Глава восьмая. Кончил «всадника без головы»

Кончил «Всадника без головы». Такая динамика в романе, что умный пожилой человек с величайшим волнением следит за судьбой дураков.

Михаил Пришвин

Богатырю не раз приходилось слышать, как люди, перевалившие на вторую половину жизни, говорят, что они уже едут с ярмарки, оттого и печальны.

Оказалось, что ехать с ярмарки невесело в любом возрасте.

Причину богатырской печали ни Мутило, ни Колобок понять не могли и не хотели, потому что не ведали сроков своего обретания на земле и тем более — половины его.

— Туда скакали втроем на одном коне, а ворочаемся с обозом! — хвалился Мутило, который, можно сказать, стоял у истоков этого успешного предприятия.

— Что ты с этими деньгами делать‑то будешь в своем озере? — спросил Жихарь.

Все трое валялись на возу в куче ярких заморских тканей и прочего мягкого товара. Воз неспешно волок буланый северный битюг, а скоробежный Налим был привязан к возу, потому что торопиться теперь было некуда. За хозяйским тянулись остальные возы, руководимые наемными возницами. Им Колобок не доверял, время от времени прыгал из телеги в телегу, проверял — все ли на месте. На старых разбойников, которых богатырь, как и обещал, прихватил с собой, Гомункул тоже не надеялся…

— Сперва я думал выстелить дно Гремучего Вира изразцами, — сказал водяник.

— Но потом понял, что худо придется водорослям. Да и раствор в воде не схватывается… Можно, конечно, выписать красивых рыбок из Чайной Земли, но ведь мои караси обидятся, возревнуют. Опять же и моржам у меня жарко покажется… Наверное, закопаю в ил, пусть в озере собственный клад будет — через тысячу лет люди станут искать, стараться… То‑то посмеюсь!

— Сколько тебе раз говорить: давай лучше переведу твою долю цюрихским гномам, — сказал Колобок. — За тысячу лет она знаешь как возрастет!

— Этим поганцам богатеть за мой счет не дам! — решительно заявил Мутило. — Человека им лысого, а не деньги! Потому что они и так обленились — кайло не могут поднять…

— Псу под хвост, — вздохнул Колобок. Он, бедный, так уж старался в продолжение всей седмицы, проведенной на ярмарке, приумножая полученные от цыгана и Полелюя доходы:

торчал целыми днями в Доме Быка и Медведя, участвовал в удивительных тамошних торгах без товара;

покупал за морем пшеницу и продавал здешние холсты;

всучил северным людям‑самоедам три воза ненужных им лаптей, которые еще только предстояло сплести кривлянам;

удачно поменял с южными чернокожими купцами ихние сладкие фиги на горькие наши кукиши;

заключил с неспанцами договор о поставках болотного пара на семьдесят семь годов (причем без ведома Совета болотных кикимор);

втридорога продал варягам право на многоборские мухоморы, сатанинские грибы, бледные поганки и ложные опята (а коли по ошибке срежут белый гриб либо подберезовик — вира великая);

для себя лично приобрел громадный грильбарский ковер, чтобы кататься по нему вволюшку;

вставил себе, не дожидаясь Жихаревых милостей, великолепные золотые зубы и препоясался золотой же цепью, чтобы народ уважал.

Ошеломленный Жихарь устал сверх меры, потому что все эти хитрые действия пришлось производить именно ему под руководством голоса из сумы — ведь самого‑то Колобка в такой толкучке затоптали бы сразу. Никому не ведомый Шарап из деревни Крутой Мэн внезапно стал самым известным на ярмарке человеком.

Тем временем Мутило тоже без дела не сидел, с помощью заветных костей приумножая свое богатство. И следить за безопасностью водяника тоже приходилось богатырю, и мешки с золотом таскать.

Но дивное дело — такая удача отчего‑то не радовала многоборского князя и даже тревожила.

— То ли дома беда? — спрашивал он время от времени пустой воздух, но битюга не поторапливал.

Никакой беды дома не было, иначе богатырь давно бы об этом узнал. В последний ярмарочный день, когда все труды были окончены, Жихарь углядел лежащего под забором знакомого человека. То был Симеон Живая Нога, один из семи братьев‑однобрюшников. Братья к тому времени разошлись в разные стороны — пытать счастья поодиночке. Симеон, попав на Полелюеву Ярмарку, всем предлагал свои услуги скороспепшого гонца, но никто его не нанимал — все знали, что бегает‑то он быстро, но вот возвращения его не дождешься по причине полной относительности.

Колобок назвал Симеона‑младшенького, а заодно и всех остальных людей, долбодырыми пустогромами и велел послать за ярмарочным кузнецом, чтобы тот отлил для незадачливого гонца чугунные башмаки, да потяжелее, — пусть не превышает чересчур шустрый паренек скорости света.

