Глава восьмая

ГРОЗА

*************

Несмотря на блаженное состояние, ночью мне снится кошмар. Дом шатает, как яхту во время кораблекрушения. С полок падают игрушки, компьютер с разбитым монитором валяется на полу. Я подбегаю к окну, но за ним темнота, лишь слабая серая полоска прочерчивает горизонт. Я кидаюсь к двери, но останавливаюсь, как только хватаюсь за ручку. Я вижу, что она заперта на крючок. За ней нет комнат и остального дома. Его поглотила тьма, и если открою дверь…

С гулко бьющимся сердцем я отскакиваю к кровати, и что-то тяжёлое ударяется в дверь по ту сторону.

- Пошёл вон!!! – воплю я.

Но оно стучит, а дверь трещит, из косяков выбивается пыль, штукатурка. И по комнате разносится шёпот:

Где бывает Оле-Лукойе днём???

Шёпот разрывает мозг, и я зажимаю уши, но голос звучит внутри головы:

Этого никто не знает.

А тьма продолжает барабанить в дверь.

Что-то страшное пытается ворваться в мой мир.

***

Понедельник встретил нас серым утром, но не только небо хмурилось, хмурился и я, готовя в кухне завтрак, по привычке в одних трусах. Мой взгляд то и дело косился на бензопилу у двери. Плохой знак. Очень плохой.

Я жду дедушку, чтобы задать ему пару серьёзных вопросов. Тот запрягает машину, чтобы отвезти в лагерь маму, которая наряжается уже целый час, будто на бал.

Дедушка входит в кухню, когда я уже ем овсянку и запиваю её кисленьким гранатовым соком.

- Деда это что такое? – строго спрашиваю я, указывая на бензопилу.

Дед некоторое время вытирает платком вспотевшую шею, рассматривая инструмент с металлической непосредственностью.

- А это я твой каштан пилить сегодня буду, - произносит он.

Внутри меня вспыхивает волна гнева.

- Деда! Ты понимаешь, что ты собираешься сделать??? – жестоко заявляю. – Ты, считай, убьёшь человека.

- Я срублю дерево, - строго отвечает дед, наливая себе стакан воды. – То, что ты с ним разговариваешь, не даёт ему право владеть паспортом. А вот то,что он загородил всё окно перед кухней, что бабушка уже не может готовить без очков даже днём – вот это факт.

Дедушка смотрит на меня колючим взглядом, а я смотрю на него. Кулаки сжаты, глаза превратились в узкие щелочки.

- Если ты не ешь мясо, это не значит, что мы не должны его есть, - говорит дед.

- Я не буду заставлять вас отказываться от мяса! – кричу. – Но этот Каштан – мой друг!

- Твой друг – это Володька. И друзья должны быть… - дедушка сбивается и задумывается. – Впрочем, ты можешь спасти своего друга, - говорит он. – Сколько ты хотел построить форт на дереве? А воз и ныне там. Вот если завтра не примешься за работу, то дерева не будет.

Сердце подпрыгивает от радости.

- Я займусь! – тут же обещаю. – Займусь прямо сегодня!

- Вот давай, - кивает дед, и с лестницы слетает мама. Вся такая нарядная и красивая, но я не обращаю на её тряпки внимания.

- Я готова! Что у вас тут за конфликт?

- Мама, - жалобно восклицаю я и несусь к ней. – Деда хочет спилить Каштан!!!

Мама хмурится.

- Оля, ну ты пойми, бабулька уже не та, что раньше. Глазки плохо видят. Его ствол загораживает весь свет, - оправдывается дед.

Мама хмурится сильнее и стоит в задумчивости. Я жду вердикта. Я молюсь Природе. Я мысленно призываю маму вспомнить недавний вечер, когда Каштан хвалил её.

И тут она произносит:

- Мы можем поставить на кухне более мощную лампу. А ещё повесить светильник над плитой или мойкой.

