Часть третья – рок 6 страница

— Наверное, у меня в голове перепутались уверенность и желание, чтобы это оказался он...

— Чшш, — она присела на колени возле дивана и стала поглаживать его по волосам.

— Сплелись слишком тесно. Не хватило расстояния.

— Том, теперь это неважно. Никто не пострадал.

— Я был так уверен, Энн. Так уверен, что Калверт убийца...

Он почувствовал, что ее рука перестала двигаться. Помотал головой. Попытался засмеяться.

Просто оговорка. — В смысле, Бишоп. Бишоп.

— Кто такой Калверт?

Виски, моча и порох. И свежевыстиранные сорочки. Господи, нет...

— Том, кто такой Калверт?

Нахлынули слезы. Он ворошил воспоминания, каждый их кошмарный, душераздирающий момент. Впервые за пятнадцать лет он полностью погружался в ту атмосферу. Джен никогда не хватало на это времени или смелости, но уж теперь-то он не пропустит ничего. Не будет никаких отредактированных сцен с предупреждениями для впечатлительных зрителей.

Торн приложил все силы, чтобы сдержать рыдания. Потом начал рассказывать.

Пятница, 15 июня 1985 года. Скоро можно идти домой. Крупное дело. Самое крупное со времен Потрошителя. Пятнадцать тысяч интервью за полтора года — и ничего. Пресса сходит с ума, но, видимо, не так уж сильно. В конце концов, он не убивает женщин и натуралов. Лишь некоторое праведное негодование с примесью добродетельности и комментарии ненароком — о "неизбежных рисках, присущих такому образу жизни".

Никаких сенсационных прозвищ, хотя, если бы в "Sun" решились на "Гомоубийцу", конечно, его так и называли бы. А пока — просто "Джонни".

Четвертая жертва сказал другу, что идет выпить с мужчиной по имени Джон. Где-то за час до того, как ему вырезали сердце и удалили гениталии. И приблизительный портрет "Джонни" теперь глядит со стены каждого полицейского участка в стране. У него грязные светлые волосы и желтоватый цвет лица. Голубые и очень-очень холодные глаза.

Крупное дело.

Детектив-констебль Томас Торн прислонился к стене в комнате допросов участка Пэддингтон и разглядывает мужчину с грязными светлыми волосами и голубыми глазами.

Фрэнсис Джон Калверт. Тридцать четыре года. Строитель-самоучка из Северного Лондона.

— Есть шанс получить сигаретку? Я задыхаюсь к черту... — Калверт улыбается. Улыбка победителя. Великолепные зубы.

Торн не отвечает. Просто следит за ним, пока не вернется инспектор Даффи.

— Ну конечно, мне должно быть позволено выкурить одну паршивую сигаретку? — улыбка кинозвезды совсем немного тускнеет.

— Заткнись.

Потом открывается дверь и заходит Даффи. Допрос продолжается, и Том Торн больше не говорит ни слова.

Ничего привлекающего внимания. Даффи держится лучшим образом. В любом случае, это чисто рутинная беседа. Калверт здесь только из-за своей работы.

За неделю до смерти третья жертва рассказал своему соседу, что встретил в клубе мужчину. Тот сказал, что работает строителем. Сосед еще пошутил про инструменты и задницы строителей. Спустя семь дней и еще одно убийство шутка уже не кажется такой смешной, зато сосед вспомнил, что говорил его погибший друг.

Были опрошены тысячи строителей. С кем-то беседовали дома. Кому-то задавали вопросы на рабочем месте. Калверта вызвали по телефону в Пэддингтон для беседы.

Потом, конечно, всплывет, что с ним беседовали и до этого.

Даффи и Калверт наслаждаются обществом друг друга. Даффи угощает Калверта сигареткой.

Ему хочется домой.

Торну тоже хочется домой, он женат меньше года. Он лишь вполуха слушает, как Калверт тараторит ответы.