Для начала Жихарь предложил скороходу сбегать в Столенград — отнести княгине Карине гостинец. На возвращение Симеона в нынешнем году богатырь не надеялся, поэтому для подарка избрал простой недорогой платок, кое‑как украшенный разляпистьми линючими цветами. В таких платках здесь щеголяли девки из Веселого Дома. Пропадет — так не жалко.

Но не успел заботливый супруг осушить чару, как посланец воротился, сотрясая землю тяжкими ударами чугунной обуви. Симеон был красен, испуган и в обеих руках держал половинки разодранного подарка. Княгиня Карина, сказал он, велела передать, что окаянный Жихарь, очевидно, с кем‑то ее перепутал, что может означенный пропойца домой вовсе не заезжать, а может он, подлец, на Полелюевой Ярмарке оставаться навечно и княжить в самом распоследнем кабаке, покуда вышибала не выкинет его за порог, на частый дождичек. Сыну же будущему, так и быть, она скажет, что отец со славою пал в неравном бою со змием цвета весенней листвы…

Жихарь, охая от ужаса, напраслины и позора, побежал по рядам, скупая самые дорогие ткани, меха и наряды, самые сладкие восточные лакомства, самые редкие колдовские книги в железных переплетах. Прихватил даже под горячую руку все лубки про Сопливого. Узел с новыми дарами вышел столь тяжелый, что нагруженный им Симеон вернулся не так скоро как в первый раз.

Разгневанная Карина, по его словам, несколько утешилась, только не велела больше тратить деньги на что попало, но покупать по списку, наскоро ей составленному (Колобок, глянув на этот список, даже присвистнул, пользуясь новыми зубами).

Кроме того, она просила посмотреть, нет ли в продаже лубков про красавицу Крошечку‑Хаврошечку: «Поцелуй Крошечки‑Хаврошечки», «Пламенная страсть Крошечки‑Хаврошечки», «Крошечка‑Хаврошечка и ее любовники», «Поруганная честь Крошечки‑Хаврошечки», «Что сказал покойник Крошечке‑Хаврошечке», «Никаких орхидей для Крошечки‑Хаврошечки» и других — всего двадцать семь названий.

Жихарь снова поплелся по рядам. Конец списка волочился по земле, путался под ногами.

Купцы, убедившись в чудесных свойствах Симеона, стали наперебой приглашать его к себе в службу, Полелюй предложил ему постоянную работу, но Мутило, наущенный Колобком, заявил, что скороход теперь собственность торгово‑промышленного товарищества и в наймы никому не сдается. Сам скороход только кивал согласно, потому что боялся и уважал Жихаря еще со времени их первой встречи.

Несомненно, Симеон Живая Нога был самым полезньм приобретением из всех…

Потом богатырь вспомнил и о бесполезных приобретениях, о своей богатырской клятве.

Но совершенно никчемных товаров не бывает, коль скоро они стали товарами.

Тяжелые вещи всегда сгодятся хоть гвозди заколачивать, легкие можно пускать по воде и любоваться. Поэтому Жихарь на всякий случай, не торгуясь, купил целый короб разного барахла у старьевщика — потом будет время найти там самое бесполезное…

Заказы княгини так и не удалось выполнить целиком — чего нет, того негде взять.

Жихарь в третий раз отправил гонца в Столенград, наказав сидеть там и дожидаться обоза. Ну, а если там вдруг чего случится — лететь за богатырем со всех ног…

Так что дома‑то было все спокойно, а вот на душе не очень. Бывает такое, когда в ясный день проскользит по земле мимолетная чья‑то тень, и вроде бы даже похолодает, и беспечальная беседа внезапно прервется, и рука поставит непригубленную чарку обратно на стол, и беззаботные друзья вдруг переглянутся между собой, вспомнив, что они здесь не навсегда…

— Не понравился мне этот старьевщик, — вдруг ни с того ни с сего вспомнил Мутило.

— Я к нему не присматривался, — сказал Жихарь. — Не до того было.

— На Ырку похож, — продолжал водяник.

— Ырка днем не ходит, — подал голос Колобок. — Ночь его время.

— Не случалось мне видеть его, — сказал богатырь.

— Хоть он из наших, из заложных покойников, — сказал Мутило, — а не жалуем мы все‑таки Ырку. Вредный, злобный, ни выпить, ни потолковать… И вашего брата губит занапрасно, человек его задери… Ты, Жихарь, чуял когда‑нибудь, что за тобой ночью кто‑то идет? Особенно когда возвращаешься из застолья?

— Конечно, — сказал князь. — Многажды. Да ведь я не оглядывался, я порядок знаю. Или вот когда ходил во Время Оно — тоже за мной некто следовал, только это был не Ырка, а Сочиняй‑багатур, и очень он меня тогда выручил.

