V. Все, что на сцене творится

Джим начал сценические репетиции «Аркадии», и не прошло недели, как он пригласил Оле на обсуждение воз- никшей идеи.

– Я даже скрывать не стану, это, безусловно, твое влия- ние, – без долгих преамбул начал он.

– Пагубное?

– Пока непонятно, – улыбнулся Джим. – Так что давай без оценок, по сути.

– Давай!

– Я вот о чем. Похоже, другого нам действительно не остается, как только снова бросить вызов. И настоять на своем. Снова вернуться к Шекспиру, Гамлету и «Перспек- тиве».

– Ты прав. Знаешь, как бывает с каждым, от кого отказа- лись за то, что он оказался слишком упрям в своем нетри- виальном подходе к чему бы то ни было? Первоначальная неправда порождает еще более явную неправду. В конце концов людей принуждают без всяких возражений прини- мать не просто вымысел, но уже вымысел на почве прошло- го вымысла. Это стало настолько привычным, что считает- ся абсолютно нормальным. При желании можно только тем и заниматься, что разоблачать и домыслы и вымыслы и вра- гов и друзей. Иногда видишь очень ясно: никто – ни враг, ни друг – не способен противостоять отравляющей силе лжи.

Джим кивнул.

– Это так.

– Естественно, это же не только моя проблема. Оле встал и заходил по комнате.

– Безмозглая дружба ужасна тем, что друг, руководству- ясь своими чувствами и не подключая голову, как правило, делает то, что страшнее прямой и открытой вражды и даже вражеского подспудного предательства. Враг на то и враг, чтобы заниматься прямым своим делом – открыто или по- таенно. Друг – тот, от которого сердце и голова ожидают надежности. Поэтому «я никогда не сделаю тебе плохого,

потому что люблю тебя» – самая страшная иллюзия, яд, вы- жигающий любую возможность однажды доверительных отношений. А «я буду делать то, что тебе необходимо» – единственное признание того, что человек принимает на себя усилия, которые требует дружба. И любые отношения вообще. Часто самые любящие, но не предпринимающие усилий понять своих друзей, убивают их раньше, чем это делает враг.

– Когда стоишь перед всеми на арене, это понимаешь со- вершенно иначе, чем представлял это когда-то.

Оле задумался.

– Джим, ты – человек театра и экрана, печатного слова, интервью, работы на публику. Не знаю, что ты думаешь об этом, но я крайне сочувствую всем, кто по глупости или из тщеславия вообразил, будто на виду можно жить спокой- ной, полноценной жизнью.

– Да, – покачал головой Джим. – Вероятность, что тебе будет вынесен справедливый вердикт или что этот вердикт будет услышан, минимальна.

– Так и есть.

– И все же это единственный способ отстоять себя и со- хранить «СМ». Не отступать.

Возникла пауза. Сам того не зная, Джим только что до- словно повторил слова Оле, сказанные на мастер-классе.

Тогда они разбирали монолог Томасины. Плач по Алек- сандрийской библиотеке, как назвал этот фрагмент Оле.

Септимус (строго). Вернемся к Клеопатре. Томасина. Так это Клеопатра?! Ненавижу! Септимус. Ненавидите? Почему?

Томасина. Она оболванила женщин! Из-за нее на уме у всех одна любовь. Новая любовь, далекая любовь, утраченная любовь... Второй такой провокаторши ни в литературе, ни в истории не сыскать! Не успевает римский генерал бросить якорь под ее окна- ми, как целая империя летит в тартарары. Империю попросту сдают в заклад – за ненадобностью. Будь на ее месте королева Ели- завета, она бы сумела повернуть историю по-другому. Мы любова- лись бы сейчас пирамидами Рима и великим сфинксом Вероны...

Септимус. Боже упаси.

Томасина. Но не тут-то было! Эта египетская дурочка за- ключает врага в карнальное объятие, а он сжигает дотла великую Александрийскую библиотеку и даже штраф не платит за невоз- вращенные книги. Септимус! Как? Как пережить такую утра- ту?! Сгорели все греческие трагедии и комедии! Не меньше двухсот пьес Эсхила, Софокла, Еврипида; тысячи стихотворений; личная библиотека Аристотеля, которую привезли в Египет предки этой идиотки! Да как же нам утешиться в своей скорби? *

Прочитав этот фрагмент, он заметил в реакции собрав- шихся что-то странное. Они, только что чувствовавшие себя свободно и легко, вдруг замолчали и притихли. Джен- нифер, исполнительница роли Хлои, и Эстер, будущая Ханна, плакали.

– Вас так тронул этот монолог? – тихо спросил Оле. Джо оглядел своих друзей и коллег и, опершись о коле-

ни, подался вперед.

