Новелла восьмая

Софрония, считающая себя женой Джизиппо, замужем за Титом КвинциемФульвом; с ним она отправляется в Рим, куда Джизиппо приходит в нищем виде:полагая, что Тит презирает его, он утверждает, с целью умереть, что убилчеловека. Признав Джизиппо и желая его спасти, Тит говорит, что убийца - он;услышав это, совершивший преступление выдает себя сам, вследствие чегоОктавиян всех освобождает. Тит выдает за Джизиппо свою сестру и делит с нимвсе свое достояние. Когда Пампинея перестала сказывать и каждая из дам, а всех более та,что была гибеллинкой, похвалили короля Пьетро, Филомена начала по приказукороля: - Великодушные дамы, кто не знает, что во власти королей сделать,лишь бы они захотели, великие дела и что от них особенно требуютвеликодушия? Итак, кто, имея возможность, делает, что ему надлежит,поступает хорошо, но не следует тому слишком удивляться, ни возвышать еговеликими похвалами, как надлежало бы то делать относительно другого, откоторого вследствие его малой мощи менее и требуется. Потому, если вы такмногословно восхваляете деяния короля и они представляются вам прекрасными,я ничуть не сомневаюсь, что вам должны еще более нравиться и быть вамиодобрены деяния людей, нам подобных, когда они равны поступкам короля или ипревосходят их; оттого я и решилась рассказать вам в новелле об одномпохвальном и великодушном деле, бывшем между двумя гражданами друзьями. Итак, в то время когда Октавиян Цезарь, еще не прозванный Августом,правил Римской империей в должности, называемой триумвиратом, жил в Римеродовитый человек, по имени Публий Квинций Фульв, который, имея одного сына,Тита Квинция Фульва, одаренного удивительными способностями, отправил его вАфины изучать философию, поручив его, как только мог, одному именитомучеловеку, по имени Кремету, своему старинному другу. Тот поместил Тита всвоем собственном доме, в сообществе с своим сыном, по имени Джизиппо, и обаони, Тит и Джизиппо, были отданы Креметом в обучение философу, по имениАристиппу. Когда молодые люди жили и общались вместе, их характеры оказалисьнастолько сходными, что между ними возникло великое братство и дружба,никогда впоследствии ничем не нарушавшаяся, кроме смерти. Ни у одного из нихне было ни радости, ни покоя, как лишь когда они бывали вместе. Вместе ониначали свои занятия, и каждый из них при одинаково блестящих способностяхвосходил на славную высоту философии ровным шагом и с великой похвалой. Такую жизнь продолжали они вести к величайшему утешению Кремета, почтине считавшего одного из них более себе сыном, чем другого, в течение трехлет, в конце которых случилось, как то бывает со всеми живущими, что Кремет,уже старый, скончался, чем одинаково опечалились оба юноши, точно они терялиобщего отца, и друзья и родные Кремета не знали, кого из них двух следовалоболее утешать в приключившейся утрате. По прошествии нескольких месяцевслучилось, что друзья Джизиппо и его родные пришли к нему и вместе с Титомстали его убеждать взять себе жену и нашли ему девушку удивительной красоты,происходившую от именитых родителей и афинскую гражданку, лет околопятнадцати, по имени Софронию. Когда приблизилось время, назначенное длясвадьбы, Джизиппо попросил однажды Тита пойти вместе посмотреть на нее, таккак он ее еще не видал; прибыв в ее дом, когда девушка села между ними, Тит,будто судья красоты невесты своего друга, стал внимательно ее разглядывать,и так как все в ней безмерно ему нравилось и он много расхваливал ее просебя, он, не дав того заметить никому, так сильно воспылал к ней, как непламенел еще никогда ни один влюбленный в женщину. Пробыв с ней некоторое время, они вернулись домой. Здесь Тит, войдя водиночку в свою комнату, начал размышлять о понравившейся ему девушке, пылаятем больше, чем более останавливался на этой мысли. Заметив это и глубоковздохнув, он начал говорить сам с собою так: "О, как жалка твоя жизнь, Тит!Куда и во что вложил ты свою душу, любовь и надежду? Разве не понимаешь ты,что за привет Кремета и его семьи, за тесную дружбу между тобой и Джизиппо,с которым она обручена, тебе следует чтить эту девушку, как сестру! Почемуже ты любишь? Куда позволяешь увлечь себя обманчивой любви, куда обольщающейнадежде? Открой духовные очи и прозри самого себя, несчастный. Дай месторазуму, обуздай похотливое вожделение, умерь болезненные желания и направьна другое твои мысли; воспротивься в самом начале своему сладострастию ипобори самого себя, пока еще есть время; ты не должен желать этого, этонечестно, того, чему ты намерен следовать, если б ты даже был уверен, чтоего достигнешь (а ты не уверен), тебе надлежало бы бежать, приняв вовнимание, чего требуют истинная дружба и долг. Что же ты намерен делать,Тит! Ты оставишь бесчестную любовь, если захочешь поступить, как должно".