— Ырка бы тебя так выручил, что больше не надо! — сказал водяник. — Он ведь до земного срока не дотерпел — зарезался тупым ножом, удавился ветхой веревкой, отравился выдохшимся ядом. Поэтому он и пьет из людей жизнь, чтобы дожить свое…

— Ночью, только ночью, — напомнил Гомункул. — Днем он бессилен. Мало того — днем его и увидеть нельзя…

— А вот все‑таки это Ырка был, — утвердился на своем Мутило. — Он еще рожу от меня прятал, да ловленного карася не проведешь.

— …но если Ырку видели днем, — продолжил Колобок, — значит, ходил он не сам по себе, его послал кто‑то посильнее…

— Ладно, не запугают, — сказал Жихарь и поглядел на черные ели по краям дороги. Вот из‑за них, видно, и пала смута на душу. В березняке веселиться, в сосняке молиться, в ельнике удавиться…

Богатырь тряхнул головой и начал думать о хорошем: вот родится сын, и тогда непременно объявится из потаенных занебесных глубин на белый свет родимый Жихарев батюшка, повелитель планеты Криптон, с супругой — поглядеть на внука. И встанет во весь свой немалый рост — от земли до неба. И все князья, цари, шахи, ханы да императоры сразу поймут со стыдом и запоздалым раскаянием, что против Жихаря они — сброд безродный, беспородный…

— Извиняться будут! — вслух сказал он. — В том числе и планетник Опивец…

— Снова ты за свое, — сморщился Колобок. — Я же тебе говорю: если бы ты был младенцем с Криптона, то умел бы, к примеру, летать…

— Я не раз летал, — с достоинством ответил Жихарь. — Я целых два раза летал посредством горячего воздуха. Правда, второй раз в полном беспамятстве…

— Посредством горячего воздуха нынче только ленивый не летает, — сказал Колобок. — Нет, тебе бы полагалось лететь без пара и без крыльев, одною силою духа. А также сдвигать горы, разрушать дворцы одним прикосновением…

Я знаю, я видел.

— Ну, я любую избу запросто развалю. Даже терем. Да и скале не поздоровится, особенно когда поем как следует. Не станут же Кот и Дрозд врать, они уже седые…

— Жалеют они тебя, — сказал Гомункул. — Вот и врут, жалеючи. Обыкновенный ты человек, хоть и рыжий. Но это, знаешь, тоже неплохо…

— А как же пеленка? — возмутился Жихарь. — Ее, к примеру, порвать невозможно…

— Пеленку стащили из‑под настоящего криптонского принца, — безжалостно молвил Колобок.

Богатырь пригорюнился еще пуще. Вот всегда так: обязательно найдется кому развеять нечаянную радость, бросить в ковшик с душистой медовухой лесного клопа!

Колобок понял свою вину, похлопал Жихаря по пузу и, желая подвеселить товарищество, затянул песню:

Жил отважный Капитал, В древних банках обитал, И не раз он попирал Идеал, Но однажды дед седой, Потрясая бородой, Написал, что Капитал — совсем худой!

Что в труде И в бою Он присваивает долю не свою…

Услыхав песню, Кот и Дрозд, которые тряслись позади через два воза, внезапно грянули припев:

Капитал, Капитал, улыбнися И судьбу свою достойно прими!

Капитал, Капитал, поделися Между всеми, всеми добрыми людьми!

Оказывается, это была старая разбойничья песня.

Хоть давно народным стал Этот самый Капитал, Люди гибнут, как всегда, за металл…

— Тихо! — вскричал Мутило и предостерегающе вскинул лапы.

Певцы замолчали.

— Засада? — не разжимая губ, спросил Жихарь.

— Да какая там засада! Гремучий Вир близко, рыба у меня икру мечет, а вы тут разорались!! Человеки полосатые!!! Икринки же пугаются, могут вовсе не вылупиться!!!

— Почти приехали, — вздохнул богатырь, слез с воза, прихватил оттуда короб с бесполезностями.

Мутило тоже слез, на ходу с облегчением принимая привычный облик, и пошлепал за богатырем. Сундук с водяниковой долей был тяжек, в грязи оставались глубокие следы перепончатых лап.

— Прощевай, Гомункул! Может, еще свидимся…

Тропинка скоро вывела их к лесному озеру. В воздухе дрожал противный звон.

— Развел комара, — проворчал Жихарь. — Как еще потеплеет, так сюда лучше и не соваться…

— Вот и хорошо, — сказал Мутило. — Нечего здесь людям околачиваться… кроме некоторых… Не станет комара — чем я малых рыбят буду кормить?

— Значит, Налима ты мне оставляешь? — спросил богатырь, не веря своей удаче.

— Обещал же, — обиделся Мутило. — Думал, слово водяника — что вода текучая?

