И логикой

«У нас уже существует, пусть и неоднозначное, челове- ческое, понимание того, что такое драма; мы узнаем о ней из сложностей, конфликтов, катастроф и примирений сво- его собственного существования и жизни ближних, знаем и иначе, неким образом, связанным с этим и все же отли- чающимся – из действительности “театра”, которая высве- чивает драматизм существования с выразительной очевид- ностью. И именно театральная драма обнаруживается как недостающее связующее звено: она преобразует событие в наглядный образ, и выводит эстетику за ее пределы, пре- вращая ее в нечто новое (тем не менее, продолжающее ее) – и вместе с тем, прежде всего, подчиняя образ слову. И хо- тя существует пантомима, вверяющая все возможности вы- сказывания человеческому телу, однако этот восполняю- щий и замещающий язык не может надолго заменить сво- бодное явление звучащего слова, сохраняющее внутри драмы свою особую логику, которая диктуется происходя- щим. Действие не рассказывается, но соединяется со сло- вами; не излагаются никакие объяснения – действие само перелагает и излагает себя в слове. Между драматично- стью бытия и ее представлением в театре царят сложные отношения, которые по существу принадлежат к системе драматургических категорий и должны позднее быть раз- работаны.

Здесь важно заметить существование этих отношений, поскольку они показывают, что теодраматика может соот- носиться с двумя (связанными друг с другом) способами предпонимания: экзистенциальным и эстетическим. Ни- где, кроме разыгрываемой драмы, не представлен так ясно характер экзистенции; мы тоже хотим видеть ее: безраз- лично, ищем ли мы при этом себя или бежим от себя, разы- грывается ли перед нами серьезное или игровое в нашем

бытии, отрицающее или объясняющее, бессмысленное или имеющее глубокий скрытый смысл. В этой существу- ющей внутри театра игре отношений как никогда ясной становится неопределенность и двойственность не только театра, но и самой экзистенции, которую он выводит на свет…

Даже если рассматривать исходя из наших предрассуд- ков, мы получим не какой-то неестественный парадокс – по- скольку тот, кто имеет хоть какое-то представление о театре, понимает его как проекцию человеческой экзистенции на сцену, которая демонстрирует экзистенции ее саму вне ее са- мой. А поскольку экзистенция узнает себя в том, как она рас- крыта в этой проекции, она – в пограничном опыте – может осознать себя как роль в некой всеобщей пьесе. Способна ли она понять смысл этой пьесы, пусть останется под вопро- сом; важно, что она в ходе представления (и даже в те момен- ты, когда последнее может быть трагично) осознает себя как трансцендирующее. Существование театра в большой степени обязано своим сущностным истоком именно этой потребности понимать себя как роль. Театр раз за разом избавляет нас от побуждения и привычки понимать экзи- стенцию как что-то замкнутое, обращенное само на себя. Он приучает ожидать, что смысл находится на более высоком и серьезном уровне. И в то же время отгоняет разочарован- ную мысль, что этот более высокий уровень скорее всего не драматичен, а статичен и бессобытиен, и тем самым оттуда, сверху и извне, делает относительным происходящее. Таким образом, театр служит ограничением любой завершенной философии: невзирая на все колебания он сохраняет значи- мость экзистенциального характера экзистенции, помещает его перед взглядом экзистенции как нечто, само по себе при- надлежащее к всеобъемлющему. Как и в каком смысле театр это делает, остается под вопросом, но он держится за значи- мость этого вопроса. И пока задается вопрос, не потеряна и надежда на ответ. Так театр образует значительную часть сокрытой фундаментальной теологии».

«Мир – сцена, где у всякого есть роль». У. Шекспир, «Венецианский купец».

«Любая цитата присваивается тем, кто цитирует. Цити- рующий становится автором цитируемого текста. Ей-богу, так. Неважно, указан источник или нет. Цитата становится все тем же длинным словом в словаре присвоившего. Это как песня. Она живет в тот миг, когда ее исполняют. И жизнь ей дает исполнитель. Даже если не он сочинил».

«Правильно я понимаю или нет, но автор бессмертен. Он перестал быть богом-отцом-творцом своих героев, ко- торый все про них знает и в чьих руках их трепетные судь- бы. Перестал. Хм. А был? Иллюзия, морок, все не так, это закон сотворения, сотворчества. Иллюзия полной власти со стороны автора. И полного бессилия с другой, воспри- нимающей, стороны. Бессилие, так как читатель не может вмешаться, не может помешать, не может прочитать другой финал. Но и это – иллюзия.

