VIII. Летний архипелаг

На велосипеде он добирался до Летнего архипелага на другой стороне побережья. Особенно это было кстати, когда летом соседний Таллинн становился самой жаркой столицей Европы. Там тридцать два градуса в тени устанав- ливались, когда на Средиземноморье едва доходило до двад- цати. Хельсинки млел на преждевременно горячем солнце. С моря надвигались грозовые тучи. После удара грома раз- верзались небесные хляби. На лес опускалась стена ливня с крупным градом.

Тогда в распахнутые окна бревенчатого дома, где оста- навливались на ночлег, врывался пряный аромат зеленой горячей влаги, как в тропиках. Цветущая черемуха кружила своим ароматом голову.

Но солнце и покой возвращались быстро. На смену душ- ной жаре приходила приятная свежесть. Как не похожи были эти летние кратковременные грозы на затяжные зим- ние шторма.

Если он оставался дома, когда Айна с друзьями уезжала по своим делам или на отдых, холодильник, разумеется, пу- стовал. Выходные увеселения проходили по классической схеме «свободного одиночки»: по телевизору – политиче- ские дебаты, чемпионат мира по хоккею и субботняя ноч- ная серия Джеймса Бонда, рыбалка и поход в лес. Робкая мысль о пылесосе с возмущением отвергалась, едва зародив- шись. Зато на уличном гриле жарился початок молочной кукурузы, а в морозилке охлаждались банки «Сааремаской мельницы».

Рыбалка начиналась с того, что он здоровался с водой. Он подходил к воде лесного озера, присаживался на кор- точки, глядя перед собой, на воду, на другой берег, прислу- шивался. Улыбался. Трогал пальцами воду, как бы загова- ривая с ней. Ласкал ее легкими движениями. Смотрел, как по гладкой поверхности зеркальной воды от его пальцев расходятся круги. Оле ждал чутко. Терпеливо. Глядя на воду. Он никуда не торопился. Ждал, пока круги расходи- лись очень далеко, и уже совсем тонкие, едва заметные, доходили до другого берега, отталкивались от него и, поч- ти незримые, но уловимые чуткой душой и сердечным слу- хом, возвращались обратно. Тогда он снова погружал руку в воду и, поднявшись, засучив штанины, медленно, тихо входил в воду и стоял так, про себя разговаривая с озером, лесом и небом. Это изменилось с годами. Точнее, перерос- ло. Перелилось и превратилось в любое соприкосновение. Общение. То же происходило всегда, когда он прикасался к женщине...

Вода учила танцу самозабвения и вслушивания.

С одной стороны – мель в камышах, с другой – подводные скалы, природные тропы вдоль топкого берега морских

шхер, извилистые рыжие, шелушащиеся сосновые стволы. Покатые гранитные валуны быстро согревались на солнце и щедро делились своим теплом. Бесконечные каменистые или камышовые островки, тихий плеск воды, потоки ласко- вого морского воздуха – здесь можно было проводить лет- ний досуг не хуже, чем на любом курорте. Лес пах нагретой хвоей и смолой. В просветах проглядывала ослепительная морская синева.

Вероятно, благодаря Айне и ее занятиям – выпечке, пле- тению кружев, любовью к удивительному и странному язы- ку, природной наблюдательности и восприимчивости – Оле вырос абсолютным сенсуалистом.

Это чувство присутствия живого во всем, никогда ни- чем не опровергнутое и только подтверждавшееся легким и естественным отношением ко всему Айны, одинаково умело обходившейся с кустами смородины в саду, с лодкой и весла- ми, с коклюшками кружев, с учебниками по языкознанию, с общением с чужими людьми, с друзьями по лингвистическо- му движению и со всем, чего только она не касалась, никогда не приходило к нему однажды, резко что-то изменившим и запомнившимся озарением. Оно было всегда, с тех пор, как он помнил. Будучи ребенком крайне чувствительным, жад- но и мощно впитывавшим все, что приносило восприятие в целом, он никогда ни в чем не ощущал пустоты. Поэтому никогда и не понимал, чем так страшно одиночество. По- взрослев, осознав разницу между одиночеством и уедине- нием, он удивлялся, как, все время затевая споры по этому поводу, другие не чувствуют этого различия. Для него са- мого оно содержалось, однако, не только в разнице между добровольным или вынужденным выбором уединенного бытия. Для него разница состояла в том, что человек, на- зывающий свое пребывание одиночеством, не восприни- мал присутствие жизни во всем, не чувствовал «взгляд из-за плеча», который всегда читает то, что пишется, каким бы уединенным не было это занятие. Он-то знал – лишенный с самых ранних своих дней родительского прикосновения и голосов – прикосновение к нему мира через все, к чему прикасался он сам. Не только он брал полотенце, чтобы утереться после умывания, это и полотенце вытирало его,

