VII. Разделяющее соединение

Однажды, когда они обсуждали роль Ханны, ее мотивы, ее работу и взгляд на происходящее, Эстер произнесла то, что на какое-то время вывело ход их бесед и размышлений за установленные пределы.

– Просто Ханна, как всякий деятельный человек, не лю- бит, чтобы с нее срывали доспехи.

– Доспехи?

– Разумеется. Понимаете, мы все время смешиваем по- нятия и замещаем их – сексуальности и похотливости. И даже она сама это допускает, это смешение понятий в сво- ем монологе о сексе и мире. Но я перебила, Оле, простите.

– Нет-нет, продолжайте.

– Я говорю вот об этом, все знают, но я напомню: «Ханна. Секс и литература. Литература и секс. Если не вмешиваться, ваши рассуждения так по кругу и ходят. Точно два шарика на блюдце катаются. И один из шариков всегда секс… Эйн- штейн – секс и теория относительности. Чиппендейл – секс и мебель. Галилей – крутится земля или лежит в койке брев- ном? Вы что – рехнулись? Меня звали замуж, и не раз. Как представлю – в дрожь бросает. Ради регулярного секса надо поступиться последней свободой – даже пукнуть в своей по- стели, и то не смей! Так какая книга будет поближе к реаль- ности?»

– Так ты говоришь, что и она смешивает сексуальность и похоть?

– Конечно. Секс и сексуальность – я сейчас пойду тем пу- тем, который показал Оле, и подозреваю, эта тропинка не из протоптанных.

– Прекрасно! Как говорил Фесте, «шагай дальше»!

– Слово «секс» происходит от латинского seco и secare, то есть «разделять, рассекать, отсекать», как, например, и сло- ва «секция», «сектор», «секулярный».

– Так.

– Значит – «секс» по первоначальному смыслу – не соеди- нение, а разделение. Отделение частей и людей друг от дру-

га. И, тем не менее, именно это слово со временем начинает означать – и это похоже на то, какие смыслы заключают в себе, к примеру, греческие глаголы – ровно противополож- ные друг другу вещи. Ведь, греческие, правильно?

– Да и английские тоже. Некоторые.

– Да. То есть, одно и то же слово начинает означать «раз- деляющее соединение» и «соединяющее разделение». Мо- жем ли мы это представить?

Возникла пауза.

– Оле, у вас нашелся бы какой-нибудь пример такого?

– Множество в единстве – виноградная гроздь, плод гра- ната.

– Да – то есть то, где мы – остаемся собой и соединяемся очень явной связью с другими.

– Так.

– Но так ведь это не только людей касается. Я поясню. Это о совершенно разной коннотации, о связях человека и мира. Наша сексуальность – не наша похотливость. Это спо- собность взаимосвязывать себя с тем, от чего или от кого мы отсечены.

Оле улыбался.

– Вы согласны? – спросил Генри, по роли Бернард Сол- лоуэй.

– Вполне. То, о чем мы говорим, если и когда говорим о личном эгоистичном интересе и отдаче. Завладение чело- веком исключительно его личными желаниями. Что такое похоть в отличие от любви? И здесь это важно, потому что неправильно понятое, вернее тоже, в свою очередь, усечен- ное употребление слова «секс» как термина, а не как смысла, о чем говорит Эстер, для многих сместило его восприятие от эроса к коитусу. Когда последний тоже воспринимается не как средство воспроизведения, хотя бы продолжения рода, то есть хотя бы в такой степени возможность осущест- вления самоотдачи и распространения существа вне преде- лов собственных границ, но только как пятнадцать минут удовольствия.

– Десять.

– Да можно и за три минуты уложиться. Тем более. По- казательно. То есть, похоть – это вещь, которая заворачива-

ется на самого человека. Она не обращена к тому, на кого, как считается, она направлена. Она не на него направлена. Он, используя другого, хочет сделать себе хорошо. То есть это чувство, которое замыкается полностью внутри одного человека, так и не выходя за его пределы. Это – безуслов- но, отсечение от человечества, которое пережито, то есть продолжаться в жизни, двигаться центростремительно не может. В движении теплоты – и об этом говорят Томасина и Септимус, Ханна и Вэл – которое останавливается в от- сутствие иного условия, это может быть только концом. А без выхода за пределы себя самого, без шага за себя, за собственные границы, жизни не оказывается. Даже психо- логи это понимают.