Автор бессмертен, только он и есть в тексте, в каждом сюжетном повороте, в каждом описании, в каждом харак- тере. Текст интересен автором, больше ничем. Человек бес- страшно (или с опаской-оглядкой), отчаянно порой, вопло- щает себя – в картинках, в словах. Весь маскарад – это он, единственный и неповторимый (как Фокс или Белый Кит), он един во всех лицах, он погибает и остается жив. И Белый Кит, который его погубит, – он сам».

Когда откажется священник Кривить душою из-за денег

И перестанет пивовар Водою разбавлять товар,

Когда наскучит кавалерам Учиться у портных манерам,

Когда еретиков монах

Сжигать не станет на кострах, Когда судья грешить не будет

И без причины не осудит,

Когда умолкнет клевета, Замок повесив на уста,

Когда блудница храм построит, А ростовщик сундук откроет, –

Тогда-то будет Альбион До основанья потрясен,

Тогда ходить мы будем с вами Вверх головами, вниз ногами! *

«Надоело все... Возьму веревку, найду ветку покрепче и будь, что будет... сделаю качели и буду качаться...»

«Уважаемый ОТ,

О себе и главной причине и сути письма я скажу сразу и далее попробую хотя бы как-то обозначить, ради чего я пишу Вам.

Не знаю, как, не знаю, когда, даже не знаю, было бы это возможно, но я хочу сказать – располагайте мной. Если чем- нибудь, когда-нибудь, как-нибудь сложится так и посчастли- вится, что я смогу быть Вам полезен, знайте, что таким об- разом состоится то, о чем я думаю давно, уже много месяцев подряд. В моем случае это единственная возможность быть полезным. Я знаю, как много Вы делаете. Думаю, только та- кое имеет смысл.

О себе могу сказать, что ничего не умею и не знаю, кро- ме того, что изучаю английский язык и литературу и что у меня очень точный слух, концентрированное внимание и быстрые пальцы. Я печатаю без ошибок. Я понимаю, что профессия, которую я выбрал, ничего мне не принесет, по- тому что я никогда не достигну хоть сколько-нибудь достой- ного признания профессионального сообщества. При этом все, чему меня и нас учат, во многом меня не устраивает. И это является полной противоположностью того, что я слышу у Вас. Я могу показаться больным или извращенцем,

* У. Шекспир, «Король Лир», Песня Шута, пер. С. Маршака.

хотя во мне нет в природном смысле ни того ни другого. Но если бы не Вы и Ваши слова, я, наверное, уже нашел бы спо- соб выпрыгнуть из действительности, потому что иногда она казалась тюрьмой беспросветной до удушья. О’кей, я за- кончу сейчас с эмоциями и поэзией и скажу, наконец, един- ственное трезвое, ради чего и решился Вас побеспокоить.

Уважаемый, дорогой ОТ,

если когда-нибудь Вам нужен будет – я не знаю, как на- звать это – дешифровальщик ваших выступлений, которых часы и часы, и которые, как я понимаю, не существуют и не остаются пока в виде транскриптов, я всеми силами и воз- можностями готов, хотел бы и мечтал бы Вам пригодиться, сделать все, что могу, пусть хотя бы это.

Простите за беспокойство и, если даже мои услуги не пригодятся,

примите мой самый глубокий и сердечный поклон и благодарность, которую даже филолог

при всей любви к слову, не выразил бы.

Бесконечно преданный Вам

Джейми Гриффит»

«Каждый из нас верит во что-то. Есть страны, в которых теологическая реальность пронизывает сознание, культуру, представление о мире и истории. То, о чем говорит Пре- дание. Эти события входили и входят в нашу этику и в нас самих. Настоящее и культура сотканы историческими нитя- ми. Это «тексты» «Александрийской библиотеки», которой история является. Все мы собираем ее. Медиатеку, по боль- шому счету, в современном мире. И я верю не только в то, что происходило столетия или тысячелетия назад. Я верю и в то, что произошло пять минут назад. Это – вектор суще- ствования».

«Символизм – это книга смысла, которая пишется раз- нообразнейшими чернилами, говоря о совершенно разных уровнях событий. И как состав чернил, сам по себе очень сложный и заслуживающий внимания по многим аспектам, не может объяснить смысла написанного, так очевидное

феноменологическое объяснение не отменяет иных уров- ней чтения».

«Можно пожалеть человека, не умеющего видеть красо- ты и смысла какой-то картины, но если вы захотите испра- вить “несправедливость” – он будет болеть всем, чем может болеть человек, над которым совершают насилие. Для него эта картина – воплощенное мучение, а для вас – сияющий свет. Все дело в качестве восприятия. Невидение картины – это место, где ее нет. Вот и все. То есть – самая удаленная из возможных точка от ее света... Невидение картины не жела- ющих ее видеть – это и есть уважение к тем, кто не выносит ее присутствия...»

Дата добавления: 2015-08-18