тщательно приникая к рукам и лицу. Это не только он рас- тягивался на полу, это еще и пол простирался под ним. Это не только он смотрел на небо над соснами. Это небо смо- трело на него. Тот, кто этого не чувствует, оставаясь один, всегда одинок. Тот, кто знает и чувствует, что это так, мо- жет быть один и при этом никогда один не остается. Таким образом сложилось парадоксальное явление в самой серд- цевине его характера. Он умел общаться со всеми, специ- ально не обучаясь этому, никого не боясь и не стесняясь, следуя физиологии, прирожденному чутью и интуиции, а, оставаясь наедине с собой, никогда не бывал один – даже в самом глубинном состоянии уединения не испытывал оставленности. Напротив, в такие дни ему было особенно странно, что он один, но они бывали, и наступали, как пра- вило, весной.

Они повторялись и были похожи один на другой, но и в своей схожести всегда бывал такой, который говорил с Оле так подробно, что у него едва хватало сил, чтобы не кричать, призывая всех заметить все, что видно ему, запомнить все, что есть в этом «воздухе», или чтобы не плакать от того, что всех, кому нужно было этот день показать, не было рядом.

Однажды он вошел в свою комнату и замер оттого, что все, что там было – стены, их краска, шкафы, книги, стол, за- навески, свет от окна, пронизывающий их, и все, что лежа- ло на столе, его кровать и воздух в комнате – говорило с ним так громко, что не различить эту речь было невозможно, и в то же время его до костей пробрала тревога, заставившая приподняться даже самые тонкие волоски на загривке, от того, что он не может распознать, что именно говорит ему все это.

Он медленно, шлепая босиком по доскам прохладного пола, подошел ближе к окну, которое было открыто, и огля- дел комнату. Каждое изображение, все портреты и образы, смотревшие на него с полок серванта и книжных шкафов, были единственные, кто разделял с ним комнату. Оле замер и взялся ладонью за ручку окна. И вдруг увидел и ощутил, что сделал это точно так же, словно вложил руку в чью-то еще. И, опираясь так на створку окна, он смотрел на нее, как смотрит ребенок, взявший за руку взрослого. Они един-

ственные, на кого он может опираться. Какой-нибудь нытик из класса чуть что бросается за помощью к взрослому. Он и понятия не имеет, что, когда нужно, чтобы кто-нибудь был рядом, а никого нет, есть только ты и все вокруг говорит с тобой и чего-то ждет, а ты и ответить-то, как надо, не мо- жешь. И, главное, никто этого вообще больше не видит. Бес- конечные подробности всей этой тишины. А ему хотелось ответить. Его же сейчас никто не видит, кроме этого самого всего вокруг. И что же было с этим делать? Ему казалось, что мама написала свою записку на письменном приборе в один из таких дней. И ей было так же тихо в этой кричащей и та- кой невероятно подробной тишине. Каждый атом говорил ей что-то.

Оле перехватил ручку окна и снова посмотрел вокруг. Держаться так. Он вдруг почувствовал себя маленьким. И смотреть во все глаза, раз уж не можешь расслышать. В глаза войдет, и, может быть, станет ясно, что же хотело сказать. Если ты такой же, как эти стены, шкафы, занаве- ски, стоишь среди них, и хочешь говорить с ними, то и они могут хотеть что-то сказать тебе. А что же ты хочешь им ска- зать? У него душа не вмещалась в грудную клетку, так много он хотел бы сказать всему обо всем. Но что? О том, что слы- шит что-то не сказанное. И не знает, как это сказать...