– Так вот, сексуальность. Сексуальность – это не похоть. Это даже не внешний вид. Не только и не столько. Это всег- да только одно, на самом деле. Но это одно – очень насы- щенное. Это – то, что мы делаем. Наши занятия. Наше дело. Это то, что – вот представьте такие ветви, исходящие от нас и прививающиеся к тому и тем, с кем и чем мы взаимодей- ствуем – то, что мы излучаем. И говоря о простом приме- ре, именно об отношениях людей, можно привести другой пример. Пример сочетания работы и любви, который всег- да всех так волнует. Много сценариев написано и фильмов снято по этому поводу.

– И книг написано тоже.

– Видимо, да. То, что раздражает и разочаровывает всех женщин. Сначала ты на первом плане, работа отходит на второе, на третье место, а потом женщины – и большинство при том – начинают жаловаться: ну как же так, вот он при- ходит с работы, уставший, ты ему что-то говоришь, а он не слышит. Бессмысленно это объяснять. Бессмысленно. Для мужчины действительно важна его работа. Это – его броня. Это его личность. В конце концов, это его сексуальность. И когда ты это понимаешь – что воевать не надо, доказы- вать не надо, ныть не надо, тебя любят по-прежнему, но не надо сдирать доспехи.

Эстер сделала паузу.

– Нужно стать другом. Ты начинаешь дружить со своим мужчиной и помогать его работе. То есть ты еще куешь ему

доспехи и говоришь – «ты – молодец», «ты можешь, я знаю». И тогда он счастлив. Счастлив.

После секундной тишины. Оле повел плечами, скрестив руки на груди.

– Вы – мудрая женщина, Эстер, – довольно и слегка по- низив голос сказал он.

Генри удивленно поднял брови.

– Вы абсолютно согласны?

– Конечно.

– А могут быть два рыцаря в семье?

– Нет.

– То есть вы – традиционалист все-таки. Неожиданно.

– Я – реалист.

– Значит все теории феминизма – вранье?

– Это атавизм, а не феминизм.

– А куда идет семья?

– К свободе.

– А можно пояснить, немного расшифровать, подроб- нее? Это ведь важно, можно в очередной раз недопонять или понять по-своему или вообще не понять.

Оле выслушал просьбу, коротко кивая.

– Да, конечно. Так или иначе, мы вновь вернемся к тому, что каждый из нас призван к дорастанию до большего, чем мы есть. Чем рождаемся и даже чем становимся. И это, к слову, тема нашего спектакля. Вашего.

– Нашего.

– Хорошо. Все, что ограничивает наше восприятие ми- ра – это и есть границы мира, пролегающие в нас самих. Ведь это же логично – то, что ограничивает в нас восприя- тие, то есть собственно граница, находится в нас. Мы – ло- кализация ограничений. И ограниченный мир – это не что иное, как мир наших пресловутых «я». В этом смысле заме- чательна одна цитата – «все, что в мире – похоть плоти, по- хоть очей и гордость житейская не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий Волю Божию пребывает во век». Слова, которые совершенно не- правильно читать в морализаторском смысле. Потому что никакой морали здесь нет. Чистая физика. Мы еще не то, что мы есть на самом деле. Потому что еще не открылось,

чем мы будем. Эту фразу очень часто читают так, что «похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» – это как бы слиш- ком большие наши желания, слишком большое наше влече- ние к тому, что есть в мире. А на самом деле здесь сказано о прямо противоположном. А именно, о «похоти плоти» как о желании, которое направлено не на плоть, а только на плоть. О том желании, которое в человеке ищет слишком малого, которое останавливается на самом поверхностном и самом легко достижимом. На том, что, в общем, взаимозаменяемо.

«Похоть очей» – о том, что мы слишком быстро останавлива- емся на поверхностном образе. Что мы не проникаем внутрь и не видим истинного образа, который заключен в челове- ке или явлении. «Гордость житейская» – о том, что, когда мы ищем деятеля в мире, мы останавливаемся на себе как на деятеле, не понимая, что истинным двигателем наших по- ступков может являться кто-то другой. Потому что мы не зна- ем даже ближайших причин и следствий наших поступков. И поэтому, если добавить чуть-чуть логики, нам очень труд- но рассматривать себя как самостоятельного и независимого деятеля. Но гордость – это то, что заслоняет от нас возмож- ность видеть хоть немного дальше. Мы постоянно останавли- ваемся на проходящем образе мира. И не хотим проникнуть в его глубины. Наша беда не в избытке желания, как может показаться, а в его радикальном недостатке. Мы слишком быстро насыщаемся самым поверхностным, что нам пред- лагают и предоставляют. Мы слишком мало хотим. Тогда как сами – гораздо больше, чем думаем, и призваны тоже хотеть гораздо большего, чем обычно осмеливаемся хотеть. Мир разговаривает с нами своим языком – случайно услышанны- ми словами, неслучайно услышанными словами. В принци- пе, все, что происходит вокруг нас, обращено к нам. Есть пре- красный автор романа нашей жизни, которого мы являемся протагонистами. И в этом смысле каждый может сказать, что мир вращается вокруг нас. Когда мы отпускаем свое желание, то есть, когда мы не останавливаемся на поверхности, нашим учителем может быть весь мир.