Дома с женой... три маленьких дочки... полная чаша... пожалуй, он мог в ту ночь уйти пофлиртовать с кем-нибудь... ну, очевидно, не в подобное место. Еще одна ослепительная улыбка. Он озабочен и готов помочь. Жена только рада будет с вами поговорить, если нужно. Надеется, они найдут засранца и повяжут его. Неважно, что эти извращенцы творят, это их личное дело, а то, что сделал убийца — отвратительно... Даффи протягивает Калверту на подпись короткий протокол, и дело закончено. Еще одного можно вычеркнуть из списка. Он благодарит его. Однажды им повезет.

Даффи встает и идет к двери. — Покажешь мистеру Калверту выход, Торн? — инспектор приступает к нудному процессу написания отчетов. Расследование завалено бумажной работой. Ходят неясные слухи, что скоро с ним поступят компьютеры, и все заметно упростится. Пока не больше. Лишь смутные слухи. Торн открывает дверь, и Калверт выходит в коридор. Небрежно двигается мимо комнат для допросов, держа руки в карманах и чуть насвистывая. Торн следует за ним. Где-то вдалеке, наверное, в раздевалке, играет по радио одна из его любимых песен — "Должно быть, это ангел", "Eurythmics". Джен купила ему на прошлой неделе пластинку. Он размышляет, какие у нее планы на обед. Может, ему стоит взять еду на вынос.

За первой вращающейся дверью коридор сворачивает налево и ведет к главной стойке регистратуры. Калверт чуть замедляет ход, чтобы Торн мог догнать его. Придерживает ему двери. — Спорим, вы чертову кучу монет гребете за сверхурочные.

Торн не отвечает. Он уже и дождаться не может, когда увидит спину этого мелкого наглого ублюдка. Проходят мимо очередного плаката с "Джонни". Кто-то пририсовал облачко для фразы. Там говорится "Привет, морячок". Торн по пути напевает песню "Eurythmics".

И наконец, последняя дверь. Дежурный кивает Торну. Торн обгоняет Калверта, толкает дверь и останавливается. Дальше он не пойдет. Здесь не отель, а он не долбаный консьерж. Калверт шагает за дверь, останавливается и разворачивается. — Ну пока...

— Спасибо за помощь, мистер Калверт. Мы вас найдем, если понадобится еще что-нибудь.

Торн, не задумываясь, протягивает руку. Он смотрит на дежурного сержанта, который пытается перехватить его внимание и что-то там болтает о вечеринке для увольняющегося секретаря. Торн чувствует, как его руки касается большая, мозолистая ладонь, и переводит взгляд на Фрэнсиса Джона Калверта.

И все меняется.

Нет никакого сходства с фотороботом. Он отмечает это, не сводя с Калверта глаз, и тут же забывает. Сходства нет, но это то самое лицо.

Торн смотрит в лицо Калверта — и знает.

Он знает.

Это длится не дольше двух секунд, но и этого достаточно. Он видит, что скрывается за глубокими синими глазами, и это пугает его.

Он видит пьянство, да, видит футбол по субботам и приставания к девчонкам, видит пылающую злость, едва сдерживаемую внутри условностей бесполого, бесчувственного брака.

Он видит нечто глубокое, темное и гниющее. Нечто зловонное. Льющееся через край и пузырящееся в крови.

Он не может этого объяснить, но знает — без малейшей тени сомнения — что Фрэнсис Джон Калверт и есть тот самый Джонни. Он знает, что человек перед ним, жмущий ему руку, в ответе за преследования и безжалостные убийства полудюжины геев, совершенные в последние полтора года.

И Торн практически врос в землю и не уверен, что сможет двинуться. Его сковал страх. Вот-вот обмочит себе штаны. К тому же он видит самое страшное.

Калверт знает, что ему все известно.

Торн думает, что у него застывшее, невыразительное лицо. Мертвое. Очевидно, он ошибается. Он видит, как меняются у Калверта глаза, когда они встречаются с его. Просто слегка мерцают. Едва подергиваются...

