Часть первая. Фридрих евсеевич незнанский

ФРИДРИХ ЕВСЕЕВИЧ НЕЗНАНСКИЙ

ОШИБКА ПРЕЗИДЕНТА

Пролог

Поезд пришел рано. Леха собрался было взять такси, но потом передумал. Трамваи, слава Богу, уже ходили, а ему было приятно после долгой отлучки возвращаться в родной город постепенно и не спеша. Полупустой вагон покачивался на поворотах, и мало спавший ночью Леха задремал.

— «Площадь Борьбы», «МИИТ» следующая! — неожиданно громко выкрикнула кондукторша. Леха открыл глаза и обомлел перед ним сидел здоровенный, толстомордый негр!

— Миру мир! — сказал негр и захохотал.

«Фестиваль! — догадался Леха. — А язык-то красный, как cnexfnmу людей», — с удивлением отметил он про себя и невпопад ответил недавно выученной фразой:

— Хинди-руси пхай-пхай!

Без всякого удовольствия Леха подумал, что и сам он в этом шикарном костюме и с новым кожаным портфелем похож на фестивального делегата. Настроение испортилось.

В утренней тишине в трамвайный перезвон все время врывались идиотские новые песни. С одного конца слышалось:

Молодость всего земного шара Мы зовем сегодня за собой.

Мир, мир, мир, мир! —

Вот девиз наш боевой.

А на другом отзывалось:

Дети разных народов,

Мы мечтою о мире живем,

В эти грозные годы

Мы за счастье бороться идем...

Все стало на свои места, только когда на кругу Леха спрыгнул с подножки пятидесятого трамвая. Выпуклые окна (делали такие до революции) десятого корпуса пускали солнечные зайчики. Дома. Стало безудержно весело. Он сорвал с клумбы яркий красный цветок и воткнул его в петлицу пиджака.

— Извини, — сказал он взиравшему сверху строгому памятнику Вильямсу и зашагал к пруду. Впрочем, размышления довольно быстро согнали с его лица беспечную улыбку.

Пройдя лодочную станцию, Леха тормознул и внимательно смерил взглядом высокий дощатый забор, потом решительно толкнул незапертую калитку.

Здоровенный пес Волчара, получивший такую кличку за отвращение к пустому лаю, бросился было на него с рыком, но, узнав, радостно завилял хвостом; чувство собственного достоинства помешало псу выразить свои чувства более открыто. В колено Лехе ткнулся козленок и приветственно заблеял. Он потрепал его безрогую головку и опять огляделся.

Все по-прежнему: слева козий хлев, дальше огромный сарай с сеновалом, поленница, справа — аккуратный огородик на пару соток, под яблонями стол с двумя скамейками, а за ним на самом берегу пруда довольно большой, но обветшавший дом.

На открытом окошке стояла «Ригонда», из нее несся бодрый, размеренный голос Левитана: «Подходит к концу всемирный форум молодежи. Гостеприимные и хлебосольные жители нашей столицы рады приветствовать юношей и девушек из ста тридцати одной страны планеты. К нам приехали студенты и крестьяне, докеры и шахтеры, рыбаки и учителя. Независимо от обычаев и цвета кожи всех нас объединяет...»

Хозяин спиной к калитке плескался у рукомойника.

Леха неслышно подошел ближе, присел за столик, закурил и только после этого вполголоса позвал:

— Попердяка!

Тот вздрогнул и обернулся.

— Алай? — Растерянность на его лице быстро сменилась наигранным весельем. — Леха, друг, сколько лет, сколько зим!..

«Делегаты Ассамблеи Всемирной федерации демократической молодежи вскоре соберутся в столице социалистической Украины. «Молодежь, объединяйся! Вперед за прочный мир!» — начертано на знамени этой организации...» — продолжал басить Левитан.

— Славик, выруби эту лабуду!

— Я погоду хотел дождаться, — каким-то извиняющимся тоном пробормотал Славка, но послушно захромал к окошку и выключил радио. — Ну, привет. Эким ты фраером вырядился. Давно в Москве?