IX. «Заряженные частицы»

С Куртом, барабанщиком группы «Заряженные части- цы», Оле познакомился в последнем классе школы. Доволь- но часто они проводили свободное время в одной компа- нии. По окончании школы Курт пригласил Оле в качестве вокалиста в проект, просуществовавший недолго. Затем был перерыв продолжительностью в год. Возобновилось общение, когда Оле, листая записную книжку, наткнулся на номер Курта и решил ему позвонить. Тот обрадовался, они проболтали около двух часов, договорившись о встре-

че. Отношения возобновились. Они ходили на концерты, выпивали, праздновали дни рождения и даже решили снова организовать музыкальную группу. Но вскоре Курту посту- пило предложение занять место барабанщика в группе «Ха- ризма». На этом общение снова оборвалось. Через два года Курт позвал Оле в организованную им группу «Заряженные частицы», в которой, кроме него самого, были клавишник Харри и басист Джунас. С гитаристом были проблемы. Как правило, они играли вчетвером. Гитаристы периодически приходили и уходили. Что-то не складывалось, и полноцен- ного результата в виде альбома или достойного концерта не получалось. Курт стал обвинять Харри в том, что тот ленив и все тормозит, предлагал развязаться с ним, записать все песни и продолжать существовать дальше уже без него. Он звонил Оле по нескольку раз в день, пытаясь убедить его в этом. Оле выслушивал с огромным терпением и, в свою очередь, говорил, что сначала было бы неплохо открыто поговорить с самим Харри. Курт соглашался и каждый раз назначал день для разговора. Но разговор так и не состоял- ся. Тем временем репетиции, проходившие раз в неделю, прекратились…

И прекратились они ровно в тот день, когда Курт позвал Оле оценить нечто, что он в телефонном разговоре назвал

«их главным текстом».

– Читай, читай! – Курт подскочил, глядя горящими глаза- ми и теребя лист с уже, по-видимому, неоднократно читан- ным текстом. – Это нечто! Это Эврика! Это наше будущее! Да прочти же!

Оле с подозрением посмотрел на Курта и взял бумагу со следами влажных рук.

– «Бесконечность»? – переспросил он.

– «Бесконечность». Понимаешь, главное, сказать слово – произнести. Это и есть выход в будущее – вперед, в веч- ность, навсегда. И нас уже ничто не остановит.

Оле перевел взгляд на листок.

Словно солнца яркий свет через тучи много лет!

Светит Разум издали

человеческой души –

В нас и плоть, и кровь самой Земли…

– Ну, допустим…

Разум – Сила, чтоб идти в бесконечности пути –

В царствие реальных гроз? Или в мире, что из грез?

Где-то в бездне иль в тиши, человеческой души –

В нас и плоть, и кровь самой Земли…

Мир в отражении сна

Ты рожден жить своим веком Снится бескрайняя мечта Что улетает вверх.

Прочитав, Оле начал складывать листок – сначала по- полам, потом в четверть, медленно проводя по сгибу цепко сжимающими край бумаги пальцами.

– Ну что? Скажи, гениально! – голос Курта срывался, ды- хание сбилось от волнения.

– Скажи, вы... вы действительно не понимаете?

Ответ Оле оказался стремительней, чем Курт ожидал, наблюдая, как тот складывал листок. Теперь он видел реак- цию, совершенно противоположную той, какую так рисо- вал в воображении, представляя этот их разговор. Кроме этого, он видел, что Оле опять оседлал своего любимого конька – готовность разглагольствовать «от Адама и Евы» в момент, когда это совершенно не требовалось. Нечего было и надеяться услышать в ответ хотя бы намек на снисходи- тельность.

Настроение Курта сразу испортилось.

– Не понимаем чего?

– Что это – чушь! Что это так плохо, что даже не смешно! Этот пафос… это так убого, что я не понимаю, о чем тогда вообще были все разговоры, если вы в итоге собираетесь

«идти в бесконечности пути»!

– Что за манера у тебя «гасить глаз», когда людей надо поддержать и подбодрить? Может, есть какие-то шерохова- тости, но в целом же! Надо смотреть в целом. Ты же сам го- ворил, что не нужно бояться говорить о главном!