И чуть гаснет улыбка. На этом все заканчивается. Калверт освобождает руку и шагает через вестибюль к главному выходу. На мгновение останавливается и оборачивается — и на его лице больше нет улыбки, совсем нет. Сержант все продолжает нудить про вечеринку, но Торн до самого конца не сводит с Калверта глаз. То, что он видит в его лице, похоже на страх. А может — ненависть.

А где-то далеко высокий нежный голос не прекращает петь про воображаемых ангелов.

Он никому не говорит об этом. Даже Даффи. Никому из приятелей или коллег. Да и что им рассказывать? Особенно Джен. В любом случае, ее мысли не об этом. Они пробуют завести ребенка.

Дома на выходных он понимает, что отдаляется от нее. В субботу днем, прогуливаясь по рынку, она интересуется, все ли между ними в порядке. Он ничего не говорит...

В ночь воскресенья она страстно желает заняться с ним любовью, но каждый раз, закрывая глаза, он видит Фрэнсиса Калверта, который обнимает и крепко целует какого-нибудь молодого парнишку, прижимает к себе и тянется к мягким губам. Он стонет и овладевает юной женой — и видит, как другая рука Калверта, сильная и мозолистая, лезет в карман за ножом с восьмидюймовым зазубренным лезвием.

Пока Джен сладко спит рядом с ним, он бодрствует — всю ночь. С утра он старается убедить себя, что поступает глупо, но уже около часа сидит в машине на маленькой улочке недалеко от магистрали Килберн. Наблюдает за квартирой Фрэнсиса Калверта.

Понедельник, 18 июня 1985 года.

Ему просто нужно еще раз взглянуть на него, и все. Как только он шагнет за дверь, Торн сразу же поймет, кто он на самом деле. Наверняка порядочный урод, но ведь не больше. Мерзкий засранец, скорее всего, водит машину без страховки, почти наверняка не платит за телевидение и, пожалуй, поколачивает свою жену. И никакой не убийца.

Еще немного, и Торн поймет, какой же он дурак. Поймет, что случившееся в коридоре — всего лишь помрачение рассудка. То, что Джен называет "запудрить мозги". Он здесь уже уйму времени. Люди на этой улице пока еще не пошли на работу. Белый фургон Калверта припаркован около дома.

Весь следующий час он наблюдает, как расходятся жители. Смотрит, как хлопают двери домов, выпуская наружу мужчин и женщин с пакетами и портфелями. Они лезут в машины, садятся на велосипеды, шагают к метро и автобусным остановкам.

Дверь Калверта неизменно остается закрытой.

Торн все сидит и разглядывает замызганный белый фургон. Буквы по борту: Ф.ДЖ.КАЛВЕРТ, ГРЯЗНЫЕ СТРОИТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ.

Грязные работы...

Дурак! Какой же он дурак. Ему нужно лишь завести машину и ехать в участок, там можно будет посмеяться с ребятами, глядишь, помочь в организации той прощальной вечеринки, и навсегда забыть, что на его пути встречался Фрэнсис Джон Калверт — но вместо этого он переходит улицу. Колотит кулаком по грязной зеленой двери. И чувствует, как выступает пот, когда ему никто не отвечает.

В почтительно приглушенной эйфории ближайших дней, пока не всплывет ошеломительная истина о том, что Калверта допрашивали уже четыре раза, пока не посыпятся отставки и не разразится национальный скандал... констеблю Томасу Торну перепадет несколько похвальных фраз. Молодой офицер проявил инициативу. Выполняя свою работу. Изгоняя из головы любую мысль о собственной безопасности. Изгоняя из головы любую мысль...

Он будто бы видит себя со стороны, как любопытный зевака. У него нет никаких соображений, зачем он дергает входную дверь. Зачем наваливается на нее. Зачем бежит обратно к машине и достает из багажника дубинку.

Жена Калверта выглядит очень удивленной. Когда он, затаив дыхание, с колотящимся сердцем заходит к ней на кухню, ее глаза распахнуты очень широко. Она лежит на полу, упершись головой в грязную белую дверцу шкафчика под раковиной. Синяк вокруг шеи начинает чернеть. В руке она все еще держит деревянную ложку.

