Проблема трагической вины

Сила, полнота и богатство личности Григория Мелехова, весь склад его характера, его самостоятельность в выборе пути обусловливают неизбежно и всю полноту его трагической вины.

Понятие трагической вины чрезвычайно запутано. Гегель его ввел в эстетическую теорию трагического. Гегельянцы его огрубили, упростили, вульгаризировали это понятие. Чернышевский принял трактовку не очень глубокого последователя Гегеля Фишера за собственно гегелевское понимание проблемы и отверг само понятие трагической вины с порога: «Мысль видеть в каждом погибающем виноватого – мысль натянутая и жестокая». Между тем у Гегеля эта категория имеет вполне определенное и диалектически очерченное содержание. Трагическая вина есть не что иное как следствие, результат, обратная сторона активности и силы трагического героя. Отстаивая свою идею, свой принцип, свою правду со всей силой своего характера, трагический герой не может не нарушать существовавшей до него мировой гармонии, мирового порядка, вообще порядка вещей, и это нарушение и есть трагическая вина. Причем чем богаче, сильнее, активнее трагический герой, тем больше его трагическая вина.

Именно так Григорий Мелехов входит в расколотый революцией мир со своей правдой, своей идеей справедливости, отрицающей несправедливую «правду» мира старого и чреватую новой несправедливостью «правду» мира нарождающегося. Ни одно «ярмо» его не устраивает: ни генеральское, ни большевистское.

Надо иметь в виду, что эстетическая категория трагической вины ни в коем случае не может отождествляться с юридическим или обыденно-нравственным представлением о вине и невиновности. Как писал в "Эстетике" Гегель, «говоря о трагическом конфликте, прежде всего нужно отбросить ложные представления о вине и невиновности. Трагические герои виновны и в то же время невиновны. Истинно трагическое страдание налагается на действующих индивидов только как следствие их собственного деяния, которое они должны отстаивать всем своим самобытием и которое столь же оправданно, как исполнено вины – вследствие порождаемой им коллизии»[189]. Понятие вины имеет здесь не юридическое, даже не морально-нравственное только, а более глубокое, философско-эстетическое содержание.

Без категории трагической вины нельзя обойтись при анализе трагического конфликта.

В спорах о «Тихом Доне» понятие трагической вины употребляется, как правило, очень недиалектично, механистически, и поэтому Григория Мелехова либо обвиняют, либо оправдывают. Когда его судят как отщепенца, то его вина устанавливается примерно так, как ее определял бы трибунал, перед которым Григорий должен был предстать для ответа; когда его оправдывают, то вину с его плеч снимают и переносят на историю (что мы видим в концепции «исторического заблуждения»); либо, ссылаясь на незаконность и неоправданность «перегибов», переадресовывают вину перегибщикам, предъявляя им самим обвинения тоже скорее в юридическом, чем в эстетическом смысле.

Между тем оправдывать Григория Мелехова было бы не менее ошибочно, чем огульно обвинять. «Для великих характеров быть виновными, – говорил Гегель, – это честь», – и лучший способ принизить трагического героя – это снять или уменьшить его вину: "О таком герое нельзя сказать ничего более дурного, чем то, что он поступил безвинно"[190].

Шолохов налагает на своего героя всю полноту ответственности и в то же время ни в коем случае не доводит её до вульгарного сведения счетов (как это склонны делать, например, авторы концепции «отщепенства» и их подзащитный Михаил Кошевой).

В «Тихом Доне» история и человек, историческая необходимость и личность противостоят друг другу как силы равноправные. Григорий виноват перед временем, так как не смог примирить свои представления о гуманизме и справедливости с суровой реальностью расколотого революцией бытия. Движимый чувством справедливости, своими поступками он, стремясь творить добро, невольно умножает зло. Но и время виновато перед Григорием: ведь он руководствовался лучшими помыслами, чувством справедливости, присущим ему от природы, но актуализированным и многократно усиленным и обостренным самим этим революционным временем. Он жизни своей не жалел, искупая свои поступки кровью и тяжкими страданиями.

Поэтому трагическую вину Григория нужно понимать очень широко. Сложнейшие взаимосвязи опосредуют эту вину. Как верно отметила Г.Макаровская, почти каждый герой «Тихого Дона» поставлен Шолоховым перед чертой гибели, и почти каждый раз, прямо или косвенно, связан с чьей-то гибелью Григорий Мелехов.

