Теории комического: от аристотеля к Кестлеру

История исследования комического насчитывает не одно тысячелетие: она берет начало еще в трудах античных философов: Аристотеля, Платона, Квинтиллиана. На данный момент комическое является предметом таких наук, как эстетика (Ю. В. Борев, Б. Дземидок, А. Зись и др.), этнография и история культуры (М. М. Бахтин; Карасев, В. Я. Пропп и др.), социология (Дмитриев, К. Дэвис и др.), психология (А. Н. Лук, 3. Фрейд) и др[23].

О смехе и комическом пишут представители различных философских направлений от Декарта до современных постмодернистов. История данных теорий предлагает различные трактовки: физиологические и психологические, этические, эстетические и социально-философские. Это, по нашему мнению, говорит о глубине и постоянной актуальности объекта исследования.

Множество теорий комического, а также множество классификаций подобных теорий требуют системного их представления. Теории комического «традиционно делятся на объективистские, субъективистские и реляционные, в зависимости от того, в чем или в ком автор теории видит источник противоречия — в объекте, субъекте или предполагаемом отношении субъекта к объекту»[24].

Иногда подобные классификации оказываются крайне противоречивыми: например, в статье И.В. Мацышиной «Смеховая коммуникация» в разные категории попадают теория несоответствия и теория абсурда, «согласно которой феномен смешного кроется в несоответствии ожидаемого и реального объекта»[25]. В отдельную категорию выделены «теории отклонения от нормы», механизм которых, впрочем, не отличается в интерпретации исследователя от механизма теорий несоответствия. «Смешным оказывается любое отклонение от нормы (поведения, моды, власти, речи)»[26],— пишет И.В. Мацышина. Однако подобное «отклонение» является результатом некоего несоответствия: например, несоответствия стандартным моделям поведения или несоответствия существующему в сознании читателя миропорядку. Кроме того, отклонения в речи (под которыми, вероятно, нужно понимать, лингвистические средства создания комического эффекта — каламбуры, комическое переиначивание слов и др.) и «отклонение от моды» (то есть отклонение экстралингвистического характера) рассматриваются как явления одного порядка. Очевидно, что границы и основания подобных классификаций вызывают вопросы. В исследовании И.В. Мацышиной «Смеховая коммуникация» теория А. Кестлера рассматривается изолированно как семантическая теория, объясняемая как «пересечение двух несовместимых контекстов». На наш взгляд, теория Кестлера-Раскина должна рассматриваться в сложном соотношении с теориями несовместимости, конфигурационными теориями (комический эффект возникает, когда элементы, вначале казавшиеся не связанными между собой, вдруг складываются в некую единую картину — теории И. Канта и А. Шопенгауэра»), теориями неконгруэнтности (столкновение разнородных и плохо согласующихся друг с другом идей или ситуаций, выходящих за рамки привычных форм поведения) и другими теориями (например, психологическими).

Монографическое глубокое описание теорий комического находим в трудах А.А. Сычева «Природа смеха или Философия комического»[27], Б. Дземидока «О комическом»[28], Ю. Б. Борева «Комическое»[29], А.Г. Козинцева «Человек и смех»[30] и др.

Наиболее авторитетные теории комического от Аристотеля до наших дней уже подробно описаны и отрефлексированы. Целесообразно, на наш взгляд, остановиться лишь на тех теориях, которые, так или иначе, подготавливали теорию Кестлера-Раскина и своим появлением ознаменовали новые этапы в развитии научной мысли. Так, Г. Штроцка пишет, что идеи Кестлера о бисоциации восходят к идеям Канта, Шопенгауэра, а также Спенсера, который «утверждал, что человеку становится смешно, когда имеет место неконгруэнтность, нисходящая от большего к меньшему»[31].

Итак, нашей целью является рассмотрение теорий комического, которые подготавливали теорию бисоциации А. Кестлера. Мы не утверждаем, что какая-либо из них имела прямое непосредственное влияние на А. Кестлера: мы рассматриваем те качественно новые этапы в развитии научной мысли, которые позволили построить теорию, основывающуюся не на рассмотрении объекта смеха, а на анализе его субъекта.

