Л. Витгенштейн

В конце XVII в. Кант сформулировал, в качестве исход­ного в философском исследовании, вопрос: «Что я могу знать?». Развернутое обсуждение им этого вопроса, пред­принятое в «Критике чистого разума» на основе творческо­го синтеза идей эмпиризма и рационализма, открыло перед философией новые перспективы развития. В начале XX в. философы вновь вынуждены были обратиться к вопросам о возможностях человеческого познания, о сущности и жиз­ненной значимости феномена знания. Актуализация проб­лемы познания была вызвана резким усложнением научно- познавательной деятельности, специализированной на по­лучении систематических достоверных знаний, и необходи­мостью заново осмыслить, что значит знать что-либо, чем знание отличается от мнения или предрассудка?

Поскольку особое внимание к науке было отличитель­ной чертой философии позитивизма, неудивительно, что обсуждение вопроса о знании осуществлялось в тесной свя­зи с идеями этой философии. Правда, влияние позитивизма

Конта и Спенсера к тому времени было существенно ослаб­лено обнаружением устарелости предпринятых ими «синте­тических обобщений» научных данных, претендовавших притом на полную неувядаемость. Не выдержала испыта­ния временем и более поздняя, махистская разновидность позитивизма. Ощущалась настоятельная потребность в мо­дернизации позитивизма.

Первые шаги в этом направлении были предприняты в рамках аналитической философии, исследовавшей языко­вые средства выражения знания и сосредоточившей внима­ние на проблеме значения отдельных слов, целостных; вы­сказываний и их систем. У истоков аналитической филосо­фии стоял английский философ Бертран Рассел (1872-1970), крупный специалист также в области математики и логики. Большое влияние на развитие обновленного позитивизма (неопозитивизма) оказал опубликованный в 1921 г. «Логи­ко-философский трактат» австрийского философа и логика Людвига Витгенштейна (1884-1951), в котором была осу­ществлена аналитическая критика языка и применена к ре­шению философско-познавательных проблем совершенная техника логического исследования, ранее успешно исполь­зованная Расселом при переосмыслении оснований матема­тики. В 1923 г. оформляется так называемый «Венский кру­жок», объединивший усилия специалистов в логике, фило­софии, математике, социологии. Взгляды, сходные с идеями этого «кружка», развивались и другими исследователями в Германии, Польше и т.д. Возникновение неопозитивизма представляло собой определенный ответ на реально сущест­вовавшую потребность самоопределения гносеологической мысли первой половины XX в.

В «Логико-философском трактате» Витгенштейна пред­принята разработка концепции идеального языка науки, ко­торый, по существу, отождествляется здесь с мышлением. Исходные элементы этого языка - имена объектов. Значе­ния их растолковываются через пояснения и обнаружива­ются в употреблении, в контексте предложений. Только предложения имеют смысл, ибо они выражают факты. Зна­ки представляют имена, будучи чувственно' воспринима­емыми символами. Во избежание ошибок, связанных с под­меной значений слов, нужно подчинить знаковый язык строгой логической грамматике. При этом значение знаков никак не связано с логическим синтаксисом, или правилами соединения знаков. Неважен и конкретный способ обозна­чения, избранный нами. «И такова вообще ситуация в фи­лософии - единичное всякий раз оказывается неважным, но возможность каждого единичного открывает нам что-то, относящееся к сути мира»¹.

Мир определяется Витгенштейном как «все, что проис­ходит», или как «целокупность фактов, а Не предметов»; «мир - это факты в логическом пространстве»². События в мире не зависят друг от друга. Из существования или несу­ществования одного события нельзя заключить о существо­вании или несуществовании другого.

С помощью знаков -мы создаем картину фактов, пред­ставляющую определенную ситуацию в логическом про­странстве. Такая картина подобна мерилу, накладываемому на действительность. Она может быть правильной либо неправильной. Пространственная картина изображает все пространственное, цветовая - все цветовое. То, что во вся­кой картине должно быть общим с действительностью, да­бы она вообще могла служить изображением, как подчерки­вает Витгенштейн, есть ее логическая форма.

Никакой априори истинной картины не существует. Для того чтобы заключить об истинности картины, ее нужно со­поставить с действительностью. Возможность всех сравне­ний, всей образности нашего языка основывается на логике изображения. Пример изображения фактов - иероглифи­ческое письмо.

Образ есть модель действительности. Предложение изображает некоторую ситуацию. Понимая предложение, я знаю изображенную в нем возможную ситуацию. Так предложение показывает свой смысл: как обстоит дело, если оно истинно.

