для всех случаев болез­ни, особенно болезней детей. Разные пузыречки с лекарствами еще сохранились в доме, где он жил.

Касторка была крайне необходима для больных. Болезнь не сразу валила людей в постель, сначало ломало, тошнило, а лю­ди не поддавались.

Они трудились, питались, хотелось кушать или нет. но ели до поры и времени и вынуждены были залечь всерьез и надол­го в постель. Температура подымалась до 41° и немного выше не только потому, что сама болезнь такая, что сопровождается высокой температурой, но этому способствовали оставшиеся в кишечнике шлаки. Необходимо было их срочно удалить, а чем, кроме касторки, никто не знал.

К большому счастью больных села, особенно больных нашей семьи, к нам в село поселился ненадолго пленный австриец. Это был интеллигентный, красивой наружности, доброжела­тельный человек еврейской национальности. Он говорил по-не­мецки, плохо по-еврейски, но можно было все понять. Он го­ворил, что в армии он был по медицинской службе.

Особенно он благоволил нашей семье и часто, подолгу у нас находился. Он пошел в квартиру, в которой находилась аптечка довоенного нашего фельдшера, и обнаружил некоторые медика­менты, полезные для больных тифом. Обнаружил также ба­ночку с касторкой. Это было спасением для старшей сестры Сарры, которая находилась в очень тяжелом состоянии. Кас­торка помогла. После очистки желудка наступило заметное улучшение и со временем выздоровление.

А как же быть с остальными больными, у которых такое же положение? Касторки больше нет. Тогда этот австриец предло­жил пользовать вместо касторки подсолнечное масло.

Такое масло было у всех, и пошло в ход лечение. Это было, безусловно, спасением для многих жителей нашего села. Побыл австриец у нас месяца два и куда-то уехал, возможно, домой в родную Австрию. С благоговением и сейчас вспоминаю о нем. Откуда он к нам прибыл, при каких обстоятельствах — ник­то его не спрашивал, и он ничего об этом не сказал. Возмож­но, что это был один из таких]австрийцев, какие у нас гостили в начале 1918 г., на пасху.

Это были пленные австрийцы еврейского происхождения, ко­торые в количестве, примерно, 20 чел. прибыли из соседних украинских сел на праздник пасхи. Они организованно, с раз­решения их хозяев, проявивших уважение к их религиозным чувствам, отлучались на неделю на праздник.

Они пришли в синагогу и представились. Нарасхват их взя­ли наши односельчане.

Отцу посчастливилось взять двоих. Пригласить к себе, за­державшегося путника на праздник, считалось богоугодным делом.

Взяли они молитвенник и пошли в синагогу. После был, как положено, праздничный обед и всякие разговоры. Затем приш­ли к нам австрийцы, остановившиеся неподалеку от нас. Пом­ню громкий их разговор с бранью в адрес Вильгельма, царя германского.

Один среди них был чех, тоже еврейской национальности. Сам коренастый, среднего роста, такой злой, что краснел, ли­цо его косилось, когда он ругал мадьяров, употребляя часто слово: «мадьярембо».

Так прошли первые два дня праздника. Еврейская пасха продолжается восемь дней, из них в первые два дня и послед­ние два дня запрещается работа. Промежуточные 4 дня тоже отмечаются, но разрешается тру­диться.

В один из этих дней, погода благоприятствовала, выехали в поле отец, брат и наши гости. Они рады были чем-нибудь по­мочь. Выехали сеялкой, начали посев, откуда ни возьмись ту­ча, пошел густой снег.

Уехали в поле весной, а вернулись зимой, такой был снег.

Кончился праздник, гости уехали. Мы так к ним привыкли, что жаль было с ними расставаться, так же, как и с австрий­ским медиком, нашим спасителем в тяжелые дни эпидемии ти­фа.

Я уже писал, что вся семья слегла, только я и мама выдер­жали натиск эпидемии и, держались на ногах. Это было чудом, как говорила мама, сам бог помог.

Было хозяйство: лошади, коровы, телята, лошата, птица. Всех надо кормить, поить. Было очень холодно, февральские морозы были сильными.

Воды в нашем дворе не было, т. к. в выкопанном колодце была очень горькая вода, животные ее не пили. За 3 дома от нас, у хозяина Мезнаима на огороде был колодец с водой горь­коватой, но животные привыкли к ней и пили ее. Многие хозя­ева пользовались водой из этого колодца, и мы тоже.