Затем, вспомнив Софронию, он изменял свои мысли в обратные и, осуждая всесказанное, говорил: "Законы любви могущественнее всех других, они разрушаютне только законы дружбы, но даже и божеские: сколько раз случалось, что отецлюбил свою дочь, брат - сестру, мачеха - пасынка? Это дела более чудовищные,чем любовь к жене друга, приключавшаяся тысячу раз. Кроме того, я молод, амолодость всецело подчинена законам любви. То, что нравится Амуру, должнонравиться и мне; честные дела пристали более зрелым людям, я же не могужелать ничего иного, как чего желает Амур. Красота ее достойна любвикаждого, и если я ее люблю, а я молод, кто может по справедливости порицатьменя? Я люблю ее не потому, что она принадлежит Джизиппо, а люблю я ее истал бы любить, кому бы она ни принадлежала. В том вина судьбы, что отдалаона ее моему другу Джизиппо, а не кому-либо другому, и если она должна бытьлюбима (а она должна, и по праву, за свою красоту), Джизиппо, узнав о том,должен быть более доволен, что люблю ее я, а не кто-либо другой". От этих рассуждений он возвращался, высмеивая себя, к противоположным,от этих к тем, от тех к этим; так он провел не только эти день и ночь, номногие другие, пока не утратил с того сон и аппетит и слабость не принудилаего слечь Джизиппо, который уже несколько дней видел его задумчивым и теперьувидал больным, был крайне этим огорчен, не отходил от него ни на шаг,старался всяким способом и попечением ободрить его, часто и настоятельноспрашивая его о причине его задумчивости и недуга. Но так как Тит не однаждыотвечал ему побасенками, что Джизиппо заметил, а Тит чувствовал, что егопонуждают, среди слез и вздохов ответил таким образом: "Джизиппо, если быбогам было угодно, мне было бы гораздо приятнее умереть, чем жить, какподумаю я, что судьба поставила меня в необходимость проявить мою доблесть,а я вижу, к величайшему моему стыду, что она побеждена; конечно, я в скоромвремени ожидаю подобающего мне за то воздаяния, то есть смерти, что мнемилее, чем жизнь, памятуя о моей низости, которую я, не могущий и недолженствующий скрывать от тебя что бы то ни было, открою тебе не безвеликой краски стыда". И, начав сначала, он открыл ему причину своих дум исамые думы и их борьбу, и какие из них взяли окончательно верх и как онпогибает из-за любви к Софронии, причем утверждал, что так как он понимает,насколько это ему неприлично, он решился, в виде покаяния, умереть и уверен,что вскоре того добьется. Когда Джизиппо услышал это и увидел его плачущим, некоторое времяпризадумался, ибо и он был увлечен красотою девушки, хотя и не так сильно,но затем немедленно решил, что жизнь друга должна быть ему дороже Софронии.Итак, вызванный к слезам его слезами, он ответил ему, плача: "Тит, если быты сам не нуждался в утешении, как нуждаешься, я принес бы тебе жалобу натебя самого, как на человека, нарушившего нашу дружбу тем, что так долгоскрывал от меня твою роковую страсть; и хотя это казалось тебе нечестным,тем не менее и нечестные дела также не следует скрывать от друга, как ичестные, ибо кто друг, тот радуется вместе с другом о честном, а нечестноетщится удалить из души друга. Но в настоящее время я этим ограничусь, аобращусь к тому, что, по моему мнению, наиболее необходимо. Что ты страстнолюбишь Софронию, мою невесту, я тому не удивляюсь, скорее удивился бы, еслиб того не было, зная ее красоту и благородство твоего духа, тем болееспособного увлечься страстью, чем превосходнее то, что нравится. И как ты поправу любишь Софронию, так несправедливо жалуешься (хотя того не выражаешь)на судьбу, что она предоставила ее мне, ибо твоя любовь показалась бы тебечестной, если бы она принадлежала кому-либо другому, а не мне; но если тырассудителен, как всегда, скажи мне, мог ли бы ты более благодарить судьбу,если бы она предоставила ее кому-либо другому, а не мне? Кто бы ни обладалею и как бы честна ни была твоя любовь, тот любил бы ее