Я не сдерживаю эмоции и восторженно вскрикиваю:

- Да!

- Можем, - враждебно заявляет дед. – Я этот каштан сажал, я и имею право на его сруб. Вот ежели твой пострел начнёт на нём домик строить, то так и быть. Не трону ваше дерево.

- Я всё сделаю. Всё сделаю! – восклицаю и хватаю маму за руку.

- Так! – отвечает та. – Я уже и так опаздываю. Все разборки отложить до вечера. Без меня никого не рубить. Поехали.

Клянусь, она так и произносит: никого! Говорит о Каштане как об одушевлённом человеке. Я снова восторженно восклицаю, оставляю недоеденную овсянку и несусь во двор. Обегаю дом, на ходу обнимаю Каштан за ствол и шепчу:

- Я что-нибудь придумаю. Я с Володькой спасу тебя.

Каштан молчит, а я уже бегу обратно в дом. Утро холодное, поэтому бегать по улице в одних трусах доставляет мало наслаждения. Я проношусь мимо мамы и деда, что рассуждают о своих делах у крыльца, взлетаю в комнату и быстренько одеваюсь. На ходу звоню Володьке и выпаливаю в трубку:

- Еду к тебе. Срочное дело.

Снова слетаю вниз, в прихожей напяливаю кепку, и несусь к велосипеду. Сегодня пришлось надеть рубашку с длинным рукавом и запахнуть её, а шорты сменили джинсы.

Краем глаза замечаю машину деда. Тот уже за рулём, мама открывает дверцу.

- Никита, я поехала! – машет она рукой.

- Ага-ага, - отвечаю я, не оборачиваясь, и вскакиваю на велосипед.

Если бы я знал, что вижу маму в последний раз, поцеловал бы на прощание…

***

По дороге меня застаёт мелкий дождь, но я не останавливаюсь. Бросаю велик на газон Володьки и влетаю в его комнату. Братишки там нет.

- Он на чердаке, - слышу я позади добрый голос тёти Светы.

- Ага, - спешно киваю я, обегаю её и несусь на чердак. То, что я там вижу, на секунду выбивает мысли о Каштане.

Володька стоит перед миниатюрным лесом и наряжает листвой деревце не больше спичечного коробка. Я вижу склон из зелёного пластилина, кусты, деревья, на них бумажная листва, так напоминающая настоящую. Каждый предмет вырезан с косметической точностью. Я даже вижу травинки, но не знаю, из чего они сделаны.

- Огоооо, - заворожено произношу, а серьёзный Володька не отрывается от занятия, надевая на дерево новый листочек. – Это ты сделал?

- Да, - отвечает он. – Делаю уже несколько лет. Тут всё очень тонко. Не хочу ошибиться.

- Братиш, да это шедевр, - произношу я, подходя к поделке вплотную и вставая коленями на скамейку. Теперь я вижу больше деталей. Хвою на соснах, белочек, сделанных из желудей, бумажные цветы, выстроенные на полянках. Васильки и тюльпаны – их бутоны не больше полсантиметра, а иные углы тоньше и одного миллиметра. Шедевр Володьки занимает весь стол, настолько огромный.

- Хотел сделать всё из природных материалов, но не получается. Приходится использовать пластилин и клей. Что там у тебя? – тихо спрашивает он, не дыша над своим занятием. Пальцы, такие огромные для кроны миниатюрного дерева, дрожат.

- Послушай, - тихо произношу я, боясь повредить громким звуком великолепие, раскинувшееся передо мной. – Дед надумал спилить Каштан во дворе!

- Он что, рехнулся? – невозмутимо говорит Володька. – Или он ещё не понял, кто ты есть?

- Понял, - киваю я. – Но говорит, что моя личная жизнь его не касается.