— Привет-привет, — холодно пробасил Леха. — Костюмчик я вчера в Ярославле справил, вот видишь, и портфель в придачу дали. С вокзала сразу в твой шалман; не выспался, сам понимаешь. «И на поезде, в мягком вагоне...» — пропел он. — Так что пойду у тебя на сеновале малость покемарю. И вообще, денек-другой перекантуюсь. Не возражаешь?

— Да ты что в натуре!

— Ну вот и отлично. Да похавать организуй, ты ведь при деньгах небось: как-никак — «Всемирный форум», «посланцы дружбы», — Леха кивнул в сторону «Ригонды», — по ширме бегать самая маза.

— Сей момент! Какие проблемы между корешами! — все с той же деланной радостью ответил Славка и пошел в дом: — Мать, пожрать сгоноши! Крестник твой приехал!

— Нет, кореш, лабуду порешь. Кой-какие проблемы есть... — тихо процедил ему вслед Леха.

В окошке появилось худое, морщинистое лицо старушки:

— Ленечка! Вернулся! Слава тебе Господи! А я как раз вчера баранинки достала! Счас я ее с чесночком, как ты любишь!

Баранинки Леха дожидаться не стал, перекусил вчерашней молодой картошкой с козьим молоком.

— Как тут дела? — спросил он провожавшего его на сеновал Славку.

— Все путем. Тишина и нет конвоя. Бригадмил, правда, лютует по случаю фестиваля. Жорка, брательник твой двоюродный, всю дорогу у меня кантуется; подрос, в люди выходит. Так что подпасок у тебя будет стоящий.

Леха спал чутко; обыденные звуки доносились до его сознания и вплетались в сновидения. Снился высокий берег Печоры, на который почему-то надо было затаскивать приготовленный к сплаву лес. Бревна артачились и блеяли по-козлиному. Зонный барин, почему-то исполнявший обязанности рядового вохровца, бренчал на гитаре и с издевкой покрикивал: «Хватай больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит!»

Вдруг послышался какой-то шорох, и Леха мгновенно вскочил.

— Леха? Ты здесь? — Это был Жорка, двоюродный брат; войдя с яркого солнца в полутьму сарая, он растерянно жмурился, но ничего не видел.

-Ну, здорово, брательник! — подскочил к нему Леха и обнял. — Какой вымахал-то! Семилетку кончил?

— Не-а, переэкзаменовка на осень... — неохотно признался Жорка.

— Ну, бугай бестолковый — вырос, а ума не вынес! Ладно, определим тебя к делу! — Леха присел на приступок дверного проема, достал пачку «Красной звезды» и похлопал себя по карманам в поисках спичек.

Жорка восторженно оглядывал его.

— Ща принесу! — Он вприпрыжку побежал к дому.

Спички он взял у худощавого парнишки, сидевшего за столиком спиной к Лехе и небрежно перебиравшего струны гитары.

— Кто такой? — спросил Леха вернувшегося брата.

— Костька, корешок мой. Законный пацан! Сосед — в Горелом доме живет. Мы с ним раньше за одной партой сидели, а как смешанные школы сделали, его в шестьсот вторую перевели, в женскую. Он меня по географии готовит.

— Ну дела... — хмыкнул Леха, — Была здесь «малина», а теперь — заочный институт! Школа рабочей молодежи — и Попердяка классный руководитель, так, что ли?

— Так ведь переэкзаменовка — чего ж делать-то... — извиняясь, промямлил Жорка, — но мы с ним вообще дружим. Вот в карты играем, — как-то невпопад добавил он растерянно.

— Много продули?

— Ты что! Мы на лапу играем, — приободрился Жорка. — На пляжу фраеров много, а Костька колоду зарядил — будь спок! И передергивает отлупно.

— Во что играете?

— Во что придется — в секу, в буру, в очко, в козла даже... За эту неделю на рыло по две тысячи вышло.

— Да ты миллионер! Одолжи братцу штуку!