скорее для себя, чемдля тебя, чего не следует ожидать от меня, если ты считаешь меня другом,каков я есть; причина та, что с тех пор как мы в дружбе, я не помню, чтобы уменя было что-либо, что не было бы одинаково твоим, как и моим. Если бы делозашло так далеко, что его нельзя было бы устроить иначе, я поступил бы с нимтак же, как поступал с другими, но оно еще не в таком положении, и я могусделать ее исключительно твоей, что и сделаю, ибо я не понимаю, почему сталбы ты дорожить моей дружбой, если бы в деле, которое можно честно устроить,я не сумел бы сделать мое желание твоим. Правда, Софрония - моя невеста, и ясильно любил ее и с большой радостью ожидал свадьбы; но так как ты, какболее меня понимающий, с большей страстностью стремишься к такому сокровищу,как она, будь уверен, что она вступит в мой покой твоей, а не моей женой.Потому оставь твои думы, прогони печаль, верни утраченное здоровье, бодростьи веселье и отныне весело ожидай награды за твою любовь, более достойную,чем моя". Когда Тит услышал такие речи Джизиппо, то насколько их ласкающаянадежда приносила ему радости, настолько устыдило его справедливоесоображение, раскрывавшее ему, что чем большее было великодушие Джизиппо,тем неприличнее казалось воспользоваться им. Потому, не переставая плакать,он, с трудом говоря, ответил ему: "Джизиппо, твоя великодушная и истиннаядружба ясно указывает, что надлежит делать моей, да не попустит бог, чтобыту, которую он даровал тебе, как более достойному, я когда-либо принял оттебя, как свою. Если бы он усмотрел, что она подобает мне, то ни ты, ни ктодругой не должны сомневаться, что он никогда не предоставил бы ее тебе.Итак, пользуйся радостно твоим избранием, разумным советом и его даром ипредоставь мне изнывать в слезах, которые он мне уготовил как недостойномутакого блага; эти слезы я либо поборю, и это будет тебе приятно, либо онипоборят меня, и я буду вне мучения". На это Джизиппо отвечал: "Тит, если наша дружба может дать мне правозаставить тебя последовать моему желанию, а тебя побудить исполнить его, вотто, на чем я хочу особенно проявить ее, если ты не согласишься добровольнона мои просьбы, я устрою при помощи того насилия, какое дозволено употребитьна пользу друга, что Софрония будет твоей. Я знаю, как могучи силы любви,знаю, что не однажды, а много раз они доводили любящих до бедственнойсмерти, и вижу тебя столь близким к ней, что ты не был бы в состоянии нивернуться вспять, ни побороть слезы, а, идя далее, пал бы побежденный, - и ябез всякого сомнения вскоре последовал бы за тобой. Итак, если бы я не любилтебя вообще, твоя жизнь дорога мне уже потому, чтобы я сам мог жить.Софрония будет твоей, ибо другой, которая так бы понравилась тебе, не легконайти, а я, без усилия, обратив свою любовь на другую, удовлетворю и тебя исебя, может быть, я не был бы в этом деле столь великодушным, если б женывстречались так же редко и с таким же трудом, как встречаются друзья, но таккак мне легко найти другую жену, не иного друга, я предпочитаю (не скажуутратить ее, ибо, уступив ее тебе, я ее не утрачу, а отдав другому, отхорошего к лучшему) передать ее, чем потерять тебя. Потому, если мои просьбыв состоянии на тебя подействовать, прошу тебя, прекратив это горевание, водно и то же время утешить себя и меня и с надеждой на лучшее приготовитьсянасладиться тою радостью, которой жаждет твоя горячая любовь к любимомупредмету". Хотя Тит и стыдился согласиться, чтобы Софрония стала его женой, ипотому еще оставался непоколебимым, но любовь увлекала его, с одной стороны,с другой - побуждали уговоры Джизиппо, и он сказал. "Вот что, Джиаиппо, я незнаю, что и сказать, побуждает ли меня скорее мое или твое желание, если яисполню то, что, как ты, уговаривая меня, утверждаешь, столь тебе приятно,так как твое великодушие таково, что побеждает мой понятный стыд, я так ипоступлю, но будь уверен в одном, что я делаю это не как человек, несознающий, что получает от тебя не только любимую женщину, но с нею и своюжизнь. Да устроят, коли возможно, боги, чтобы к твоей чести и благу я ещемог показать тебе, как приятно мне то, что ты делаешь относительно меня,сострадая мне более, чем я сам". На эти речи Джизиппо сказал: "Тит, если мы желаем, чтобы это делоудалось, следует, по моему мнению, держаться такого пути. Как тебе известно,после долгих переговоров моих родственников с родственниками Софронии онастала моей невестой, потому, если б я теперь же пошел сказать, что не хочуее себе в жены, вышла бы величайшая неприятность, и я разгневал бы и ее имоих родных; до этого мне было бы мало дела, если бы я был уверен, что черезэто она станет твоей, но я опасаюсь, если покину ее таким образом, чтобы ееродители не выдали ее тотчас же за кого-нибудь другого, которым окажешься,быть может, не ты, и таким образом ты утратишь то, чего я не приобрел.