Витгенштейн стремится четко определить сферу, в пре­делах которой возможны ясные, недвусмысленные выска­зывания. В авторском предисловии к «Трактату» отмечает­ся, что замысел его состоит в проведении границы мышле­ния, или, точнее говоря, границы выражения мысли, ибо для ограничения мышления мы должны были бы обладать, способностью мыслить по обе стороны этой границы, т.е. иметь возможность мыслить немыслимое. Такая граница может быть проведена только в языке.

Витгенштейн категорически заявляет, что философия не является одной из наук, и слово «философия» должно обо­значать нечто, стоящее под или над, но не рядом с науками. Цель философии он усматривает в логическом прояснении мыслей, толкуя философию не как учение, а как деятель­ность, в результате которой достигается ясность предложе­ний. При этом «все, что вообще мыслимо, можно мыслить ясно. Все, что поддается высказыванию, может быть выска­зано ясно»^[83].

Выполненный в аскетически суровой афористической форме «Трактат» Витгенштейна впечатляет своими атаками на философию. Здесь утверждается, что большинство пред­ложений и вопросов, толкуемых как философские, не лож­ны, а бессмысленны, ибо они лишены фактического содер­жания. На такие вопросы невозможно точно, по-научному строго ответить, ибо они не соответствуют логике языка. Логика же «заполняет мир; границы мира суть и ее гра­ницы»^[84].

Казалось бы, философии вынесен окончательный приго­вор, не подлежащий обжалованию. Однако здесь же мы встречаем слова о том, что «смысл мира должен находиться вне мира. В мире нет ценности - а если бы она и была, то не имела бы ценности»^[85]. Высшее, замечает Витгенштейн, не выразить предложениями.

Высказывая в предисловии к «Трактату» уверенность в полной и завершенной истинности сформулированных в нем мыслей, убежденность в окончательности поставлен­ных проблем, он тут же замечает, что вторая сторона его ра­боты состоит в указании на то, сколь мало дает решение та­ких проблем. Заключают же этот фундаментальный для ло­гического позитивизма трактат следующие слова: «Мои предложения служат прояснению: тот, кто поймет меня, поднявшись с их помощью - по ним - над ними, в конеч­ном счете признает, что они бессмысленны. (Он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как поднимется по ней). Ему нужно преодолеть эти предложения, тогда он пра­вильно увидит мир. О чем невозможно говорить, о том сле­дует молчать»^[86].Эти весьма многозначительные высказывания лишают нас права приписывать философской позиции Витгенштей­на, Свойственной раннему периоду его творчества, жесткую однозначность и прямолинейность. Мир логических выска­зываний для него отнюдь не тождественен жизненному ми­ру человеческого бытия. Так, «субъект не принадлежит ми­ру, а представляет собой некую границу мира»¹. На одной и той же странице «Трактата» мы встречаем утверждения: «Тайны не существует», а далее - «в самом деле, существует невысказываемое. Оно показывает себя, это - мистическое». Самым важным Витгенштейн считал не собственно логи­ческое, а именно философско-мировоззренческое содержа­ние своего «Трактата». Невыразимое в строгих понятиях яв­ляется самым важным в жизненном отношении.

Конечно, не все философы, разрабатывавшие проблема­тику логического позитивизма, могли позволить себе такую непоследовательность. Но все они были, как правило, действительными исследователями. Заблуждаясь, они не­редко сами же способствовали обнаружению своих ошибок и, в меру сил, стремились их преодолевать.

Одной из трудных для логического позитивизма явля­лась проблема верификации, или установления истинности научных утверждений. С точки зрения неопозитивизма, эм­пирический базис науки составляют совершенно достовер­ные протокольные высказывания, фиксирующие чистый чувственный опыт субъекта познания. Осмысленными и, соответственно, допустимыми в науке признаются лишь те высказывания, которые могут быть верифицированы, т.е. сведены к протокольным предложениям. Однако выяс­нилось, что такую процедуру можно осуществить лишь в очень немногих случаях, а большинство научных положе­ний, имеющих общий характер, верифицируется лишь косвенно, через связь с другими утверждениями, допуска­ющими проверку.

В 30-е годы Витгенштейн отходит от своей прежней по­зиции, декларированной в «Логико-философском тракта­те». В посмертно изданной работе «Философские исследова­ния» он отмечает, что его первая книга («Трактат») содержа­ла серьезные ошибки. Осознав, что прежняя его гносеологи­ческая установка опиралась на чрезмерные и неконструк­тивные упрощения, он переключился на изучение реально­го, живого, а не искусственно сконструированного языка с целью выявления действительно используемых людьми ме­ханизмов мышления. Язык понимается им теперь как игра, правила которой обнаруживаются в ее проявлениях.