- Подай мне спичечный коробок, - просит Володька, указывая рукой в сторону. Я выполняю просьбу. Братишка вытаскивает одну спичку, не отрывая взгляд от деревца, которое я отношу к клёну. – И что теперь будем делать?

Володька осторожно поправляет острой спичкой новый листик в несколько миллиметров. Все спички в коробке подточены.

- Дед сказал, что если я построю форт на Каштане. А я давно хотел построить. То он не будет его рубить.

- Так в чём же дело, - всё так же невозмутимо произносит Володька. – Завтра начнём строить.

- Правда?! – восклицаю я. – Ты мне поможешь?

Теперь Володька даже отрывается от любимого дела и смотрит на меня. Его взгляд наконец-то осмыслен.

- Ты что, шутишь? Я должен позволить срубить дерево? Даже тебе за это должно быть стыдно, а уж мне, парню лесной стихии, позор на всю жизнь. К тому же, - Володька улыбается. – Представь, как будет классно, если мы там устроим ночлег. Это гораздо лучше, чем спать в бетонных стенах.

- У нас деревянные.

- Но сделанные уже из мёртвого дерева. А это – живое. Проснёшься очень бодрым и сильным. Деревья, они очень добрые.

Мне хочется обнять Володьку, но он держит на весу ветку клёна, и я просто улыбаюсь, как идиот. Он чувствует мои эмоции, и его сущность расцветает. А потом он серьёзнеет и возвращается к работе.

- Тогда вечером сегодня так и скажу дедушке, - говорю я. – Пускай закупает стройматериалы. А сейчас что? Тебе помочь чем-нибудь?

- Ох, твоя помощь будет неоценима, - вздыхает Володька. – Нужны руки, которые бы мне подавали всё необходимое.

- Я готов к работе. А давай я буду к тебе приезжать и будем делать эту твою… как это назвать? Картину. Вместе. Мы же тогда сделаем её в два раза быстрее.

- Идеально, - улыбается Володька. – А пока подай шило, тут надо подчистить.

И мы работаем. Мне приходится подносить то заготовки, то инструменты, назначение многих мне даже неизвестно. Теперь я понимаю, почему Володька делал эту миниатюру несколько лет. На наряд одного дерева у нас уходит больше трёх часов, а в поделке я насчитал семьдесят три дерева. И это только деревья. А трава, цветы, пеньки. Да я бы в жизни такую кропотливую работу не закончил бы.

- Надо передохнуть, - говорит Володька, вытирая пот со лба. – Выпить холодного сока. А то уже спина зачумела.

- Ты закончил наряжать дерево? – спрашиваю я, хотя сам вижу, что не закончил.

- Тут работы ещё на столько же времени, сколько мы с тобой сегодня наработали.

- Ух ты, - улыбаюсь я. – И как только у тебя терпения хватает.

- Какой сок нести? – спрашивает Володька.

- А ты угадай.

Братишка смотрит на меня и хмурится, пытаясь прочесть моё желание. Я усиленно думаю о груше, и Володька сияет.

- Ты хочешь грушёвый сок.

- В точку! – восклицаю. – Это что же, ты как бы мои мысли читаешь?

- Даже близко не похоже, - мотает головой Володька. – Если бы мы читали мысли друг друга и каждого природного объекта, представляешь, какой гул стоял бы? Просто все чувства имеют окраску. Ну или сияют, можно сказать. Например, если ты злишься, то излучаешь злость. Я попадаю в его поле и чувствую. Хотя, если ты будешь хотя бы на первом этаже, то вряд ли почувствую. Правда, есть такая фишка, как слияние сознания. Типа того, что мы вчера делали на четвёртом уровне. Тогда мы сможем действительно читать мысли друг друга, даже думать синхронно. И пускай я буду тут, а ты в Америке.

- Можно так всем зелёным детям соединиться, - говорю, но Володька тут же отвечает:

- Ни в коем случае. Мы бы померли от вечной какофонии других мыслей. Хоть мы и будем единым целым, мелкие потребности у всех свои. Я буду слышать, даже если какой-нибудь зелёный Джордж в Англии какать пойдёт. Оно мне надо?