После этой беседы до сценической репетиции было еще полтора часа перерыва, и Джонатан предложил Эстер пройти по Эджерли-парку. Они спустились от дома к реке,

сверкавшей изгибом, как меч, наполовину вынутый из но- жен, и повернули туда, где парк зелеными волнами вновь на- правлял течение дорожек и тропинок по пологим холмам и неглубоким оврагам, неравномерно и свободно поросшим дубами, кленами, каштанами, ясенями и акациями. Под од- ним из дубов они сели на траву.

– Все, что ты говоришь, правильно, – сказал Джо, обры- вая мелкие хвостики травинки, сорванной мимоходом, чего сам и не заметил. – Странно, что не все мы это понимаем.

– Люди все понимают по-разному.

– Я имею в виду нас, актеров. Это же элементарно.

– Джо…

– Что?

– У тебя сейчас есть кто-нибудь? Он помолчал, пожав плечами.

– А у тебя, – обернулся он к ней.

Его ярко-медные волосы блеснули в луче, пробившемся сквозь листву. Он прикрыл глаза, заискрившиеся и влаж- ные, от палящего солнца.

– Ты уходишь от ответа, значит есть. У меня – никого.

– У меня ровно то, о чем мы и говорили сегодня. Моя девушка уже несколько лет пытается приспособиться или содрать, я так и не понимаю, что она делает, доспехи…

– И ты терпишь.

– Не я. Ее муж.

Эстер посмотрела на него и опустила голову.

– А ведь на самом деле, – продолжил Джо, – женские доспехи, вот эта «Ханна в вас», это же так реально, такая правда. Женщина без крыльев, или, если уж хочешь, без до- спехов, разве может воспарить?

– Конечно, иначе для чего вообще выбирать нашу про- фессию.

– Игра – всегда, как исповедь. Когда открывается сердце.

Поэтому с ней всегда тяжело.

– А ты уверен, что, сойдись вы с «твоей» девушкой, как ты говоришь, ты бы и так, вблизи, не разлученный с ней, мог бы терпеть эти ее крылья?

– Да они стоят моих и всех прочих вместе взятых. Она неповторима.

– Это та, о ком я думаю?

– Наверное.

– Я думаю также, что успех, который к ней пришел, мень- ше масштаба и мощи ее возможностей.

Он с недоумением посмотрел на нее.

– Но скажи, Джо, а что с твоими крыльями?

– О чем ты?

– Они не болят – сложенные, не затекают?

Он посмотрел вдаль, чувствуя растерянность и не зная, как реагировать дальше. Мир, обычно в его восприятии по- вернутый от него ко всему вокруг, вдруг повернулся к нему, требуя ответа. Стало мучительно и хорошо в этой растерян- ности. И благодарность за это переживание смеси печали и наслаждения наполнила его.

Эстер встала.

– Пойдем, нам пора.

Джо начал подниматься с земли, но вдруг, встав на одно колено, увидел перед собой длинный шелковый полупро- зрачный в тончайшем мелком ориентальном орнаменте подол ее платья на нежно-розовой основе. Он замер на несколько секунд, умоляя ее про себя не двигаться, не го- ворить ничего, задержать это мгновение, которое вот-вот должно было растаять. Задержать ее была единственная возможность – он не понял, он ощутил это, лишенный воз- можности что-то просчитать. Он взял ее левую руку в свои и прильнул к ней губами, с наслаждением уходя в эту минуту беспамятства и мгновенно накатившего освобождения.

Она не отняла руку и ничего не сказала. Он закрыл гла- за. И вдруг почувствовал ее ладонь на своей голове. Пальцы проникли в завитки его волос, коснулись кожи, погладили ждущие прикосновения бугорки за ушами, соединились справа и слева от макушки. Джо услышал полувздох, вырвав- шийся у него предательски. В следующую секунду он почув- ствовал, как она опустилась перед ним на колени и как ее губы прижались к его бровям, потом переносице, скулам, и, наконец, губам. Он глубоко втянул воздух и прижал ее к себе, не открывая глаз, осознавая, с каким притяжением об- хватили ее спину и шею его ладони.

Дата добавления: 2015-08-18