Такими значимыми вехами мы считаем труды Цицерона (акцент переносится со сферы этики в сферу взаимоотношений формы и содержания), труды Гоббса (решительный поворот теории от объекта смеха к личности смеющегося, к субъекту), труды Жан-Поля (предвосхищающего «игру точками зрения» как источник комического эффекта), труды Шопенгауэра (подводящего итог разделению языковых средств создания комического эффекта и комической ситуации) и др.

Первые попытки классификации смеха и комического связаны с именем Аристотеля. Аристотель (384 – 322 гг. до н. э.) исследует смех, прежде всего, с точки зрения этики. Он разделяет понятия смеха и насмешки; смех представляется явлением легким и существующим исключительно для отдыха и развлечения: «поскольку шутки и смех, как и всякий отдых, приятны, то неизбежно будет приятно и все, вызывающее смех: и люди, и слова, и дела»[32].

Аристотелю принадлежит также одно из первых определений смеха: «смешное есть некая ошибка и безобразие, но безболезненное и никому не приносящее страдание»[33]. Отметим, что, как и у Платона, обязательным условием является «безвредность» смеха: «…Свойство, когда оно безвредно, вызывает смех»[34]. Таким образом, понимание смеха Аристотелем и Платоном основано на этическом подходе.

Впервые смех рассматривается в сфере взаимоотношения формы и содержания у Цицерона. Цицерон (106 – 43 гг. до н.э.) полагает, что «место и область смешного ограничивается некоторым безобразием и деформированностью. Источник смеха проистекает не просто из «ошибки и безобразия», как у Аристотеля, а из несоответствия между безобразным, деформированным (в плане содержания) и небезобразным (в плане выражения). В дефиниции отсутствуют нравственные требования (у Аристотеля смех должен быть безболезненным и никому не приносящим страдание), что расширяет сферу ее применения, в которую теперь могут быть без оговорок включены насмешка и сатира»[35].

Цицерон впервые пытается создать типологиюсмешного, предвосхищающую выделение комической ситуации и комизма, вызванного средствами языка: «Остроумие, как известно, бывает двух родов: или равномерно разлитое по всей речи (cavillacio), или едкое и броское. Так вот, первое — древние называли шутливостью, а второе — острословием (dicacitas)» <…> Остроумно пущенное слово должно ранить раньше, чем может быть обдумано» [36].

На первом этапе выделяются «остроумные» и «неостроумные» виды смеха. «Остроумными (facetiae) Цицерон называет тонкие и изящные шутки. При этом остроумие не полностью входит в сферу смешного: основной характеристикой остроумия являются изящество и утонченность речи, тонкий вкус, умение соединять разнородные понятия и ситуации в точном и актуальном высказывании, в том числе комическом. Неостроумным считается комизм, не удовлетворяющий таким требованиям, — гримасничанье, шутовство, непристойности, грубый деревенский юмор. Facetiae, тонкие и изящные шутки, делятся на два вида и множество подвидов. К первому виду (cavillacio) относится комизм, присущий всему произведению в целом, как бы равномерно распределенный по речи или поведению, к подвидам cavillacio — анекдот, комический рассказ, пародия, карикатура. Ко второму виду (dicacitas) относится окказиональный комизм, присущий отдельным словам, оборотам речи, фразам, группе фраз; при этом общее содержание речи может быть серьезным. Подвидами dicacitas выступают двусмысленность, неожиданность выводов, интерпретации имен, пословиц или устойчивых выражений, игра слов, аллегория, метафора и ирония»[37].

В характеристике А.А. Сычевым теории юмора Цицерона наиболее интересными нам представляются два момента: во-первых, уже здесь можно найти истоки теоретического разделения типа комического, который имеет в своей основе лингвистическую игру («изящество и утонченность речи в точном и актуальном высказывании», «игра слов»), даже если она не вызывает психофизиологической реакции (смеха), — и примитивного комизма несуразностей и падений. Во-вторых, «умение соединять разнородные понятия и ситуации в точном и актуальном высказывании» может быть интерпретировано не только как умение пользоваться метафорами (вспомним «сопряжение далековатых идей»), но и как указание на тот факт, что комизм рождается вследствие соединения двух разных контекстов в одном «актуальном высказывании».