Я покатываюсь со смеху. Володька улыбается.

- Так значит, грушевый? – уточняет он.

- Ага, - киваю.

До разрушения моего мира остаются считанные минуты.

***

Звонит телефон.

Володька не успевает и до двери дойти. Как странно. Кто может позвонить мне сюда, кроме Володьки? Номер мне неизвестен.

Я включаю связь и слышу голос дедушки. Его тон уже пугает меня. Он плачет. Не просто плачет, а рыдает взахлёб. А потом говорит эти слова:

- Никитушка, мамка твоя умерла.

***

Это странное чувство. Эта гадская гнусная надежда, которая до последнего верила в моё спасение, когда я дрейфовал на Круге. Если бы не она, люди принимали бы новости как данное, но из-за этой поганой тётки, любящей умирать в полном одиночестве, мы отказываемся верить даже в самые явные факты. И где-то на подкорке сознания я всё ещё думаю, что здесь какая-то неправда. Жестокий розыгрыш дедушки, ошибка в информации.

- Чего? – Я начинаю задыхаться. Володька застывает у двери. Его лицо бледнеет. Губы поджимаются.

- Молния в столб ударила, - захлёбывается дед, что я едва различаю его слова. – Актовый зал весь загорелся. Детишек она спасала, а сама сгорела.

Я плачу, и не могу ничего ответить. Всхлипы перекрывают слова.

- Возвращайся домой, Никитушка.

- Я… еду… - еле выдавливаю я, и разговор прерывается.

Я стою посреди чердачной комнаты, на вытянутой руке телефон, ноги дрожат. Я просто плачу. Рыдаю. Ничего нет, ни Володьки, не чердака, ни этой планеты. Может, я всё ещё в море, умираю и теперь брежу этими видениями? В голове пустота, лишь огромное горе, съевшее все мысли.

Володька медленно подходит ко мне. Я вижу слёзы на его щеках. Он уже понял, что моя мама умерла? Или плачет потому, что моя печаль передаётся ему? Братишка обнимает меня.

Братишка?

Я сжимаю губы и отталкиваю Володьку.

***

- Что??? Это??? Такое??? – мой крик срывается на визг.

- Я… мне жалко… - тихо произносит Володька.

- Разве молния – не явление Природы??? – кричу я. – Почему она так делает??? Я – её ребёнок, а она… Каштан говорил, что если бы люди могли слышать, они предупредили бы кораблекрушение и не послали бы яхту в море!!! Почему я не услышал приближение грозы??? Почему молния ударила??? Почему Природа позволила этому случиться???

- Если это произошло, - заикается Володька. – Значит…

- О нееееет, - я подскакиваю к Володьке, хватаю его за ворот рубашки и заношу кулак с сотовым телефоном. – Если ты скажешь, что так было нужно Природе, я клянусь, я сломаю тебе нос! – ненавистно шиплю. Сущность Володьки бьётся в страхе. Он растерян. Он не знает что сказать. – Я буду бить тебя, пока не убью! – угрожаю я. – Чего молчишь???

- Боюсь, - честно произносит Володька.

Я борюсь с жутким желанием ударить его. Но потом отпускаю, поднимаю голову и кричу. Я хочу, чтобы меня услышала Природа, услышал весь Космос. И поняли, как я их ненавижу.

А через секунду я снова возвращаюсь в этот мир. Тот же чердак, Володька, сжавшийся у стены в комочек, тусклая лампа под потолком, поделка…

Я хватаю Володькину миниатюру за угол и с рёвом толкаю в сторону. Маленький склон летит на пол, деревья разлетаются, пластилиновые холмы рушатся. Я слышу полный пустоты крик Володьки. Пусть он теперь тоже знает, что такое смерть. Хотя никакая разрушенная поделка не сравнится с моим горем.