– Да не так же! Не о том и не так! Как вы не поймете, что, если говорить главное, это нужно делать другими сред- ствами – во всяком случае, красиво, грамотно, уважительно к слушателю. «Словно солнца яркий свет через тучи много лет!» Матерь Божья!

– Но ты же...

– Баллада, как любые стихи, это не зарифмованная мысль. Это форма, в которую мысль вливается. Поэтому форма должна быть адекватной. Если мысль сложна и важ- на, то форма должна быть легка и доступна – близка каждо- му, очевидна. А это что? «Каждый должен для себя обозна- чить где судьба». «Ты рожден жить своим веком»!

– Да это твои слова!

– Я говорил, «у каждого судьба, как струна, как радио- волна, на нее надо настроиться, как камертон». Не пони- маете? Нет, так-таки не понимаете! Не доходит. Не в коня корм!

Говоря это, Оле резко, быстро, методично, не теряя ни доли секунды на уступку собственным рукам, рвал листок по линиям только что заточенных сгибов. Разорвав его, он бы- стро бросил клочки под ноги между собой и Куртом. Курт чувствовал, как кровь закипает, как горит шея и уши – каза- лось, прислони что-то холодное металлическое – зашипит.

– Ты убил нашу лучшую балладу!!! – крикнул он. Оле кивнул.

– Не убил. Закопал. И в санитарных целях. Потому, что это – не баллада. Это – унылое говно.

В период естественно резко наступившего затишья Оле позвонил Касти, бас-гитарист, с которым Оле принимал участие в одном проекте, и предложил присоединиться к своей недавно созданной группе. Оле согласился и пришел на репетицию несколько дней спустя. Кроме Оле и Касти, там были гитарист Руп и барабанщик Джаакко. На первый взгляд, всех все устроило. К следующей репетиции позво- нил Касти и спросил, есть ли у Оле знакомый барабанщик,

которым можно было бы заменить Джаакко, поскольку тот, по мнению остальных участников, был ненадежен. Оле сра- зу же назвал Курта. Через несколько дней все встретились в баре. Курт был в восторге и показал себя превосходным барабанщиком, каким и был. Его приняли в группу. Но про- ект «Заряженные частицы» надо было все же продвигать, для этого Курт договорился с Рупом о его участии в «Заря- женных частицах» – с гитаристом по-прежнему были пробле- мы, фактически, группа перебивалась без него. Руп появил- ся на репетиции «Заряженных частиц», стараясь проявить себя и влиться в группу. Про существование другой группы, в которую позвали Оле, и в которую Оле позже позвал Курта, Харри, по задумке Курта, не должен был знать. На очередной репетиции группы Оле устроили «показательную порку», прилюдно – в том числе и в присутствии двух подружек му- зыкантов – «послушаем как Оле в ноты не попадает», сказал Руп. Оле долго колебался, затем написал Курту: «Я отовсюду сливаюсь, возможно, вам всем требуется более подготовлен- ный вокалист». Через некоторое время пришел ответ: «А что мы Харри скажем? Ну, ты и подставил нас!» Харри объявили, что Оле больше не участвует, но тот стал выпытывать, что случилось. Все мялись, не отвечая ничего вразумительного. В результате он все правильно понял: «Это вы специально Оле опозорили!» В итоге они рассказали полуправду про вто- рую группу, а Руп добавил: «Оле ведь не дотягивает, у меня есть хороший вокалист, можем пригласить его». Курт согла- сился. Была назначена встреча, на которой Курту было по- ставлено условие, либо они продолжают играть в прежнем составе без Рупа, поскольку тот слишком рано диктует свои условия, либо Курт остается с Рупом без остальных. Курт сказал, что подумает и выбрал второй вариант, объявив, что у него теперь новые друзья, с которыми он и будет продол- жать проект «Заряженных частиц». На этом общение Оле с Куртом прервалось в очередной раз. Харри и Джунас нашли гитариста и барабанщика. Курт, как всегда, остался один со своими амбициями, разругавшись и с Рупом, а в итоге забро- сив и «Частицы». Харри как главный автор и аранжировщик песен основал свою группу – «Драматикус».

Оле Тойво отправился в университет.

Дата добавления: 2015-08-18