Т. Гоббс (1588 – 1679 гг.) представил свою теорию в трактате «Левиафан»[38], а также в работах «О человеческой природе» и «Основы философии»[39]. Истоки смешного ученый видит в субъективных переживаниях человека. Можно сказать, что у Гоббса «осуществляется решительный поворот теории от объекта смеха к личности смеющегося». Одним из первостепенных условий в теории Гоббса является требование неожиданности — уже в дефиниции смех назван именно внезапным чувством. «Момент неожиданности учитывался уже в риторически ориентированных теориях Цицерона и Квинтилиана. Гоббс впервые перенес его из сферы частных требований в сферу необходимых условий смеха, рассуждая, что шутка, рассказанная дважды, не вызывает смеха. После Гоббса момент неожиданности рассматривается как необходимое условие смеха в ряде различных теорий», — пишет А.А. Сычев [40].

В теории Гоббса центральной идеей является тезис о чувстве превосходства, лежащем в основе смеха. «Страсть смеха есть не что иное, как внезапное чувство тщеславия, возникающее в нас под влиянием неожиданного представления о каких-нибудь наших личных преимуществах и сравнения последних со слабостями, которые мы замечаем в данный момент в других людях или которые нам самим были свойственны в прежнее время», — полагает Гоббс[41].

На несостоятельность данной теории указывает Б. Дземидок: «Определение Гоббса шире определения Аристотеля. Но концепция Гоббса слишком узка, так как не охватывает всех явлений комического. Она приемлема нередко в отношении комической личности (при весьма широкой трактовке чувства превосходства), но она не объясняет ни тех многочисленных комических ситуаций, где отсутствует сколько-нибудь явственный объект осмеяния, ни характера тех острот, которые являются одной из форм словесного комизма. По отношению к кому мы будем испытывать чувство превосходства, если острота никого не высмеивает?»[42]. В классификации Б. Дземидока теория Гоббса относится к теориям превосходства: в главе «Теория негативного качества комического объекта и превосходства субъекта познания комического» ученый рассматривает «субъективизм Гоббса и Стендаля» как предтечу «популярных в XIX и XX веках психологических теорий комического», о которых будет сказано ниже[43].

И. Кант (1724–1804) понятие смеха рассматривает в труде «Критика способности суждения»[44], где дает ему следующее определение: «Смех есть аффект от внезапного превращения напряженного ожидания в ничто»[45].

Жан-Поль (1763–1825) понимает комическое как действие нескольких «составных частей»: сочетание «объективного» и «субъективного» контрастов[46]. Под «объективным контрастом» нужно понимать противоречие между устремлением объекта смеха и реальным положением дел, под «субъективным контрастом» — противоречие между знаниями субъекта и объекта смеха: «Если Санчо целую ночь напролет висел над неглубокой ямой, думая, что у него под ногами зияет пропасть, то его отчаянные усилия удержаться вполне свидетельствуют при таком условии о его рассудительности; он был бы как раз не в своем уме, если бы рискнул упасть и разбиться»[47]. Так, нелепые действия Санчо («объективный контраст») еще не могут, по Жан-Полю, вызвать смеха: смех возникает, когда читатель, осознающий всю нелепость подобных действий, ставит себя на место Санчо, не осознающего этого, — подобная субъективная подстановка («субъективный контраст») и рождает смех.

Жан-Поль в работе «Приготовительная школа эстетики» пишет о комической ситуации: «Что касается комизма ситуации, то здесь, как и в случае смешного, присущего действию, мы не можем не придавать комическому существу выдуманного внутреннего противоречия с самим собой»[48]. Как указывает А.А. Сычев, «классическая комическая ситуация строится на противоположности недостатка понимания у объекта смеха и избытка — у субъекта»[49].

Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770 – 1831) называет причиной смеха нечто, мгновенно «превращающееся в свою противоположность». «…В отношении смеха, — пишет он, — мы знаем, что он вызывается противоречием, непосредственно обнаруживающимся вследствие того, что нечто сразу превращается в свою противоположность, следственно, в непосредственно само себя уничтожающее»[50].

А. Шопенгауэр (1788 – 1860) представил теорию комического в работе «Мир как воля и представление»[51]. «Смех, — пишет Шопенгауэр, — всегда возникает из неожиданного осознания несовпадения между известным понятием и реальными объектами, которые в каком-то отношении мыслились в этом понятии, и сам представляет собой лишь выражение этого несовпадения»[52]. В этом положении мы видим прямые предпосылки возникновения теории А. Кестлера: бисоциация основывается на том, что вначале объект мыслится равным понятию, но потом происходит осознание их несовпадения, «расподобление». (см. Главу 3) При этом понятие, как и у Гегеля, оборачивается своей противоположностью.

По мнению А.А. Сычева, определение А. Шопенгауэра дает возможность представить более логичную и менее противоречивую, чем у предшественников, теорию смеха: «В определении присутствует как известная идея неожиданности (Томас Гоббс), так и совмещение концепции о несовпадении формы и содержания (Цицерон) и теории контрастов (Жан-Поль), переработанных Шопенгауэром в рамках собственной теории. Шопенгауэр делит область смешного на два вида. Первый, когда различные реальные объекты объединяются в едином понятии, он называет остроумием. Показателен следующий пример остроумия, приводимый Шопенгауэром: король посмеялся над неким гасконцем, который был легко одет в холодную погоду, на что последний заметил: «Если бы вы надели то же, что и я, вы бы нашли это очень теплым». На вопрос о том, что же он надел, гасконец заявил: «Весь свой гардероб». В данном случае остроумным ответ делает подведение под единое понятие различных реальных объектов: необъятного гардероба короля и единственного летнего сюртука гасконца. Упрощенным, «незаконным» вариантом остроумия является каламбур. Используя ту же технику совмещения, каламбур объединяет уже не различные объекты в одном понятии, а различные понятия в одном слове» [53].

Таким образом, мы можем говорить о совмещении двух логик восприятия мира, о подведении под единое понятие различных реальных объектов, что является, по А. Кестлеру, основным источником комизма.

«Следующий вид смешного, — продолжает А.А. Сычев, — подводит под имеющиеся понятия отличные от них реальные явления. Так, Дон-Кихот отождествляет реальную жизнь с понятиями, извлеченными из рыцарских романов, постоянно попадая в глупое положение: освобождает каторжников, желая освободить угнетенных и т. д. Данный вид смешного называется глупостью. Разновидностью глупости является педантизм как бесплодная и безжизненная приверженность сухим правилам, принципам, форме, манерам в ущерб творчеству и реальной жизни. Глупость рассматривается прежде всего как социальное явление, характеризующее механизмы взаимодействия личности и общества»[54].

Глупость и каламбуры, соотносящиеся между собой как «социальное» — «языковое», соответствуют разделению всех форм комизма на два подвида: комизм, вызванный нарушением лингвистических норм, — и комизм, вызванный нарушением экстралингвистических норм (социальных, моральных и др.). Выделенный А. Шопенгауэром вид комического – глупость – связывается непосредственно с комической ситуацией, которая, действительно, отражает «механизмы взаимодействия личности и общества».

А. Бергсон в книге «Смех» предлагает объяснение комического эффекта, тождественное тому пониманию комизма, которое впоследствии мы увидим у А. Кестлера: «Положение комично всегда, когда оно принадлежит одновременно к двум совершенно независимым сериям событий и может быть истолковано сразу в двух совершенно противоположных смыслах»[55]. Механизм создания комического эффекта А. Бергсон объясняет как «qui pro quo», при этом «qui pro quo», очевидно, нельзя понимать традиционно как «недоразумение, заключающееся в том, что одно лицо, понятие или вещь принято за другое»[56]. В данном случае речь идет о том, что один смысл, одно понимание ситуации резко «опрокидывается» другим. Сам А. Бергсон пишет: «qui pro quo есть действительно положение, имеющее одновременно два различных смысла: один — только возможный, тот, который придают ему актеры, другой — действительный, который придает ему публика»[57].