Я вижу безнадёжный взгляд Володьки, прикованный к разрушенной поделке, слышу его желание умереть, но уже несусь к двери, слетаю по ступенькам, чуть не сбивая с ног удивлённую тётю Свету.

Обратная дорога запоминается мне серым пятном и пустотой в голове. Велосипед я бросаю на газон и влетаю в дом. Я всё это время не перестаю плакать. На кухне меня встречают дед и бабушка. Тоже плачут. Завидев меня, бабушка бросается и обнимает. Я едва успеваю снять кепку и бросить на бензопилу у двери.

- Никитушка. Никитушка. Никитушка, - только и говорит она. И наши рыдания сливаются в унисон.

- Это может быть ошибкой? – спрашиваю я.

- Нет, - отвечает дед пустым голосом из глубины кухни. – Там много народу полегло. И дети. И твоя мамка. Крышей горящей накрыло.

Бабушка отпускает меня, садится рядом на стул и начинает выть новую панихиду. А дедушка смотрит в пустоту и бурчит:

- Как же это несправедливо, когда дети уходят вперёд меня. Уж лучше бы Бог меня забрал. Это же… Это вот такая твоя Природа жестокая, Никитушка.

Я чувствую себя самым виноватым человеком на земле, и снова плачу, оглядываясь по сторонам, будто ищу поддержку. А потом мой взгляд падает на бензопилу слева, и плач внезапно прерывается.

Если в первом акте появляется ружьё, в последнем оно должно выстрелить.

***

- Я знаю, кто убил мою маму! – выпаливаю я, и дедушка растерянно смотрит в мою сторону. – Он! – я тычу в окно на ствол Каштана. – Ты должен его спилить!

- Никитушка… - начинает дедушка, но я его перебиваю:

- Немедленно!!!

Мои глаза горят, руки крепко сжимаются в кулаки. Вся сущность сияет ненавистью.

- Никита, ты что такое говоришь? – жалобно стонет дед.

- Никак рассудком подвинулся, - воет бабушка.

- Он молчал! Он всё утро молчал! Он знал о грозе! – кричу я. – Он мог бы предупредить! Ты хотел спилить его утром! Так пили! Он разговаривает с Природой! И знал о грозе! Знал, что такое случится!

Я совсем не верю своим словам. Каштан и правда мог почувствовать дождь, но ни ему, ни какому другому природному существу неведомо, какие последствия принесёт удар молнии в конкретное место.

- Если ты его не спилишь сейчас же, я сделаю это! – кричу и хватаю пилу. Она очень тяжёлая, и второй её конец тут же падает на пол, но я помогаю себе второй рукой. Тащу инструмент к двери, и сильная рука дедушки ложится на моё плечо.

- Погоди, Никитушка, - говорит он, забирая у меня пилу. – Дай-ка я сам.

И в глазах дедушки я вижу колючую ненависть.

***

Я выбегаю следом и огибаю дом. Бабушка продолжает плакать и идёт за нами. Мелкий дождик моросит. А во мне сражается сразу тысяча противоречивых чувств. Я останавливаюсь на безопасном расстоянии и смотрю, как дедушка заводит пилу.

Вжжжжж…

С первого раза не получается. Дождик размывает слёзы на лице, капли повисли на костяшках пальцев, сжатых в кулак.

Вжжжж…

И со второго раза не заводится.

Нет. Дедуль! Не надо! Остановись! Не делай этого!

Но я молчу. Я хочу потерять всех, чтобы боль достала до самого сердца. Чтобы боль заполнила всю вселенную. Я не буду об этом жалеть.

С третьего раза пила заводится, заполняя мои уши ужасным звуком смерти. И когда дедушка прикладывает её вращающиеся зубы к коре Каштана, всё и начинается.

Я хотел боли.

Я её получил.