Она умерла первой. Должна была. Он это поймет по детям.

Дениз Калверт. Тридцать два года. Задушена.

Торн медленно движется по квартире, как глубоководный ныряльщик, исследующий затонувшее судно. Тишина режет его по ушам. Его движения неспешные и необычно изящные, а в окружающей его воде полно призраков...

Он их находит в маленькой спальне в конце дома. Они лежат друг рядом с другом на полу, между двухъярусной кроватью и одиночным маленьким матрасиком. Он не может оторвать взгляд от шести крошечных белых пяточек. Его легкие сжимаются, он падает на колени и ползет к ним. Он понимает, что произошло, но мозг упрямо отказывается воспринимать все правильно. Когда ему удается сделать вдох, он испускает вопль. Он кричит на мертвых девочек. Упрашивает их. Пожалуйста... вы опоздаете в школу! Он умоляет их помочь ему.

При каждом вздохе он чувствует запах шампуня от их волос. Еще пахнет свежевыстиранными ночными сорочками и мочой. Он видит пятно на матрасе, где, должно быть, их задушили. Девочки лежат рядышком, бок о бок, сложив на груди руки в каком-то абсурдном подобии безмятежности. Но умерли они совсем не безмятежно.

Лорен Калверт. Одиннадцать лет. Саманта Калверт. Девять лет. Анна-Мария Калверт. Пять лет. Задушены.

Три маленьких девочки, которые кричали и боролись, пинались и убегали в надежде найти мамочку — а она уже была мертва, ведь только при таком условии мог совершиться этот ужас, она бы не оставила детей, когда мужчина, которого они любят, которому доверяют, закрыл дверь в спальню и заставил их метаться в панике, как мотыльков, запертых в светильнике. Они бились о стены, цеплялись друг за друга, а он хватал их одну за другой и прижимал к матрасу на полу, они кусались, царапались и плакали, и уходили в лучший мир, до мяса раздирая своими крохотными пальчиками сильные и мозолистые руки.

Торн должен в это верить. Ему нельзя смириться с тем, что они могли улыбаться папе, когда он прижимал подушки к их лицам.

Он с этим так никогда и не смирится.

Проходит уже, должно быть, полчаса, когда он обнаруживает Калверта. Он и понятия не имеет, сколько времени провел в этой крошечной комнатушке, пытаясь все осознать. Размышляя о Джен. О ребенке, которого они так желали.

Он толкает дверь в гостиную и тут же получает сокрушительный удар. Там стоит запах виски, такой сильный, что он начинает задыхаться, и едкий аромат пороха, до этого момента знакомый ему только с полигона.

Он видит на полу перед камином тело. На зеркале над облицованной каминной полкой запекшиеся частички мозга. Фрэнсис Джон Калверт. Тридцать семь лет. Застрелился.

Торн, как лунатик, идет по замызганному коврику в грибочках. Не замечая, как ногой отпихивает пустую бутылку из-под виски, и она со звоном отлетает к стене. Не отводя глаз от Калверта. Вытянутая рука до сих пор держит пистолет. Подштанники бурые от застывшей крови. Когда это произошло? Прошлым вечером или сегодня рано утром?

На руках нет никаких следов от маленьких пальчиков.

Торн останавливается над телом, его руки тяжело свисают по бокам, он весь в отчаянии. Он наклоняется вперед, уже зная, что сейчас должно произойти, и это особенно странно, учитывая, что он не завтракал. Спазм резко прорывается от кишок через грудь и горло, и его рвет, чем-то горячим, мокрым и горьким, прямо на то, что осталось от лица Фрэнсиса Калверта.

— Это не твоя вина, Том. Знаю, что это ужасно, но тебе нельзя думать, что все это произошло из-за тебя.

Торн лежал на диване и пялился на тусклый потолок из магнолии. Где-то вдалеке отчаянно выла сирена пожарной машины или скорой помощи.