Потому мне кажется, если ты на это согласен, что мне следует продолжать уженачатое, ввести ее в мой дом, как мою жену, и сыграть свадьбу, а затем мысумеем устроить, что ты будешь тайно спать с ней, как с своей женой.Впоследствии, в свое время и в своем месте мы объявим о совершившемся; еслионо будет им по нраву, то хорошо, если нет, то дело вес же будет сделано, итак как его нельзя будет переделать обратно, им придется поневолеудовлетвориться". Этот совет понравился Титу, вследствие чего Джизиппо принял ее в свойдом, как жену, когда Тит уже выздоровел и был в силах. После большогопиршества, когда настала ночь, женщины оставили молодую на ложе ее мужа иудалились. Комната Тита была рядом с комнатой Джизиппо, из одной можно былоперейти в другую; потому, когда Джизиппо был у себя и потушил все свечи, он,потихоньку отправившись к Титу, сказал ему, чтобы он шел лечь с своей женой.Увидев это и пораженный стыдом, Тит готов был раскаяться и отказывался идти,но Джизиппо, готовый всей душой, не только на словах, угодить его желанию,все же направил его туда после долгого спора. Едва Тит улегся в постель,обнял девушку и, словно шутя с нею, тихо ее спросил, хочет ли она быть егоженой. Та, полагая, что это мессер Джизиппо, сказала: да, после чего оннадел ей на палец красивый богатый перстень со словами: а я желаю быть твоиммужем. Затем, совершив брак, он долго и любовно наслаждался с нею, причем ниона и никто другой не догадался, что с ней спал кто-то другой, а неДжиэиппо. Пока брак Софронии и Тита находился в таком положении, отец его Публийскончался, вследствие чего ему написали, чтобы он немедленно вернулся в Римприсмотреть за своими делами; потому он решил с Джизиппо отправиться туда,взяв с собою Софронию. А этого нельзя да и невозможно было сделать прилично,не открыв ей положения дела. И вот, позвав ее однажды в комнату, ониоткровенно объяснили ей все, как есть, в чем Тит удостоверил ее, рассказав омногом бывшем между ними обоими. Она, посмотрев на того и на другого свыражением некоторого негодования, принялась плакать навзрыд, жалуясь наобман, учиненный ей Джизиппо, и прежде чем рассказать о том в его доме,отправилась к своему отцу и здесь объяснила ему и матери, как она и они былиобмануты Джизиппо, причем утверждала, что она жена Тита, а не Джизиппо, какони полагали. Это крайне оскорбило отца Софронии, и он и его родня долго инастоятельно жаловались на то родным Джизиппо, и были от того долгие ивеликие распри и смуты. Джизиппо стал ненавистным своим и родным Софронии, ивсякий говорил, что он заслуживает не только порицания, но и суровогонаказания, а он утверждал, что поступил честно и что родные Софронии должныбыли бы благодарить его за то, ибо он выдал Софронию за лучшего, чем он сам.С другой стороны, Тит все это слышал и переносил с большим огорчением, а таккак он знал нравы греков, что они продолжают шуметь и грозить, пока невстретят человека, который бы им ответил, и тогда становятся не толькоскромными, но и униженными, он и решил, что не следует более оставлять ихбрань без ответа; обладая мужеством римлянина и разумом афинянина, ловкимспособом собрав родителей Джизиппо и Софронии в одном храме, он вошел туда,в сопровождении одного лишь Джизиппо, и стал так говорить поджидавшим его:"Многие философы полагают, что все, совершаемое смертными, делается пораспоряжению и промышлению бессмертных богов, почему некоторые думают, чтовсе, что происходит или когда-либо произойдет, совершается по необходимости,хотя и есть иные, вменяющие эту необходимость лишь совершившемуся. Есливзглянуть на эти мнения с некоторым вниманием, ясно будет, что порицатьдело, которое уже нельзя изменить, не что иное, как желать показаться мудреебогов, относительно которых нам следует верить, что они вечно разумно и безвсякого заблуждения располагают и правят нами и всеми нашими