***

Пила врезается в мой позвоночник, и я выгибаюсь. Каждая мышца под напряжением, словно через неё пропускают заряд. Я кричу так, как не кричал даже час назад у Володьки. Каждый зубчик ощущается на спине. Металлические иглы врезаются в костный мозг…

…и летят опилки.

Меня колбасит словно флюгер во время урагана. Ясность рассудка затмевается болью, но я стою на ногах. Где-то из другой вселенной бабушка вопит:

- Никитушка.

Я вырываюсь из карнавала боли и тянусь рукой к деду:

- ДЕДААА! ДЕЕЕЕДАААА! – кричу я.

Но тот не слышит. Глаза сверкают, руки крепко сжимают пилу. Губы шепчут какие-то ненавистные заклинания. Я делаю шаг к нему. Из-за боли передвигаюсь как черепаха. Рыдаю и прошу его прекратить. Но пила жужжит, а опилки летят.

- Деда!

Я подхожу в опасной близости к пиле. Плевать. Пускай дед пилит меня. Больнее всё равно не будет.

- Толик! – кричит бабушка. – Толик! Прекрати, ты его убиваешь!

Дедушка приходит в себя, и убирает пилу, но не выключает. Он видит перед собой меня, и теряется.

- Не надо!!! – рыдаю я. – Оставь его жить! Ему больно!

- Никитушка, - жалобно произносит дедушка. – Как же? Поздно же уже. Я не могу. Теперь дерево всё равно умрёт.

Я смотрю на ствол Каштана, и вижу разорванную рану у основания. Она достаёт до середины тела дерева. Уже и правда поздно.

- Никитушка, - кричит дедушка. – Ты уж потерпи чуток.

А потом поворачивается и продолжает пилить Каштан. Из меня брызгает кровь.

***

Я толком не понимаю, откуда она хлещет, но воплю, визжу, рыдаю и зигзагами пробираюсь к крыльцу. Надо убежать отсюда подальше. К себе в комнату. Там безопаснее.

Кровавой ладонью я отталкиваю бабушку.

Плохо понимаю, где нахожусь, ибо невидимые щипцы дробят позвоночник на части. Вот я уже на лестнице. Моё тело швыряет то на стену, то на перила, за мной тянется красный след.

- Прекратите! Прекратите! Прекратите! – кричу я и оказываюсь в коридоре перед своей комнатой.

Пила перестаёт жужжать.

- Боже ж ты мой, - причитает позади бабушка. – Никита. Толик, ты убьёшь его.

Дедушка не может слышать её.

Дерево распилено уже достаточно глубоко, но всё ещё стоит. Как и полагается при срубе, дедушка начинает его ломать.

Когда мне было пять лет, у меня разболелся один из задних зубов, и мама повела меня к зубному. Я не знаю, по какой причине та отказалась делать мне укол обезболивающего, но зуб рвали на живую. Я до сих пор помню эту боль и жуткий треск, с которым зуб выходил из десны.

Сейчас боль детства вернулась, потому что во мне подобным образом ломается каждая косточка. Я выгибаюсь, хватаюсь за ручку, чтобы не упасть и вот-вот выплюну голосовые связки от крика. Кровь хлещет отовсюду. Из носа, ушей, рта.

В другом мире плачет бабушка.

А Каштан всё не падает.

Дедушка прикладывает всё новые и новые силы, раскачивая дерево. С каждым толчком раздаётся жуткий хруст, как тот, с которым выходил зуб.

А потом.

Последняя щепка, державшая Каштан, ломается. И его жизнь обрывается.

Как и моя.

Закатив глаза, я сжимаюсь.

На стенах красные отпечатки моих ладоней.

Вижу, что подо мной невероятная лужа крови. Сколько же её вытекло!

Значит, я правда умираю.

В глазах темнеет, и я падаю в липкую кровь.

Дата добавления: 2015-08-03