Энн сжала ему ладонь, помня, что нужно вести себя как врач. Тут же подумала про Элисон. — Ты был прав, когда решил, что это помрачение рассудка. То, что ты их нашел — просто случайность. Жуткое совпадение...

Торну больше нечего было сказать. Усталость, преследующая его весь день, теперь крепко схватила его, и он больше не желал бороться. Ему хотелось провалиться в бессознательную черноту, где можно будет вернуть на должное место все то, что он вспомнил и описал. Захлопнуть и закрутить обратно ржавыми болтами.

Он закрыл глаза и перестал сопротивляться.

Пока Торн рассказывал эту историю, Энн держала себя в руках, стараясь ничего не показать, но теперь ей можно было и поплакать. Размышляя о маленьких девочках. О крошечных белых пяточках ее собственной дочери.

Легко понять, чем руководствуется Торн. Что создало такую одержимость... якобы знанием. Она надеялась, что со временем он станет рассматривать свои чувства к Джереми лишь как фантомы. Искаженные отголоски ужасов прошлого. Она надеялась, что им удастся справиться.

Она ему поможет.

Она чуть вздрогнула. Между ними по-прежнему пролегала тень, окутывая ее плечи холодом. Она опустила голову Торну на грудь, которая через мгновение начала мерно подниматься и опускаться во сне.

Картинки до сих пор нечеткие, но вот слова уже ясны. Будто бы я повторно смотрю фильм, но с прошлого раза мое зрение ухудшилось, и это слегка бесит. Мы на кухне. Мы с ним.

Я говорю, чтобы он положил куда-нибудь свою сумку, я все еще прихлебываю шампанское и предлагаю ему чашечку кофе, или банку пива, или еще чего-нибудь. Он говорит какие-то приятные слова о моей квартире. Я достаю пивную банку, которую Тим оставил в холодильнике. Он открывает ее, а я все еще рассказываю ему про вечеринку... Про тех задротов в клубе. Занюханных придурков. Он полон сочувствия, говорит, что знает, каковы мужчины, и что вряд ли мне стоит винить их в этом.

Я включаю радио, несколько секунд играет музыка, а потом слышится только статический треск, и я пытаюсь настроить его на что-нибудь хорошее, но быстро сдаюсь.

Он говорит, что ему нужно позвонить, уходит, но я не слышу, чтобы он что-то говорил. Просто тихонечко бормочет. Я все еще разглагольствую, но мне и самой тяжело понять, о чем я говорю. Просто что-то болтаю. Что-то о том, что меня начинает подташнивать, но я не думаю, что он слушает меня. Я извиняюсь за то, что не в форме. Наверное, он думает, что я чертовски жалкая, села на кухне на пол, прислонилась к шкафу, едва могу разговаривать. Вовсе нет, говорит он, и мне слышно, как он расстегивает сумку. Роется в ней. Нет ничего плохого в том, чтобы приятно проводить время, говорит он. Стремиться к этому. Чертовски верно, отвечаю я, но изо рта доносятся совсем другие звуки.

Я слышу, как скрипят по плитке мои туфли, когда он волочит меня на другую сторону кухни. Мои серьги и ожерелье звенят, когда он бросает их в миску.

Стонущий звук — это я.

Похоже, я не могу разговаривать. Вообще не могу. Как младенец. Или старик без зубов и половины рассудка. Пытаюсь что-то сказать, но выходит лишь невнятный шум. Он говорит, чтоб я вела себя потише. Чтобы я не пыталась говорить. Он прикасается ко мне и начинает описывать каждое свое действие. Говорит, я могу не волноваться и полностью ему довериться. Он все рассказывает. Произносит названия мышц, до которых дотрагивается.

Глупые названия. Медицинские.

Он затаивает дыхание и на какое-то время затихает. На пару минут.

И я не слышу от себя ни слова. Ни одной жалобы, только кап-кап-кап изо рта на кафель перед моим лицом. Какой-то булькающий звук.

Еще парочка всхлипов, и звуки начинают исчезать, будто бы я отключаюсь.