делами. Потомувы легко можете усмотреть, сколь неразумным и глупым высокомериемпредставляется порицание их действий, и каких, и каковых оков заслуживаютте, которые позволяют своей дерзости увлечь себя до этого. По моему мнению,все вы таковы, если правда, что, как я слышал, вы говорили и постоянноговорите по поводу того, что Софрония стала моей женой, тогда как вы отдалиее за Джизиппо, не принимая в соображение, что от века ей было назначеностать женой не Джизиппо, а моей, как теперь обнаружилось на деле. Но так какразговоры о сокровенном провидении и промысле богов кажутся многим труднымии тяжелыми для понимания, то, предположив, что они не вмешиваются ни в какиенаши дела, я хочу снизойти к людским решениям, говоря о которых мне придетсясовершить два деяния, крайне противные моему обыкновению: во-первых,похвалить несколько самого себя, а во-вторых, несколько попрекнуть илиунизить других. Но так как ни в том, ни в другом случае я не желаю удалятьсяот истины и того требует настоящее дело, я так и поступлю. Ваши сетования, вызванные более гневом, чем разумом, с вечным ропотом идаже криками поносят, язвят и осуждают Джизиппо за то, что он по своемуусмотрению отдал мне в жены ту, которую вы по вашему усмотрению отдали ему,тогда как я думаю, что его надо за это много похвалить, и вот по какимпричинам: во-первых, за то, что он поступил, как подобает поступить другу,во-вторых, потому, что он поступил разумнее, чем поступили вы. То, чтосвященные законы дружбы требуют, чтобы один друг делал для другого,объяснять это не входит теперь в мое намерение, и я довольствуюсь лишь темнапоминанием, что узы дружбы гораздо сильнее связи кровной или родственной,ибо друзьями мы имеем таких, каких выбрали сами, а родственников, каких даетсудьба. Потому если Джизиппо ценил более мою жизнь, чем ваше благоволение,так как я ему друг, каковым я себя считаю, никто не должен тому удивляться. Но перейдем ко второй причине, по поводу которой мне придется с большейнастоятельностью доказать вам, что он был разумнее вас, ибо, мне кажется, вымало разумеете о промысле богов, еще менее понимаете дела дружбы. Итакговорю, что по вашему усмотрению, совету и решению Софрония была отданаДжизиппо, юноше-философу, решение Джизиппо отдало ее тоже юноше-философу; повашему совету она была отдана афинянину, а по совету Джизиппо - римлянину;по вашему - родовитому юноше, а по совету Джизиппо еще более родовитому; повашему - богатому юноше, а по совету Джизиппо - еще более богатому; повашему - молодому человеку, не только не любившему, но едва знавшему ее, посовету же Джнзиппо - юноше, который любил ее больше всякого своего счастья исвоей жизни. А что все, сказанное мною, правда и более достойно поощрения, нежелито, что сделали вы, это мы разберем в частностях. Что я так же молод и такойже философ, как Джизиппо, это могут засвидетельствовать без долгихразговоров и мое лицо и мои занятия. Мы одного возраста и в занятиях всегдашли равным шагом. Правда, он афинянин, а я римлянин. Если стать спорить ославе городов, я скажу, что я из города свободного, он из города, обязанногоданью; скажу, что я из города, властвующего над всем миром, он из города,подвластного моему; скажу, что я из города, цветущего военной славой,властью и ученостью, тогда как свой он сможет похвалить за одну лишьученость. Кроме того, хотя вы и видите здесь во мне лишь очень скромногоученика, я произошел не из подонков римской черни: мои дома и публичныеместа Рима наполнены древними изображениями моих предков, и вы найдете, чторимские летописи полны многих триумфов, которые Квинции водили на римскийКапитолий; слава нашего имени не только не пришла в ветхость, но в настоящеевремя цветет более, чем когда-либо. Я умолчу из стыдливости о моихбогатствах, памятуя, что честная бедность - древнее и богатое наследиеблагородных граждан Рима и хотя она и осуждается во мнении простых людей ипревозносятся сокровища, ими я изобилую не как скупец, а как любимец судьбы. Я хорошо знаю, что вам было и должно быть приятно породниться здесь сДжизиппо, но нет никакой причины, чтобы вы менее дорожили мною в Риме,приняв во внимание, какого гостеприимного хозяина вы будете иметь там вомне, полезного, заботливого и сильного покровителя как в делах общественных,так и в частных. Итак, кто же, оставив в стороне свое желание и сообразуясьс