— Я свою долю Костьке отдал.

Леха удивленно вскинул брови.

— Понимаешь, ему башли позарез нужны, много. То есть не ему, а отцу его. Костька узнал и говорит: «Надо батю выручать».

— Проворовался, что ли, папаня?

— Ты что, он профессором работает!

— Что ж это у профессора монеты не хватает? На дачу копит?

— Не знаю. И Костька не знает. Он просто сказал: «Отцу помочь — дело святое».

— Ну что ж, Костька твой молодец, а папашка его, видать, лопух.

— Не, пахан у него — мужик что надо! Книжки мне дает.

— А на хрена тебе книжки профессорские?

— Да нет, нормальные книжки, Есенин, «Граф МонтеКристо»...

— Ну Есенин тот еще кент, а про графьев ты хорошо напомнил. Дело есть: слетай в Ивановские бараки, узнай втихаря, здесь ли Граф, у него заначка моя. Много только не балабонь. Графа нет — Людку найдешь. Ну эту... знаешь ее? — Жора кивнул. — У нее про Графа спросишь... Хотя нет, не надо. Просто скажи, что я приехал, хрусты нужны. Пусть вечерком на Старый двор подвалит. А умника своего зови сюда. Познакомимся.

Костя подходил нарочито небрежно, вразвалочку, по-прежнему позвякивая гитарой и напевая под нос:

Снова эти крытые вагоны,

Стук колес неровный перебой,

Снова опустевшие перроны

И собак конвоя грозный вой...

Леха неторопливо оглядел худощавого молодого человека. Отутюженные брюки, цветастая заграничная ковбойка. Взгляд серых глаз был умным, внимательным, изучающим и довольно нахальным.

— Ну что, шпана, давай знакомиться.

— Константин.

— Алексей Дмитрич, можно Леха-Алай— швец и скокарь. Только что с курорта, припухал у комиков. Чабан крутой, гайдамаки борзые, штевка — полный локш, вот к вам на фестиваль за балагасом подался.

Костя почти ничего не понял; он вдруг оробел и неожиданно для себя перешел на «вы», стараясь подладиться к блатному языку.

— Долго срок мотали?

— Ерунда, пару лет. Фуфло прогнал: шмелъцером проходил. А вы тут с братаном из чиграшей без гувернера в шлепера вышли?

Костя совсем растерялся и как-то неопределенно пожал плечами.

— Э-э, я думал, ты блатной, а ты голодный... — усмехнулся Леха. — Посмотрим, как ты по географии кнокаешь. Щелья-Юр — что такое?

Костя повеселел, в географии он был король:

— Это на Средней Печоре; щелья — такой высокий берег, а юр значит «голова», Щелья-Юр — «голова щельи», а выше по течению есть еще Щелья-Бож — «хвост щельи».

Теперь настала Лехина очередь удивляться:

— Ну ты даешь! Я там чалился и то не знаю.

— У меня отец — географ, топонимикой занимается, это про происхождение названий, так что я по картам и читать учился.

— Вот-вот, мне брательник уже сообщил, как вы по картам читаете, где туз бубей, где крестовая шестерка, — уже без всякой фени сказал Леха; пацан почему-то ему был ужасно симпатичен.

— Трепло!

Леха на минуту задумался.

— Вообще-то ты прав, про дело каждому свистеть не стоит. Но мы с ним больше чем родня. Его мать меня в эвакуацию в Казань взяла. Жорка там родился. А в сорок пятом тетя Даша померла, помыкались мы с брательником по России, пока до Москвы добрались. Да и здесь поначалу в сарае жили... Вот так, Профессор. Зачем тебе-то хрусты понадобились? Твое дело всякая там химия с географией, так потихоньку в начальство выйдешь, на «Победе» будешь ездить.

— Без денег не выйдешь.

— Да-а? И много тебе надо? Тыщ сто хватит?

— Сто тысяч? — ухмыльнулся мальчишка. — Это так, на житье. А чтобы в люди выйти — я прикидывал — миллиона полтора для начала, а там само пойдет, по учению Карла Маркса.