– Это же про театр, Оле.

– Про театр?

– Про наш театр. Только в роли Клеопатры – все, кому те- атр не угодил, а театр в роли Александрийской библиотеки. Так как же нам «утешиться в своей скорби»?

Выражение лица Оле изменилось. Плечи расправились. Вдруг из преподавателя, приветливо обращенного к слуша- телям, он словно вырос и вышел к ним, сделав всего один только шаг, упрямым и убежденным в своей правоте вожа- ком.

– Так боритесь! Чего вы боитесь? Боритесь за свой дом, отстаивайте своих режиссеров, что вам мешает?

Они молчали.

– Вы боитесь потерять карьеру. Сломать ее. Но в чем за- ключается ваша карьера, как не в том, чтобы вашей правде верили? Какой правде-то? Той, что вы – всего лишь краски в палитре? Бессловесные? Или что – то, чем живет ваш театр, имеет свое слово в мире, и это слово ни при каких обстоя- тельствах нельзя уничтожать?

Они молчали.

* Т. Стоппард, «Аркадия».

– Я не видел ни одного интервью, ни с одним из вас, где бы говорилось о том, что вы так сыграли своего «Гамле- та» не только потому, что это трактовка Джеймса. И Фреи. А потому что вы, именно вы его так и пережили и про- жили.

Эстер подняла руку.

– Джо говорил об этом.

– Только Джо и говорил. Потому что он – Гамлет. А остальные кто? Полонии? Розенкранц и Гильденстрен? Так с ними, вы сами знаете, что случилось. Со страху. Бо- ялись-боялись и добоялись. Гамлет как отвечает на вопрос о своем страхе? Прервать – не прервать… череду испыта- ний?

Они смотрели на него. Оле говорил, поочередно глядя в глаза каждому.

– С такими мыслями вы и должны говорить о вашей сер- мяжной правде актерской. То, что у вас здесь сердца настоя- щие, и все, что на сцене творится, не буффонада, а реальная жизнь. Вот, о чем. Вы должны просто биться за весь ваш ак- терский класс. За вас!

Теперь, слушая Джима, Оле понял, что может, наконец, сказать:

– Я потому и хочу предложить вам говорить со сцены не только об общественных проблемах, политике и информа- ционной войне. Но и о том, чему на самом деле посвящает свою жизнь «СМ». Что нам еще остается делать? Вернуться к прерванному разговору.

Оле замолчал и посмотрел на Джима.

– Все, что остается, — медленно произнес он. – Прояс- нять факты и делать свое дело.

Через две недели в театре был возобновлен показ «Пер- спективы». После спектакля состоялась беседа Оле Тойво со зрителями на тему «Шекспир: парадокс свободы».

«Шекспир сметает все наши привычные отношения со встречным человеком... Почти все его, так называемые, ге- роические персонажи – как правило, не те, которые «пра- вильны», «чисты», «послушны», «удобны»... Можно смело сказать, что Шекспир настолько ясно видит свет в этой глу-

бине и так любит тех, о ком говорит, что всегда проводит человека от самой бездны падения до наивысших пределов. Не исключая и не минуя ни единой роли, открытой челове- ку в мироздании.

Он создал мир, в котором у каждого есть – и не одна – своя роль. Своя – сопричастность, свое – соучастие в этой всеобъемлющей, великой пьесе...

Мир, в котором есть место каждому. Нет ненужных, нет непригодных, нет невозможных или неприемлемых. И каж- дый не одну играет роль.

Доменик Дромгул – режиссер современного лондон- ского театра «Глобус», сказал, что Шекспир – это такая экуменическая церковь, которая готова с распростертыми объятьями принять всех – язычников и христиан, оперных певцов и цирковых акробатов, художника и прачку, свет- скую леди и уличного мальчишку – абсолютно всех. Всем найдется место, дело и радость на этих великих, вселен- ских подмостках. И можно сказать больше – у Шекспира в христианине не умирает и не пропадает, а живо живет язычник, в оперном певце – цирковой акробат, в художни- ке – прачка, в светской леди – уличный мальчишка. И на- оборот. Не вытесняя и не уничтожая друг друга. Поэтому разделить их невозможно, и они сами себя в его простран- стве не могут разграничить. Разрезать на кусочки. Расчле- нить. Им и нам это не нужно. Иначе это будут не люди, а только их части. У Шекспира живет мир. Людей. А что ле- жит в основе любого соучастия и сопричастности, он ска- зал всего в двух строчках.

В чем нет услады, в том и пользы нет; Что вам по нраву, то и изучайте. *

* «Укрощение строптивой» пер. П. Мелковой.

Дата добавления: 2015-08-18