рассудком, похвалит ваши решения, а не решения моего Джизиппо? Уж,конечно, никто. Стало быть, Софрония достойным образом выдана замуж за ТитаКвинция Фульва, родовитого, древнего и богатого гражданина Рима и другаДжизиппо, и потому тот, кто о том горюет и на то жалуется, не поступает, какдолжно, и не знает того, что делает. Найдутся, быть может, такие, которые скажут, что они пеняют не на то,что Софрония стала женой Тита, а на способ, каким это сталось, тайно,украдкой, без ведома о том друзей или родичей. Это не чудо и не новость. Яохотно оставлю в стороне тех, которые избирали себе мужей против воли отцов,и тех, которые бежали с своими любовниками, быв любовницами, прежде чемстать женами, и тех, которые обнаружили свой брак беременностью или родамиранее, чем признанием, и тем сделали его необходимым; всего этою неслучилось с Софронией, напротив, Джизиппо отдал ее Титу в порядке, скромно ичестно. Иные скажут, что выдал ее замуж, кто не имел на то права. Это глупые,женские жалобы, происходящие от малого разумения. Не в первый раз судьбапользуется различными путями и новыми орудиями, чтобы привести дела копределенным целям. Какое мне дело, если башмачник, а не философраспорядился моим делом по своему разумению, тайно или открыто, если оноокончилось хорошо? Следует остеречься, если башмачник неразумен, чтобы онболее не брался за дело, а за сделанное поблагодарить его. Если Джизиппоудачно выдал замуж Софронию, то жаловаться на него и на тот способ, каким онэто сделал, излишняя глупость. Если вы не доверяете его разуму, берегитесь,чтобы он более не выдавал замуж других, а на этот раз поблагодарите. Тем не менее вы должны знать, что я не искал ни хитростью, ни обманомзапятнать честь и чистоту вашей крови в лице Софронии, и хотя я тайно взялее себе в жены, я явился не как вор похитить ее девственность и не как врагжелал овладеть ею бесчестно, отказываясь от вашего родства, а как горячовлюбленный в ее чарующую красоту и добродетель, и зная, что если бы я искалее тем порядком, который вы, быть может, имеете в виду, я не получил бы ее,много любимую вами, из опасения, что я увезу ее в Рим. Итак, явоспользовался тайной сноровкой, которая может быть открыта вам в настоящеевремя, и побудил Джизиппо согласиться от моего имени на то, к чему сам он небыл расположен; затем, хотя я и любил ее горячо, я искал соединения с ней некак любовник, а как муж, приблизившись к ней, как то она сама может поистинесвидетельствовать, не прежде, как обручившись с ней, с произнесением обычныхслов, кольцом, спросив ее, желает ли она иметь меня своим мужем, на что онаотвечала утвердительно. Если ей кажется, что она обманута, то порицатьподобает не меня, а ее, не спросившую меня, кто я. Вот то великое зло, великое прегрешение и великий проступок, содеянныйДжизиппо, другом, и мною, любящим, - что Софрония тайно стала супругой ТитаКвинция; за это вы его терзаете, угрожаете ему и строите ему ковы! Что бы вымогли учинить ему большее, если бы он отдал ее простолюдину, проходимцу илислуге? Какие цепи, тюрьмы и пытки сочли бы вы достаточными? Но оставим этопока; наступило время, которого я еще не чаял, ибо отец мой умер и мненеобходимо вернуться в Рим; вот почему, желая взять с собой Софронню, яоткрыл вам то, что, быть может, держал бы еще в тайне от вас; если выразумны, вы перенесете это добродушно, если бы я захотел вас обмануть илиоскорбить, то, наглумившись над ней, мог бы покинуть ее; но сохрани бог,чтобы такая подлость могла когда-либо посетить душу римлянина! Итак, Софрония - моя и по соизволению богов, и в силу человеческихзаконов, и по похвальному разумению моего Джизиппо, и по моей любовнойхитрости, а вы, считающие себя, быть может, более мудрыми, чем боги и другиелюди, все это, как видно, неразумно осуждаете и притом двояким способом,крайне мне неприятным: во-первых, удерживая Софронию, на которую у вас неболее прав, чем сколько дозволю я, а во-вторых, относясь к Джизиппо,которому вы по справедливости обязаны, как к врагу. Я не предполагаю вданное время раскрывать вам долее, как глупо вы поступаете во всем этом, нохочу посоветовать вам, как друзьям, оставить ваше негодование, отложитьвсецело гнев и возвратить мне Софронию, дабы я уехал радостно, как вашродственник, и остался бы вашим; будьте, однако, уверены, что нравится ливам то, что сделано, или нет, но если