— Ну тогда учи язык коми, на северах половина вертухаев из комиков. Мать твою вирэн-орэн!

— Знаешь, Леха, за сто тысяч можно и в Воркуту, и в Магадан залететь, а на миллион — собственных мусоров купить, с шинелями, сапогами и овчарками. А еще миллион будет — собственную зону можно построить.

«Вот так короед!» — подумал Леха и с уважением взглянул на парнишку; он ему нравился все больше.

Скрипнула калитка, и появился Славка — в каждой руке по сумке.

— Гуляй, ребята! И белое, и марганцовка «Три семерки», вермут «Кызыл». Бацилла на любой вкус. Пошли на берег!

Через час компания удобно устроилась на берегу. Разговор ни о чем шел неторопливо, перемежаясь песнями под гитару. Почему-то пьянка выходила не очень веселая.

Аккуратно подложив пиджак под ковбойку, Костя лежал на спине, глядел в прозрачное голубое небо и играл что-то щемяще-тоскливое, но совсем не блатное.

— Испанская вещь, — пояснил он, продолжая играть.

Вдруг со стороны пруда послышался звонкий голос:

— Мальчики! Можно к вам? — К берегу причаливала лодка с тремя девушками.

— Во! Щас нас цыпочки развеселят, — откомментировал порядочно захмелевший хозяин.

Леха знал только Зинку, к двадцати годам имевшую уже бывалый вид.

— Откуда такие?

— Рыжая — Верка, Зинкина сестра, что ли, двоюродная. В общем, родня из Сталинграда. А вторая ее подруга откуда-то из Владимирской области, кажись. Валя. На фестиваль приехали, — пояснил Жора.

Тем временем Костя встрепенулся, отряхнул пиджак и протянул его приятелю, проговорив манерно:

— Жора, подержи мой макинтош, — а сам направился навстречу девушкам, наигрывая цыганочку и приплясывая в такт. Он резко оборвал последний аккорд, сорвал три чахлых одуванчика и, галантно поклонившись, вручил каждой даме по цветку. И запел нечто разухабисто-игривое:

Ах, Катюха, милое созданье,

Что же не пришла ты на свиданье?

Коль в окошке горит свет,

Значит, мужа дома нет,

Чап-чарап-чарари-чупчарари!..

— Ой, как вы здорово устроились! Вера, Зина! Девочки, садитесь ближе, я вас всех на память сфотографирую, — защебетала одна из девушек, вынимая из кожаного футляра новенький «ФЭД». — Или, Зина, ты щелкни, я тебе покажу, куда нажимать, а я сяду со всеми! Я же сегодня уезжаю...

Хозяин пил больше других и быстро пьянел. Хлопнув очередной стакан, он монотонно затянул:

Друзья накро-о-о-ют меня бушлатиком

И над моги-илой прочтут указ...

Взгляни, взгляни-и-и...

— Смотри, накаркаешь! — холодно сказал совершенно трезвый Леха, поднимаясь. — Спать пошли! — Он приподнял Славика и, преодолевая легкое сопротивление, увел его в дом.

Через пару минут он вышел на крыльцо и бросил, ни к кому не обращаясь:

— Пойду прошвырнусь...

Был уже двенадцатый час, когда Леха, насвистывая, подходил к приютившей его «малине». Жорка выскочил из калитки как ошалелый и чуть не сбил братана с ног:

— Леха, беда! Костька Верку замочил!

— Какой Костька? Какую Верку?

— Ну кореш мой, ты его тут сегодня видел, сеструху Зинкину.

— Дела-а-а! — Леха огляделся, взял братана повыше локтя и не спеша пошел с ним назад к трамвайным путям. — Рассказывай!

Жорка молчал.

— Ну-ну, ближе к телу.

— Короче, Попердяка проспался к вечеру, мы как раз подошли. Он говорит: «Ну что, салабоны, перекинемся по маленькой?» — мы и сели в три листа.

— Колода чья была?