Логическое требование кристальной чистоты и прозрач­ности идеального языка с его атомарными предложениями как образами фактов, абсолютно точными терминами и од­нозначными по смыслу высказываниями разительно не совпадает с реальным употреблением языка. Поэтому на первый план выдвигается контекстуальное рассмотрение значений слов и предложений, исходящее из того, что исти­на конкретна. Язык признается органичной формой соци­альной жизни. Вместо значений языковых форм, утвержда­ет теперь Витгенштейн, нужно говорить об их применении. Существует необозримое множество способов употребле­ния элементов языка в повседневной речевой практике, и никакая искусственная языковая логическая схема не может служить универсальным критерием оценки совершенства языка.

Концепция «Логико-философского трактата» излагает лишь одну из языковых игр - описание фактов. В действи­тельности существует много таких игр, или ограниченных форм языка, и всякая подобная игра включена в контекст человеческой деятельности, которую она обеспечивает. Примеры языковых игр: отдавать приказы или выполнять их, распевать хоровые песни, просить, благодарить, прокли­нать, приветствовать, молить. В языке, как и в жизни, нет ничего совершенно простого и неизменного.

Тезис об игровой природе языка получает развитие в выдвинутой Витгенштейном теории «семейных сходств».

• Так, исходя из того, что значение слова совпадает с его упо­треблением в игре, можно попытаться выяснить значение слова «игра». При этом обнаруживается, что слово это объ­единяет в себе очень разные значения, в рамках эмпириче­ски фиксируемого диапазона которых одни игры схожи между собой по одним признакам, а другие - по другим, и объединяет их лишь общее словесное обозначение.

Понимание, по Витгенштейну, представляет собой чисто языковой процесс, определяемый контекстом языковой иг­ры и не содержащий никаких психических компонентов. Поэтому у разных людей понимание одной и той же ситуа­ции может совпадать. Он утверждает, что сознание в целом вполне адекватно описывается как языковой феномен, яв­ляющийся частью более широкого, жизненного контекста языковых игр. Языковая практика представляет собой сле­дование некоторым правилам, которые по своей природе социальны. Правила эти доступны всем и часто не нужда­ются в обосновании, тем более в научном, поскольку мно­жество практик осуществляется бессознательно. Тем не ме­нее все они являются столь же правомерными частями язы­ка, как и научные положения.

Витгенштейн подчеркивает, что язык как средство обще­ния, в принципе, не может быть частным достоянием обо­собленного индивида. Если бы человек сам присваивал име­на своим ощущениям, то значения своих слов понимал бы только он один. Любой опыт, включая и опыт сознания, есть языковая игра. Язык пронизывает всю человеческую практику. Попытки говорить о чем-либо в нашей жизни безотносительно языка, а потом искать связь соответству­ющего явления с языком (например, связь слова и ощуще­ния, высказывания и факта, сознания и языка) лишена смысла, ибо они не имеют применения в обыденной речи. Никакой мысли, скрытой за языком, не существует.

Для науки характерно требование приводить основания, доказывать высказываемые положения. Но во многих язы­ковых играх мы ограничиваемся простыми утверждениями, принимаемыми на веру. В целом же язык - это инструмент, необходимый для осуществления человеческой деятельнос­ти, а вовсе не формальная структура, в рамках которой про­текают обособленные процессы понимания, интерпретации и создания значений. Нашему пониманию предшествует согласованность в формах жизни, практики. Понимание - это тоже своего рода языковая игра, правила которой совпа­дают с правилами нашего поведения.

При решении предельно широких, мировоззренческих проблем мы, как правило, наталкиваемся на трудности, ко­ренящиеся в языковой практике. Язык изобилует специфи­ческими ловушками. Так, использование языковой формы существительных побуждает искать (а иногда и придумы­вать) соответствующие им предметы, хотя слова эти могут означать и свойства, притом разнородные, и отношения между предметами. Гипостазирование абстракций, т.е. приписывание им самостоятельного бытия, наполняет фи­лософские рассуждения решением псевдопроблем.

Философское исследование понимается поздним Витген­штейном не как умозрительное конструирование абстрактных схем, а как работа по прояснению нашего языка, по­скольку он является вербализованным интеллектом, функ­ционирующим в реальных жизненных связях людей. Про­демонстрированные Витгенштейном образцы работы в сти­ле лингвистической философии ориентируют не на создание идеальных, формализованных языков, а на разработку по­зитивных аспектов реальной языковой деятельности. Ника­ких масштабных теоретико-мировоззренческих проблем здесь решать не предполагается.

Дата добавления: 2015-10-13