вы думаете поступить иначе, я возьму увас Джизиппо, и если доберусь до Рима, без сомнения, хотя бы и против вашейволи, верну себе ту, которая моя по праву; а что в состоянии сделатьнегодование римлян, я, постоянно враждуя с вами, покажу вам то на опыте". Сказав это, Тит встал с разгневанным лицом и, взяв за руку Джизиппо,показывая, с каким небрежением он относится к тем, кто находился в храме,вышел, покачивая головою и угрожая. Те, что остались в храме, частьюувлеченные доводами Тита к мысли о родстве и дружбе с ним, частью испуганныеего последними словами, решили с общего согласия, что лучше иметь Титародственником, так как Джизиппо не захотел быть таковым, чем, утеряв дляродства Джизиппо, обрести врага в Тите. Потому, отправившись за Титом инайдя его, они выразили ему свое согласие, чтобы Софрония была его женой, он- их дорогим родственником, а Джизиппо - добрым другом; устроив родственныйи дружеский пир, они удалились и отправили ему Софронию, а та, как женщинаумная, обратив необходимость в долг, быстро перенесла на Тита ту любовь,которую питала к Джизиппо, и отправилась с ним в Рим, где была принята сбольшим почетом. Джизиппо остался в Афинах, будучи почти у всех в малом почете; спустянемного времени, вследствие внутренних распрей со всеми своими родичами,бедный и несчастный, он был выслан из Афин и осужден на вечное изгнание. Втаком положении, став не только бедняком, но и нищим, Джизиппо кое-какдобрался до Рима, чтобы попытать, вспомнит ли его Тит; узнав, что он жив иуважаем всеми римлянами, проведав, где его дом, он стал насупротив,поджидая, чтобы Тит вышел, не осмеливаясь заговорить с ним в нищем образе, вкаком обретался, но рассчитывая показаться ему, дабы, признав его, Тит велелпозвать его к себе. Но Тит прошел мимо, а Джизиппо, вообразивший, что он еговидел и погнушался им, вспомнив, что он когда-то сделал для него, ушелвозмущенный и полный отчаяния. Была уже ночь, а он голодный и без денег, не зная, куда идти, чая болеесмерти, чем чего иного, зашел случайно в одно очень пустынное место города,где, увидав большую пещеру, остался в ней заночевать и заснул на голойземле, в рубищах, истощенный долгим гореванием. В эту-то пещеру пришли подутро с свози добычей два человека, совершившие ночью покражу, и когда междуними возникла ссора, один из них, более сильный, убил другого и удалился.Все это Джизиппо видел и слышал, и ему показалось, что, не прибегая ксамоубийству, он обрел путь к столь желанной им смерти; потому, не уходяоттуда, он остался, пока служители суда, которые уже узнали о случившемся,не явились туда и, свирепые, не увлекли с собой Джизиппо. Он же при допросепоказал, что убил - он и не имел потом возможности уйти из пещеры, почемупретор, по имени Марк Варрон, приказал казнить его на кресте, по тогдашнемуобычаю. Тит случайно пришел в это время в преторию; взглянув в лицо несчастномуосужденному и услыхав причину его осуждения, он тотчас же признал Джизиппо,удивился его жалкой судьбе и тому, как он здесь очутился; страстно желаяпомочь ему и не видя иного пути к его спасению, как обвинив себя и оправдавего, он быстро выдвинулся вперед и закричал: "Марк Варрон, вороти тогонесчастного человека, которого ты осудил, ибо он невинен. Я уже и однойвиной достаточно оскорбил богов, убив того, которого твои служители нашлимертвым сегодня поутру, и не хочу оскорбить их теперь смертью другогоневинного". Изумился Варрон, и ему было неприятно, что вся претория слышала это, нотак как он не мог с честью избегнуть исполнения того, чего требовали законы,то и велел вернуть Джизиппо и в присутствии Тита сказал: "Как мог ты бытьстоль неразумным, чтобы без пытки сознаться в том, чего ты не совершал,когда дело шло о жизни? Ты показал, что это ты ночью убил человека, а вот онтеперь приходит и говорит, что не ты, а он убил его". Джизиппо, взглянув, узнал, что тот, о котором шла речь, был Тит, иотлично понял, что делал он это для его спасения в благодарность за услугу,полученную от него. Потому, расстроганный, он сказал, плача: "Варрон, я всамом деле убил его, и сострадание Тита пришло слишком поздно для моегоспасения". Тит же говорил со своей стороны: "Претор, ты видишь, эточужестранец, его нашли безоружным возле убитого; знать, его нищета дает емуповод желать смерти, потому освободи его, а меня, как я того заслужил,накажи". Варрон