— Попердяка новую открыл.

— И правда салабоны. Нашли с кем садиться! У него новых колод заряженных, хоть жопой ешь.

— Короче, я сдавал — у них по три картинки. Сварили, я вступил. Костьке очко сдал, а Славке — точно считал — двадцать. Вскрылись — а у него крестовый туз с шахой! И как я так пробросался!

— Дурак! Пороть вас некому! У него в каждом кармане по шахе. Так вы что, на человека играли?

— Да деньги уже кончились, Славка и предложил...

— Ой, уркаганы! Жиганьё вонючее! Какая разница, кто проиграет! Мокрое-то вам зачем?!

— Да как-то так вышло...

— Ладно, шалашовка-то эта откуда взялась?

— Они подругу эту, ну Вальку, на Курский проводили, уезжала она к себе в Князев, возвращались назад к Зинке. А Зинка парня какого-то встретила и с ним на рыбные пруды пошла, а Верке велела, что ли, здесь обождать — я толком не понял. Короче, мы отыграли, Славка Костьке свое перо дал; вышли к калитке, а она как раз идет: «Мальчики, можно у вас часик посидеть, а то Зинаида меня бросила». А этот, гад, еще издевается: «Во фарт прет! Ты ведь на нее с утра глаз положил. Действуй, мальчоночка!»

— Ну-ну. Давай малость покумекаем, — сказал Леха и присел на подвернувшийся валун. Он соображал минут пять, прерывая собственные размышления короткими вопросами:

— Давно?

— Минут десять вроде...

— Крестная где?

— Она уж час как к себе пошла, спит, наверное.

— Перышко, говоришь, Попердякино?

— Угу...

— А девка где?

— Тут где-то, в кустах...

— Корешок твой здесь?

— Он чумовой совсем вернулся. На сеновале вроде...

— Ладно, — сказал он, наконец вставая. — Не дрейфь, прорвемся. Пошли к девке.

Леха резко шагнул через молодую поросль бузины. Несколько оставшихся до берега метров занимали заросли высокой полыни. Почти мгновенно он наткнулся на труп девушки. В лунном свете все было видно до малейших деталей. Она лежала, раскинув руки, головой к воде. Горло перерезано. Лужа крови. Внимательно оглядевшись, он деловито принялся за работу: задрал юбку, приспустил и порвал трусы, потом рванул блузку. Крепдешин подавался легко, и Леха выдрал большой кусок ткани. Несколько мгновений он осматривал место событий и, кажется, остался, доволен. Потом осторожно обмакнул клочок ткани в кровавой луже, слегка отжал и вернулся на тропинку. Тряпку он нес несколько на отлете, стараясь не запачкаться.

— Пошли, — коротко бросил он брату, который наблюдал за происходившим издалека. Подойдя к дому, он положил кровавую тряпку возле крыльца, спустился к пруду и старательно вымыл руки.

Потом вернулся к дому, рукой сделал Жорке знак следовать за собой, постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел.

Славка сидел перед початой поллитровкой и жевал малосольный огурец.

Леха молча показал Жорке на табуретку, сел за стол, плеснул себе полстакана, выпил, крякнул, наколол на вилку огурец и, не начав еще закусывать, заговорил:

— Ну ты и кент, Славик! Перышко-то выкинул?

— С чего бы это? Инструмент трофейный, «золинген». — Он откуда-то вытащил финку и положил на стол. — Пальчики стер — и хорош.

Леха закусил, осторожно, за концы, взял финку и положил ее рядом с собой:

— Инструмент клевый, но не твой. Твой инструмент — писка. Был Попердяка щипачом — специальность серьезная, а ему почету не хватает, и решил он, как Паша Ангелина, податься в многостаночники. Сначала сучью специальность освоил: сам не плотник, а стучать охотник, теперь вот, оказывается, с пером по Плотине бегает, жмурики ему понадобились.

— Я-то тут при чем?