По мнению О.А. Черновол-Ткаченко, «механизм создания комического эффекта Кестлера является более релевантным с точки зрения описания его вербальных аспектов по сравнению с бисоциативной теорией Бергсона, который центральным моментом юмора считает противопоставление морального и механического[58]. Причину смеха А. Бергсон видит в автоматизме, то есть в механичности, косности, отсутствии гибкости. На подобной неловкости, по Бергсону, основаны практически все виды комизма — от примитивного комизма падений (человеку недостает гибкости, чтобы прервать автоматизм движения и обойти препятствие) до общественно значимых ее проявлений[59].

Наконец, теория А. Кестлера знаменует собой этап в развитии научной мысли, в котором смех понимается не только как некая реакция субъекта, но как творческий процесс. Известный писатель, публицист и философ венгерского происхождения А. Кестлер (1905–1983) в труде «Акт творения» подробно рассматривает проблемы комического и взаимоотношения юмора и творчества[60].

«Творческий процесс, согласно Кестлеру, основан на так называемой бисоциации (bisociation) идей. Под бисоциацией понимается формирование оригинальной связи между различными элементами двух ситуаций («ассоциативных контекстов»), которая образует новое значение. Любая новая научная теория основана, по мнению Кестлера, на совмещении того, что ранее казалось несовместимым. Юмор, как и творчество, основан на процессе бисоциации. «Неожиданная бисоциация события с двумя обычно несовместимыми матрицами, — пишет философ, — производит комический эффект при условии, что смеющийся находится в эмоциональном напряжении»[61]. Подобное эмоциональное напряжение упоминалось в рассуждениях Канта: «напряженное ожидание, превращающееся в ничто»[62].

Чувство юмора отображает, согласно Кестлеру, «способность человека замечать точки соприкосновения разнородных понятий, реалий и совмещать их в единое суждение. В наиболее общем смысле это показатель творческих способностей человека, позволяющих подняться над обыденностью, увидеть новые и неожиданные возможности в различных сферах общественной жизни, проявить гибкость и открытость в сложных ситуациях. Важнейшей функцией юмора для Кестлера, таким образом, является функция творческая»[63].

Б. Дземидок в работе «О комическом» описывает теории, в которых мы можем увидеть положения, сходные с последующими идеями А. Кестлера. Особый интерес представляют теории ученых-психологов, которые исходят из сходных предпосылок. Так, Т. Липпс выводит «закон психического затора», являющегося основой всякого удивления и интереса. Суть его в следующем: «мы ожидаем одной ценности, но внезапно возникает другая, не соответствующая данной ситуации; эта подмена пробуждает интерес в силу своей необычности, способствует концентрации "психической энергии" или, говоря иначе, создает "психический затор", освобождением от которого является, как правило, смех. Этот подход можно отнести и к теориям несовместимости, и к теориям высвобождения»[64]. Подобная резкая подмена одного понятия на другое лежит в основе теории А. Кестлера.

Психолог Г. Гефдинг основой всех форм комического считал контраст особого рода: «Действие контраста, на котором основано смешное, возникает оттого, что внезапно сталкиваются две мысли или два впечатления, из которых каждое само по себе вызывает чувствование, но так, что одно разрушает, что построило другое»[65].

Таким образом, авторы психологических теории исходят из тех же предпосылок, что легли в основу теории А. Кестлера.

Итак, мы рассматриваем теорию бисоциации как вариант общей для практически всех теорий смешного, представленных западноевропейской философией, идеи, восходящей к Аристотелю и постулирующей наличие в комическом специфического противоречия. Противоречивые контексты, соединяясь в одном высказывании или в одной комической ситуации, «опрокидывают», развенчивают друг друга, и переключение хода мыслей из одного ассоциативного контекста в другой вызывает комический эффект.

Таким образом, предложенное И.В. Мацышиной выделение теории А. Кестлера в отдельную группу так называемых семантических теорий, на наш взгляд, не представляется продуктивным.

Дата добавления: 2015-08-09