Потом еще кое-что важное. Последнее, что я услышала. Четыре слова, будто эхо, откуда-то издалека. Будто их шепчут на другом конце длинной трубы, как было в детстве, когда мы с подружкой разговаривали через шланг от пылесоса.

Думаю, мне нужно это сказать.

Он пожелал спокойной ночи. Спокойной ночи, сонная тетеря...

Он сказал это так по-дурацки. Мягко и слащаво. Слова, которые я с тех пор слышу.

С тех пор, как проснулась в таком состоянии. Слова, которые характеризуют меня наилучшим образом.

Когда Торн проснулся, было уже темно. Он посмотрел на часы. Начало восьмого. Отключился на два с половиной часа.

Он не мог этого знать, но еще два часа — и все бы закончилось.

Энн ушла. Он поднялся с дивана, чтобы приготовить себе кофе, и увидел на каминной полке записку.

Том, я надеюсь, тебе лучше. Я знаю, как тяжело тебе было это рассказывать.

Ты не должен бояться ошибиться.

Надеюсь, ты не против, но я сегодня пойду и расскажу Джереми, что все в порядке. Думаю, он тоже заслуживает доброго слова.

Позвони мне.

Энн. Х

Он заварил кофе и снова перечитал записку. Он чувствовал себя лучше, и дело было не только в двухчасовом сне. Разговор о том, что произошло так много лет назад, принес ему облегчение. Если выражаться чуть жестче — пожалуй, даже очищение, но, учитывая то, что расследование накрылось медным тазом, друзей у него нет, и он прямым ходом движется к тому, чтобы заработать полный комплект проблем с начальством, ему могло быть и хуже. Тома Торна отстранили.

Не то чтобы он опасался ошибиться. Он это даже не обдумывал. Теперь же должен не только обдумать. Он должен с этим как-то жить.

Энн пошла к Бишопу, чтобы рассказать ему, что он больше не под подозрением. Довольно справедливо. Его никогда по-настоящему и не подозревали, если уж говорить всю правду. Только Торн в своей тупой башке. Самое время посмотреть в лицо суровой действительности. Энн поступает правильно. Бишоп заслуживает знать, что происходит. Заслуживает знать, как обстоят дела. И не только он.

Торн взял трубку и набрал номер Энн. Может, удастся перехватить ее, пока она не ушла. Рэйчел ответила практически сразу — голос запыхавшегося, раздраженного и прямолинейного подростка.

— Привет, Рэйчел, это Том Торн. Можно поговорить с твоей мамой?

— Нет.

— Ладно...

— Ее здесь нет. Вы разминулись.

— Она поехала в Баттерси, так ведь?

Ее тон изменился от нетерпеливого до еще более резкого. — Ну да. Она пошла рассказывать Джереми, что он больше не враг народа номер один. Давно пора, вообще-то, если хотите знать.

Торн не ответил. Энн все ей рассказала. В любом случае, это неважно.

— Как давно она...

— Не знаю. Сначала она пошла в магазин, кажется. Приготовит ему ужин.

— Послушай, Рэйчел.

Она оборвала его на полуслове. — Мне нужно идти, я опаздываю. Позвоните ей на мобильник или поищите у Джереми. У вас есть ее номер?

Торн заверил, что есть, и только потом понял, что вопрос был саркастическим.

Он попробовал набрать номер мобильного Энн, но связи не было. Может, она его отключила. Да и в любом случае, если она в метро, сигнала не будет. Потом он вспомнил, что она на дежурстве, поэтому, наверное, будет за рулем. Где-то у него был номер ее пейджера... Он взял пиджак. Сделает то, что предложила Рэйчел, и позвонит чуть позже Бишопу. На этот раз не нужно будет скрывать номер. До какого времени Элисон Уиллетс можно принимать посетителей?

Он надел белую накрахмаленную рубашку, которые, как он знал, ей так нравились. Повернулся к зеркалу в полный рост и начал медленно застегивать пуговицы. Смотрел, как шрамы скрываются под безупречным белым хлопком. А на часы взглянул, лишь когда автомобиль уже степенно продвигался на север через мост Блекфрэйерс. Он чуть опаздывает. Она же, как всегда, прибудет вовремя.