дивился настоятельным заявлениям их обоих и, уже предполагая,что ни один из них не преступен, помышлял о способе оправдать их, когдавдруг явился юноша, по имени Публий Амбуст, человек потерянный, известныйвсем римлянам за отъявленного разбойника, который действительно совершилубийство и знал, что ни один из них не был виновен в том, в чем каждый себяобвинял, но их невинность вложила в его душу такое сострадание, что,побуждаемый им, он приблизился к Варрону и сказал: "Претор, моя судьбапонуждает меня разрешить трудный спор между этими людьми; я не знаю, какойиз богов побуждает и возбуждает меня внутренне объявить тебе мой проступок;потому знай, что ни один из них не виновен в том, в чем каждый обвиняетсебя. Я действительно тот, который убил сегодня под утро того человека, аэтого несчастного я видел там спящим, пока я делил воровскую добычу с тем,которого умертвил. Тит не нуждается в моем оправдании, его имя слишкомизвестно, чтобы он мог быть способным на такое дело. Итак, освободи его иналожи на меня наказание, требуемое законами". Октавиян, уже знавший об этом, велел им явиться всем троим, желаяуслышать, какая причина побуждала каждого желать быть осужденным, что каждыйи рассказал, а он тех двоих освободил, как невиновных, а третьего - радиних. Тит взял с собою своего Джизиппо и, попрекнув его порядком за егоробость и недоверие, обнаружил живейшую радость и повел его в свой дом, гдеСофрония, растроганная до слез, приняла его как брата, утешив его несколькои приодев и вновь обставив, как того требовали его доблести и благородство.Тит прежде всего поделил с ним все свои сокровища и имения и затем дал ему вжены свою молоденькую сестру, по имени Фульвию, после чего сказал ему:"Джизиппо! От тебя теперь зависит, захочешь ли ты жить здесь со мною, илипожелаешь вернуться в Ахайю со всем тем, что я дал тебе". Джизиппо,побуждаемый, с одной стороны, изгнанием из своего города, с другой -любовью, которую питал к благодарной дружбе Тита, решился сделатьсяримлянином. Так он с своей Фульвией, а Тит с Софронией долгое время веселожили одним домом, становясь изо дня в день, если только это было возможно,все большими друзьями. Итак, дружба - это дело священнейшее, достойное не только собственногопочитания, но и вечной похвалы, как мудрая мать - великодушия и честности,сестра - благодарности и милосердия, враг - ненависти и скупости, всегдаготовая, не ожидая просьб, проявить для других те действия, какие желали бы,чтобы проявили для нее. Ее священнейшее влияние крайне редко обнаруживаетсяныне между двумя лицами, к вине и стыду презренного любостяжания смертных,которое, помышляя лишь о собственной пользе, осудило ее на вечное изгнаниеза самые крайние пределы земли. Какая любовь, какие богатства, какое родствозаставили бы отозваться в сердце Джизиппо страсть, слезы и вздохи Тита стакою силою, что он красивую, благородную, любимую им невесту отдал Титу -если не дружба? Какие законы, какие угрозы, какой страх могли удержатьмолодые руки Джизиппо в местах уединенных, темных, на собственном ложе отобъятий красивой девушки, может быть и вызывавшей на то порой, - если недружба? Какие почести, какие награды, какие выгоды заставили бы Джизиппо незаботиться о потере своих родных и родных Софронии, не обращать внимания наоскорбительный ропот черни, пренебрегать издевательствами и насмешками, лишьбы удовлетворить друга, - если не дружба? С другой стороны, что побудилоТита (хотя у него был приличный предлог представиться, что он ничего невидел), рьяно, не колеблясь, искать своей собственной смерти, чтобы спастиДжизиппо от креста, который он сам себе уготовлял, - если не дружба? Чтосделало Тита столь великодушным, чтобы разделить без малейшего колебаниясвое громадное наследие с Джизиппо, у которого судьба отняла егособственное, - если не дружба? Что заставило Тита отдать с готовностью, безвсяких сомнений, свою сестру Джизиппо, которого он видел бедняком, дошедшимдо крайней нищеты, - коли не дружба? Итак, пусть люди желают себе множествародственников, толпы братьев, большого количества детей, пусть с помощьюденег увеличивают количество слуг и пусть не видят, что каждый из них болеестрашится малейшей опасности и для себя, нежели заботится об устранениибольших опасностей отцу или брату, или хозяину, - тогда как друг поступаетнаоборот.

Дата добавления: 2015-08-03