Постановка – Джеймс Эджерли, Фрея Виола Эджерли

– Джеймс, разрешите мне сказать.

Все обернулись на Фло. Она в свою очередь обвела взгля- дом всех, задержалась на Джиме и остановилась на Фрее.

– Да, коллеги, я должна действительно сказать сейчас, это важно, – продолжила она. – Я благодарю за эту возмож- ность. Но в июле я не смогу играть. Особенно Офелию.

Воцарилась тишина, нарушенная только присвистом Генри Блейка.

Джим и Фрея переглянулись. Снова взглянув на Флору, Джим перевел взгляд на всех присутствующих и легко улыб- нулся. Фрее показалось, что голос его дрогнул лишь на мгно- вение.

– Что же… – тихо сказал он, – жизнь продолжается.

На Виолу это состояние и поведение Джима тоже про- изводило новое впечатление. После венецианской недели прошлого года многое менялось в них обоих – как дополне- ние, как силы и стороны, дремавшие прежде, неизвестные, не задействованные внешней стороной их жизни и даже ее содержанием, каким бы сложным, необыденным, нетриви-

альным оно не было с первого дня их встречи. Виола никак не могла найти для себя слова и образ, подходящие для того, чтобы понять, что такое очевидное и неизреченное прояв- лялось в нем как нечто едва ли не взаимоисключающее, не соединимое.

Ей помог сон. Самый странный сон из виденных ею. Ей снился Джим.

Обнаженный, он стоял или сидел к ней лицом – она ви- дела его только от макушки до солнечного сплетения – по- вернув голову в профиль, слева направо, и смотрел спокой- ным мягким взглядом из-под полуопущенных век и острых ресниц на того, кого держал на согнутых в локтях руках. Да, это был младенец. Завораживала и окутывала легким и в то же время все наполняющим теплом материнская улыб- ка, с которой Джим с робкой нежностью держал ребенка. В этом сне не было бы ничего удивительного, если бы не то, что открывалось, как только Виола заметила, над кем склонился Джим. Она увидела не только сияющий светлой любовью взгляд. Под едва заметно приподнятым плечом, за сильными бугристыми руками Джима и головой малыша открывалась нежная материнская грудь отца. Питающая, согревающая, безоглядно отдающая, без меры милующая. Явленная из глубины крепкого, зрелого мужчины, испол- ненного силы и мужества. Виола и в самом сне поняла, от- чего ей так легко было смотреть на это. Потому что это был рисунок. Выполненный тонким мягким карандашом, очень реалистичный, изящный, нежный, как взгляд Джима, образ не только сохранялся мелкими легкими штрихами на белой чистой бумаге. Он еще и жил, двигаясь на глазах Виолы, точ- но взволнованная рябь на воде, как оживает карандашный рисунок мультипликатора в луче освещения и под взглядом чувствительной камеры.

Виола не понимала, как это изображение, этот образ смо- трелся во всей своей фантасмагоричности без тени абсур- да – гармонично, живо, полно, настолько реалистично, что кроме как спокойного узнавания – обширного и глубокого – не передавал ничего сверх того, что она могла видеть. Ни- чего странного, ничего пугающего. Его совершенная невоз- можность ощущалась ею как единственно неискаженная

восприятием реальность. То, как есть. Увиденное вживую, это обескуражило бы, ужаснуло, заставило бы содрогнуться и преодолеть борение с собственной способностью реаги- ровать на увиденное. Явившийся изображенным на листе бумаги и оживленный художником, этот образ предъявил то, что смотрелось без малейшего сопротивления или не- доумения, так, словно более реалистичной картины и быть не могло.

Дата добавления: 2015-08-18