Такая увлеченная.

Они, как обычно, встретились возле бара "Зеленый человек". Немного утомительно пересекать реку, лишь для того, чтобы сейчас же повернуть обратно и поехать на юг, но лучше пусть будет так, чем она сядет на метро или автобус. Ему хотелось контролировать процесс. Если она опоздает или пропустит автобус, все расписание пойдет к чертям.

Когда он сказал, что надо бы вернуться к нему домой, на ее лице явно читалось — о боже, сегодня будет та самая ночь! Он практически чувствовал аромат выплеснувшегося подросткового эстрогена и слышал, как жужжат шестеренки в ее маленькой тупой голове, когда она пытается решить, какими духами брызнуть между сисек и какие трусики сильнее всего должны его возбудить.

Ну да, эта ночь, безусловно, запомнится. Вернуться к нему домой.

Пожалуй, там будет тесновато...

По пути к Куин Сквер Торну и с мыслями-то собираться не пришлось. Он уже знал, что требуется сказать Элисон Уиллетс. Теперь ему оставалось только немного расслабиться.

Он вытащил диск "Massive Attack" и сунул вместо него Мерла Хаггарда.

Достаточно успокаивает, чтобы приступить к извинениям.

— Томми?

— Да, и ты тоже прости.

Громко ругаясь, он почти десять минут прокружил по площади, в итоге припарковался во втором ряду и сунул под переднее стекло "Мондео" потрепанную картонку с нацарапанными на ней словами — "Полицейское расследование".

Вечер обещал быть промозглым. Он пожалел, что не прихватил с собой теплую куртку. Торопливо шагая к главному входу больницы, он почувствовал первые капли дождя и вспомнил, как два месяца назад шел этим же путем, но в обратном направлении. Тот день в августе, когда он впервые встретился с Элисон Уиллетс, казался очень далеким. Тогда он бежал под дождем к машине, чтобы обнаружить там записку. Он начал понимать природу того, с кем имеет дело.

Сегодня он на том же месте и опять под дождем, и уже начал свыкаться с мыслью, что он понятия не имеет о том, кто же на самом деле этот парень.

Время — около восьми. Так поздно Торн в больницу еще не приходил. После наступления темноты она становилась совсем другим местом. Его шаги эхом рассыпались по вековому мрамору, пока он шагал через старую часть здания к новому крылу интенсивной терапии. Те несколько людей, что встретились ему по пути — медсестры, уборщики, охранники — рассматривали его очень внимательно. Казалось, они все стараются изучить его лицо. В дневное время ему ни разу не приходилось подвергаться такой проверке. Вдали, как ему показалось, кто-то тихонько заплакал. Он остановился и прислушался, но больше ничего слышно не было.

Зловещей казалась даже современная часть госпиталя. Лампы, обычно многократно отражающиеся от светлых деревянных поверхностей приемной зоны, были погашены. Единственными звуками, которые можно расслышать, были приглушенные разговоры где-то вдали и низкий гул какого-то оборудования. Может быть, пылесоса. А может, аппарата для поддержки чьей-то жизни.

Он посмотрел на ряд таксофонов возле регистратуры. Нужно попробовать снова дозвониться до Энн, прежде чем идти к Элисон. Он забыл взять свой мобильник...

Выйдя из лифта, он тут же попался на глаза женщине в застекленном отсеке регистратуры. Она помахала ему рукой, и он узнал секретаршу Энн. Имени ее он не помнил. Он показал на двери и она кивнула ему головой, давая знать, что можно зайти. Он вспомнил трехзначный код, открывающий тяжелые деревянные двери и заступил на территорию отделения интенсивной терапии.