Вспомним гибель продотрядовца. Красноармеец предпочел смерть вступлению в банду Фомина. Григорий в этой ситуации выбирает жизнь – вступает в банду, хотя понимает красноармейца и сочувствует ему. Его выбор продиктован не слабостью, не трусостью, а безвыходностью. Но Шолохов для того и ставит рядом, сопоставляет эти сцены, чтобы подчеркнуть: Григорий виновен, в высшем, нравственном смысле виновен, хотя, разумеется, прямой его вины в гибели красноармейца здесь нет и следа.

А гибель Подтелкова? Ситуация еще более острая. Подтелков бросает Григорию обвинение – обвинение несправедливое: «Обвернулся? Нашим и вашим служишь? Кто больше даст? Эх, ты!» Григорий отвечает не менее резко и несправедливо: «А бой под Глубокой помнишь? Помнишь, как офицеров стреляли? По твоему приказу стреляли! Ты, поганка, казаков жидам продал! Теперь тебе отрыгивается! Не одному тебе чужие шкуры дубить!»

Прямой вины Григория перед Подтелковым нет, этой казни он никак не желал. Но он поневоле участвовал в ней, позволил ей совершиться. И на всю жизнь она осталась как пятно на его совести.

Вспомним гибель близких Григорию людей. Его мать, Ильинична, всю жизнь отдавшая детям, семье, собрав последние силы, идет к плетню и, протягивая руки к темному ночному полю, зовет своего сына: «Гришенька! Родненький мой! Кровиночка моя!». Аксинья, чьими глазами показана эта сцена, содрогнулась от боли и жалости.И такая великая материнская любовь звучит в словах Ильиничны, во всем ее скорбном облике, что мы понимаем: и перед ней Григорий виновен: мать так и умрёт, не увидев сына, не получив от него весточки.

Наталья, умирая, простила Григория. Но она, такая молодая и сильная, умерла потому, что не хотела больше иметь детей от нелюбящего, неверного мужа. И все же перед смертью она простила его, и потому упреки совести, как сам себе признается Григорий, особенно жгут его сердце.

При всей оправданности отношения Григория к Наталье его любовью к Аксинье – он в высшем нравственном смысле виновен и перед Натальей. Перед смертью Наталья не только прощает Григория, но и наказывает сыну поцеловать за неё отца и передать ему от себя, что любовь к Григорию была самым дорогим в ее жизни.

Аксинья отдала Григорию всё, пронесла чувство к нему через всю жизнь, через годы тяжких испытаний. Для нее Григорий – свет в окне: и единственная радость, и великая боль. И ее громадная любовь до последней минуты осталась неутоленной. Любовь эта должна была прятаться и таиться. Любовь эта приносила тяжкие страдания другим – это она толкнула на гибель Наталью, сделала пустой и бессмысленной жизнь Степана.

И в тот момент, когда, казалось бы, любовь эта должна была безраздельно восторжествовать, когда глаза Аксиньи целый день – последний её день – сияют счастьем от того, что она наконец-то навсегда вместе с Григорием, жизнь Аксиньи обрывается. Неоплатен долг, необозрима невольная вина Григория перед Аксиньей. Он не смог дать ей счастья, которого она хотела и которое заслужила.

«Неправильный у жизни ход, и, может, я в этом виноватый!» – сказал однажды Григорий Наталье. Так вырисовывается значительность главного героя романа и громадные размеры его вины – перед людьми, перед временем, перед самим собой.

«Григорий «виновен» перед матерью в том, что не согрел ее старость, «виновен» перед верностью и чистотой Натальи, перед любовью Аксиньи, перед братом Петром в том, что так же, как он, загубил свою жизнь, не восприняв урока петровой бесславной смерти, «виновен» перед собственным сыном – сиротой при живом отце, «виновен» перед попавшим в плен смелым красным командиром за то, что сам оказался в стане карьеристов и шкурников, «виновен» перед кем-то убитой молодой женщиной за то, что пролита кровь неповинных…

В каждой из таких сцен романа Шолохов освобождает своего героя от вины в прямом значении этого слова, и с тем большей полнотой говорит о вине в высшем, нравственном, философском смысле.

Дата добавления: 2015-08-18