Для питья пользовали дождевую воду, делали запасы, зимой растапливали снег. В 1,5—2 км от села был колодец, где брали хорошую питьевую воду, когда истощались запасы дождевой воды.

Приходилось мне в возрасте 11 лет возить воду от соседа на санках в высокой двадцативедерной бочке.

Набирал воду, с трудом доставал верх бочки, которая была значительно выше моего роста. При этом часть воды не попа­дала в бочку, а проливалась и на меня. Так, несколько раз в день привозил воду, чтоб обеспечить животных питьем и кор­мом (мешанки для лошадей и др.).

Заходил в дом, как ледяная глыба, весь во льду, образовав­шемся при попадании по мне переливавшейся воды.

Так день за днем больше месяца приходилось мне вести са­мому хозяйство, пока поднялись больные отец и другие члены семьи.

Мама была занята по уходу за больными и по другим до­машним делам. Мне помочь она не могла, ей доставалось и так.

Мы с мамой ждали своей очереди заболеть, но нас эта участь миновала. Мы не заболели. Мама говорила, что я никогда не болел; с самого дня рождения, видимо, была большая со­противляемость организма.

Несмотря на такие тяжелые условия, без должной медицин­ской помощи был только один смертельный исход. Умер дядя Борис — папин брат в возрасте 38 лет, оставив кучу детей.

Конечно, этого могло не быть, если бы была медпомощь. Он ушел из жизни без времени.

Жители села были крепкими, здоровыми, почти, никогда не болели.

Если что и случалось, занемог кто-нибудь, то бабка «помо­гала», даже зубная боль «прекращалась» после заговаривания, настолько верили в магическую силу доморощенных средств и заклинаний. Наша мама не была бабкой-лекарем, но прослави­лась лечить горловые болезни у детей.

Часто мамы приводили детей для лечения горла. Мать бы­вало, посмотрит, прижмет дитя к себе, засунет указательный палец (конечно недезинфицированный) в горло и выдавливает там, так называемые завалки.

Это сопровождалось криком ребенка, который бросался, вы­рывался, но мама его крепко держала, делала свое дело, и это помогало.

В таких тяжелых случаях, когда кто-нибудь тяжело заболе­ет, уже в безнадежном состоянии совершали в субботу специ­альную молитву, прибавляли еще одно имя «Хаим», т. е. жизнь к основному имени, получалось Хаим-Бер, Хаим-Аба и т. д. Это должно было помочь, помогало, славили бога, умирал — так бы­ло богу угодно, роптать нельзя.

Тяжело было людям без медицинской помощи. Люди уми­рали без времени, в великих мучениях. Люди умирали от при­ступов гнойных аппендицитов, от ущемления грыжи, от разных урологических и желудочных болезней. Никто не знал, что мо­жет быть спасение при хирургическом вмешательстве, да и та­ких возможностей не было, чтоб воспользоваться им. Это в теперешнее время, когда двери поликлиник и больниц открыты для всех, бесплатное лечение, квалифицированные консульта­ции, а тогда кто имел возможность лечиться?

К тому же, люди привыкли к такому положению и считали, что иначе быть не может.

Болит живот — принимай касторку — панацея от всех бо­лезней брюшной полости. Но по поводу аппендицита такое «ле­чение» противопоказано, кто об этом знал? Никто, кроме бога.

Только он мог помочь, но когда жизнь заканчивалась воспа­лением брюшины, прободением язвы и др., то говорили: боляч­ка задавила, недостоин был больной божьей милости.

Диагноз был один — болячка. Старики, умиравшие из-за от­сутствия медпомощи, полагали, что так должно быть, что истек­ли их годы, их жизненные силы и безропотно уходили из жизни.

Когда наш дядя старый Берл Тевье, умирая от гангрены но­ги, стонал, то его друг ровесник — старый Брозгаль успокаи­вал: «Реб Берл Тевье, зиндикт нит», т. е. не греши, бог милос­тив.

Дядя Берл Тевье, всполохнувшись в отчаянии, ему ответил: «Нет, нет, что ты, я не грешу, мне только очень больно».

От гангрены дядя вскоре умер и до последней минуты жиз­ни уповал на Бога. Таково было в старое время.

Дата добавления: 2015-10-13