Уведомив дежурную сестру о том, куда идет, направился по коридору к палате Элисон. Пока он шел мимо других палат, ему пришло в голову, что он не знает ничего о тех людях, что внутри. Он никогда не говорил с Энн о других ее пациентах. Можно предположить, что никто из них не страдал так же безоговорочно, как Элисон, но все равно ясно, что их жизни изменились за несколько коротких мгновений. Которых оказалось достаточно, чтобы свалиться с лестницы, прозевать летящий камень или потерять управление.

Которых хватило, чтобы их мозг перемкнуло. Он прислушался, что творится за дверью напротив Элисон. Тот же самый красноречивый машинный гул, будто ленивое жужжание дремлющего улья, медленно пробуждающегося после долгой спячки. Кто бы ни лежал на кровати в той комнате, он был здесь по случайности. В том-то вся разница.

Торн развернулся и пошел к двери Элисон. Тихонько постучался и потянулся к ручке. И вздрогнул, когда дверь резко отворилась, и его чуть ли не вытолкал обратно в коридор Дэвид Хиггинс.

— Ее здесь нет, — Торн оказался к Хиггинсу вплотную.

— Что? — он попытался протиснуться мимо него в палату.

— Не повезло, Торн. Мне жаль.

Торн непонимающе глядел на него. Хиггинс повысил голос. — Моя чертова женушка. Та самая, которую ты трахаешь. Ее. Здесь. Нет.

Торну почуялось, что эта смелость была не слишком трезвой.

— Я здесь не из-за Энн. Уйдите с дороги.

— Конечно. Приятно провести время.

Хиггинс сделал шаг, чтобы уйти, но Торн не двигался, просто смотрел на него. — Что это значит? — он точно знал, что тот имел в виду, но хотел это услышать.

— Ну, в отсутствии прелестной Энн, которой все равно это не шибко и нравится, всегда можно... подкатить к кому-нибудь, кому по этому поводу и сказать особо нечего. Кто типа надувной куклы с пульсом.

Торну всегда казалось, что обвинения его в отношениях с Элисон — слишком дешевый ход для убийцы. Как-то это все ниже его уровня. Теперь он знал, кто был в ответе за них. Мотивация проста и очевидна, но Торн все же спросил. — Зачем?

Хиггинс сглотнул и облизнул губы. — Почему нет?

Торн размахнулся правой рукой, но придержал кулак. Пощечина будет куда более уместна. Хиггинс не заслужил настоящего удара.

Он треснул Хиггинса по челюсти и уху твердой плоской ладонью, так что тот растекся по блестящему линолеуму. И продолжал неподвижно лежать, всхлипывая, как ребенок. Торн перешагнул через Хиггинса, даже не взглянув на него, и открыл дверь в комнату Элисон.

Как только он посмотрел на нее, она начала моргать. Раз, два, три. Торн понял, что она услышала шум в коридоре и встревожилась. Может быть, нужно вызвать медсестру? И вообще — что делал в этой комнате Хиггинс? Скорее всего, просто искал Энн, но разве он не мог спросить кого-нибудь в регистратуре?

Мысли Торна метались по сторонам. Нужно чуть успокоиться, иначе он не сможет сказать ей то, ради чего пришел сюда. Элисон все еще моргала. Один раз каждые три-четыре секунды.

— Все нормально, Элисон. Слушай, я попытаюсь вкратце объяснить. Насчет того, что я тогда сказал, о том, что я близок к поимке человека, который это с тобой сделал...

Она не прекращала моргать.

Ради всего святого, пожалуйста, заткнись и послушай. Достань доску...

— Что такое? — он метнул взгляд на доску, лежащую около стенки и накрытую простыней. Потом снова посмотрел на Элисон. Один раз моргнула. Да.

Да!

Он пересек комнату, сдернул простыню и притащил доску к кровати. Ему было известно в общих чертах, как действует система. Он торопливо выключил основной свет и при помощи дистанционного управления приподнял кровать Элисон так, что она оказалась в полусидячем положении. Потом он взял указку, включил ее и направил крошечное красное пятнышко на первую букву в ряду — Е. Начал медленно двигать указкой вдоль букв. Ничего.

Дата добавления: 2015-10-13