— Знаю при чем! — Резким движением Леха выхватил из внутреннего кармана пистолет. — Барышня ваша мне побоку, а вот ссучился ты — за это ответишь. Я-то что — два года отмотал, и дома. А Лысый твоими стараниями четвертак получил. Ехал я в Москву и думал: как же с тобой разбираться? Свои в доску вроде были. Да и крестную жалко, одна она останется. А тут все само решилось. Был у нас на зоне один Укроп Помидорович, очкарик из культурных, стишков много знал. Один мне уж больно понравился:

Своей судьбы родила крокодила

Ты здесь сама...

В общем, так, Вячеслав Михалыч, решил я мокруху на тебя повесить. Стучать теперь больше не побежишь. Встретишься со своими мусорскими кумовьями — от них же вышак схлопочешь. А так шанс выжить имеешь. Жора, принеси тряпочку с крылечка... Вот тут на газетку положь, — сказал он брату, когда тот вернулся. — Теперь клифт хозяйский с гвоздика сними. Деньги, документы есть в карманах?

— Стольник.

— Нам чужого не надобно, положи на стол, хозяину на дорогу пригодится. Так. Теперь пиджачок об тряпочку маленько потри и к барышне отнеси. Мигом назад. А ты, Славик, сначала за тряпочку подержись, а потом за любимый свой «золинген». И не дури. Пять минут на сборы тебе — и турманом на Три бана. На билет до Ташкента, надеюсь, хватит? Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма.

Леха встал и отошел в угол, держа Славку под приделом.

— Не дури, ты меня знаешь! — повторил он. — Моли Бога, чтоб Зинка не явилась, пока ты здесь. А то все по-другому повернется.

Бледный как мел Славка потянулся было за бутылкой.

— Не советую. До вокзала лучше трезвому добираться. Возьми непочатую с собой, в поезде махнешь.

Славка молча встал, открыл дверцу шкафа, несколько секунд оглядывал свой гардероб, потом быстро переоделся в новый костюм, небрежно сунул свежую рубашку в потертый портфель, бросил туда же галстук. Повертевшись у подоконника, приподнял его и достал довольно большой сверток. Потом сунул в портфель полную поллитровку, завернул в газету кусок сала и хлеб. Последними в портфель попали бритва, помазок и мыло.

— Ну? — злобно взглянул он на Леху.

— Паль-чи-ки!

Славка выполнил требуемое и с силой вогнал финку в крышку стола. На все ушло несколько минут, и запыхавшийся Жора только сейчас появился в дверях.

— Почапали! — сказал Леха, и вся троица направилась к калитке.

— Жоржик, ты тут покрутись. Появится Зинаида, придумай что-нибудь, во двор не пускай.

Двое быстро удалялись с места событий.

Минут через двадцать Леха появился.

— «Дело сделано, сказал слепой». Бывший щипач, а ныне мокрушник Попердяка, он же Тимофеев Вячеслав Михайлович, он же Костыль, изволили убыть в шикарном лимузине в направлении жарких стран.

— А куда он поехал?

— А наше какое дело. Меньше знай — дольше проживешь. У тебя-то какие новости?

— Да никаких.

— Хорошего понемножку, валить надо отсюда. Пойду за душегубом.

Вскоре Леха вернулся вместе с Костькой; тот был уже в новой рубашке.

— Теперь линяем. На Старом дворе небось еще гудеж вовсю. Двинем туда. А идем мы, между прочим, из рыбтузовской общаги, где мацали демократическую молодежь женского пола.

— Мацали? — не понял Константин.

— Ну профессор, а я думал, ты все знаешь! Щупали, цвет кожи проверяли. Ладно, не боись, все путем. — Леха остановился, запрокинул голову и глотнул граммов сто пятьдесят из полупустой бутылки «Столичной». — Махни, тебе сейчас полезно! — протянул он бутылку Константину. Тот молча допил и запустил бутылку в пруд.

— Что приуныли, пацаны? Держи хвост пистолетом! За- пе-е-вай:

Эту песню запевает молодежь, молодежь, молодежь,

Эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Дата добавления: 2015-08-13