Мендл Лурье из сладководной

Известный писатель Леонид Лиходеев в своей автобиогра­фической повести «Жили - были дед да баба» («Дружба наро­дов», 1993, N2 1) пишет: «Мой дед из хутора Кобыльный коло­нии Сладководной Розовского повета Мариупольского уезда Екатеринославской губернии».

Сладководенцы, живущие ныне в Мариуполе, на мой звонок ответили, что в их селе, действительно жила семья Лурье, но она переехала в Юзовку. По возрасту мои собеседники не мог­ли знать деда Леонида Лиходеева, но память о том, что Лурье жили в Сладководной, сохранилась. Верно и то, что во время гражданской войны эта семья переехала именно в Юзовку, ко­торую Леонид Лиходеев описывает в повести и где он родился в 1921 году.

Лурье — фамилия распространенная в бывших еврейских земледельческих колониях Приазовья. Наиболее знаменитый из этих колонистов — Нотэ Лурье, классик еврейской советской литературы, чей роман «Степь зовет» в свое время сравнивали с шолоховской «Поднятой целиной».

Носители этой фамилии живут и в сегодняшнем Мариуполе, поэтому уместно привести легенду, изложенную Леонидом Лиходеевым в его повести:

«...В Древнем Риме жил да был некто Лорий Агриппа. Был этот Лорий не то патриций, не то всадник. И служил он одно время в завоеванной провинции Иудее. И были у него, разуме­ется, рабы — сыны покоренного племени. И были среди его ра­бов хлебопашцы и ремесленники, поэты и лекари, инженеры и садоводы. И были они умелы каждый в своем деле. И Лорий Агриппа дал им всем вольную с тем, однако, условием, чтобы к именам своим добавляли они имя Лорий. Такой он был благо­родный честолюбец. И пошли от тех вольноотпущенников Лориев измененные местом и временем имена на разные лады — Лурье и Лурьевы, Лорины и всякие другие, ибо мир велик и мно­го в том мире языцев».

Читая эти строки, я вспомнил мариупольца Лорина, боево­го летчика, воевавшего в небе Ленинграда и ставшего Героем Советского Союза.

Сладководненский Мендл Лурье (в русской переделке Миха­ил Абрамович) был крепким хозяином. Он сносно читал по-французски, получил в своем хуторе Кобыльном из Парижа га­зету «Фигаро», умел вскакивать на ходу на коня и накидывать петлю на необъезженного юного жеребца. Земли у него было немного (так считает внук-писатель) — всего шестьдесят три десятины. Это — если вообразить квадрат земли — так полу­чится примерно восемьсот на восемьсот метров.

Мендл Лурье был предприимчив, оборотист, смекалист, тру­долюбив, и хозяйство его процветало даже во время засухи, когда соседи разорялись. Он умел постоять за себя и никогда не оставлял обиду без сдачи. «Дед, — пишет Леонид Лиходе­ев, — не боялся ножика и, когда бил в челюсть, собеседник па­дал, а поднявшись, терял охоту разговаривать».

С неменьшим восхищением пишет автор о своей бабке.

«Бабка Мера была красавица. Разговоры о ее красоте дохо­дили до Розовки, что там Розовка — до самого Мариуполя до­ходили разговоры о ее красоте. Как-то мариупольский грек, у которого были с дедом некоторые дела, связанные с прасольством, сказал, что такую хозяйку в дом — не надо приданно­го».

Герои первой (сладководненской) части повести тесно связа­ны с Мариуполем. В этом городе, у тети Песи, живут два сына Михаила Абрамовича Лурье, учащиеся реального училища. В Мариупольской гимназии получила образование его дочь, мать писателя, автора рассматриваемой повести.

Провизию на зиму Мендл Лурье закупал в лавке Гершеля Непомнящего, которая помещалась недалеко от Мариупольско­го порта. Он закупал ее бочками, мешками, рогожными куля­ми и ящиками. Не могу удержаться, чтобы не привести сцену, нарисованную писателем сочно, смачно, аппетитно — в духе жизнелюбивых фламандских живописцев: «Приказчики выно­сили сушеную тарань и вяленого рыбца в рогожных кулях, они выкатывали бочки с пузанком — донской селедкой, которую надо уметь солить, — и с шемайкой, и распластанного лобана на бечевке, и брикеты лобаньей икры, завернутые в пергамент. Они выкатывали кадушку красной икры и выносили ящички копченой скумбрии. И еще они выкатывали бочонок греческих маслин, прибывших в Мариуполь с Пелопонесского полуостро­ва, на котором когда-то заварилась вся красота человеческая».

Мендл Лурье приказывал погрузить также в повозку кадуш­ку с паюсной икрой и полупудовую пластину осетрового балы­ка. По совету Гершеля, он брал еще бочонок шабли, к которо­му хорошо идут устрицы. И еще приказчики выносили ящик лимонов, переложенных белой стружкой.

Сегодняшнему читателю, сыну нашего скудного времени, вся эта раблезианская картина, нарисованная Леонидом Лиходеевым, не может не показаться фантастической, невероятной. Поэтому автор этой статьи, работавший с документами эпохи, изображенной в повести, считает нужным заявить: то, о чем вы только что прочитали, полностью соответствует тогдашней ис­торической действительности. Приходится, правда, признаться, что я сам автор рецензии многие эти гастрономические чудеса не только не едал, но даже не видал. Никогда в жизни. Боль­ше того: желая узнать, что означают некоторые из перечислен­ных деликатесов, мне пришлось шарить по словарям — (там и, кажется, только там) они еще сохранились.

Такие крепкие хозяева, как Мендл Лурье, водились и в ук­раинских, и в русских, и в греческих, и в немецких, и в болгар­ских селах Приазовья. Их судьба общеизвестна: в результате насильственной коллективизации и искусственного голодомора они были уничтожены. Не только экономически, но и — во мно­гих случаях — физически.

Леонид Лиходеев вовлек в свое повествование немало исто­рических лиц. В том числе и анархиста Волина (В. М. Эйхен­баума), впоследствии председателя Реввоенсовета Революцион­но-повстанческой армии (махновцев). Писатель пользовался мемуарами К. В. Герасименко о Махно. К сожалению, эта бро­шюра во многом недостоверна. Не соответствует истине, что Махно отроческие годы провел в Мариуполе, где в типографии познакомился 'с Волиным. Работал ли Волин в мариупольской типографии — подтверждение тому не найдено. Но понятно, чтов литературном произведении, дающему автору право на художественный вымысел, такое допущение правомерно,

Еврейские земледельческие колонии Приазовья оставили след в литературе. Их уроженцами были писатели Нотэ Лурье и Илья Гордон. Писал об этих селах Хаим Меламуд, в 30-е го­ды редактировавший газету на идиш Новозлатопольского ев­рейского национального района, куда входила и Сладководная. К сожалению, эти несомненно талантливые писатели — соцреа­листы, и сегодня нелегко читать их книги, написанные по за данной схеме. Отрадно не только то, что список литераторов, по рождению и творчески связанных с еврейскими земледель­ческими колониями Приазовья, пополнился еще одним извест­ным именем, но в гораздо большей степени то, что Леонид Ли­ходеев написал свою повесть «свободно и расковано», без ог­лядок на цензуру, на «княгиню Марью Алексевну» и пр.

Дата добавления: 2015-10-13