Ну, буду его брать раз в год, на Купальный день, к начальству с докладом ездить…

— Везде начальство, даже у вас…

— Зима у нас долгая, тоскливо коню подо льдом, — объяснил Мутило причину своей щедрости.

— А у меня он зимой в ледышку не обратится? — поспешно спросил богатырь. — И как за ним ходить?

— Гоняй его почаще, вот и весь уход.

Русалка высунулась из воды по пояс и приветственно махала руками.

— Соскучилась, рыбья холера, — осклабился водяник. — Подождешь, не княгиня…

Жихарь вывалил содержимое короба на траву и стал раскладывать бестолковый товар в поисках самой бесполезной вещи. Он повертел зюзюку, попробовал расправить ей крылышки — ничего не вышло. Зюзюка только мелко дрожала и норовила рассыпаться.

Молоток с обратным ходом был не только бесполезен, но даже и вреден: с ним недолго самому себе продолбить голову, а гвоздь так и не войдет в дерево.

Были, кстати, и ржавые гвозди, но все, как один, для левой стены.

На знаменитый, хотя и потертый мешочек со смехом богатырь поглядел с глубоким презрением, поскольку смех оттуда раздавался без всякой причины, а это дурной признак.

Разноцветные рыбьи зонтики Мутило признал отнюдь не бесполезными и сграбастал в свою пользу.

Было там и тележное колесо, по уверениям старьевщика, как раз Пятое, но на вид — самая обыкновенная запаска, необходимая в дороге.

К Пятому колесу прилагался и тележный скрип в берестяном туеске, чтобы пугать самых зачуханных и трусливых.

— Придумают же люди! — не то восторгался, не то насмехался водяник.

Ручка гребешка для плешивых была когда‑то украшена самоцветами, но их давно повыковыряли.

А значение большинства вещей в этой куче Жихарь и вовсе не способен был понять. Иные грюкали, иные звякали, иные просто лежали тихонечко лежмя и не просили есть.

Наконец блеснул на солнце какой‑то чудной серп — маленький, тонкий, совсем не заржавленный. Правда, деревянная рукоятка у него щетинилась пробившимися липкими зелеными листочками.

— Пригодится — пусть дети учатся жито жать! — сказал богатырь и попытался оборвать листочки.

Серп выскользнул у него из рук, чиркнул по ладони лезвием и рассек ее — неожиданно глубоко.

— Блин поминальный! — вскрикнул в сердцах Жихарь и отбросил серп от себя подальше. — Забирай его, Опивец, — может, тоже отрежешь себе чего‑нибудь!

Мерзопакость какая!

Серп не упал в груду бесполезной своей братии, а повис в воздухе, вращаясь сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Наконец вокруг него образовался маленький вихрь, поднявший пыль из короба старьевщика, рыжую хвою, бурые прошлогодние листья и обрывки высохших водорослей.

— Смотри‑ка — принял, — сказал Мутило, внимательно наблюдавший действия богатыря. Тот ничего не ответил, потому что зализывал ранку.

Вихрь оторвал свой тонкий хвостик от земли и начал подниматься вверх, тихонько завывая.

— Ну вот и в расчете, — выдохнул богатырь, пошарил глазами по земле, сорвал листок подорожника и залепил порез. Потом он старательно собрал оставшееся барахло обратно в короб и отнес его в рыбачью развалюшку. Не тащить же на княжий двор!

Прощание с водяником не затянулось — за дорогу все разговоры переговорили.

— Спасибо тебе за все, страхоил мокроживущий! — сказал Жихарь. — Без тебя никогда бы мне не разбогатеть.

— Шелешпер ты безжаберный, бесхвостый! — в лад ему ответил Мутило. — Колобка благодари. Вы его там смотрите не слопайте с голодухи!

— Какая теперь голодуха! — хохотнул Жихарь, тряхнул водяника за плечи, повернулся и пошел по тропе к дороге.

— Ох, не нравится мне все это, — негромко сказал Мутило не то Жихарю, не то русалке, не то самому себе.

Богатырю тоже было как‑то невесело, и Гомункул сразу это заметил, начал приставать с расспросами, как да что получилось с Опивцем.

— …в общем, вышло все так, что я сам ему повинный подарок выбрал, — закончил Жихарь свой рассказ. — А вещь диковинная — свежие листики на сухом черенке…

Колобок вдруг замычал, закатался по узлам и сверткам, выдрал из бородки клок седых волос.

— Ох, почему же я с тобой не покатился, не удержал? Ведь тебе в руки попала такая вещь, а ты ее сам, по доброй воле, отдал окаянному планетнику! Мало ли что он с ней утворит?

— Да что за вещь‑то? — испугался Жихарь. — Неужели я опять какую‑то глупость учинил?

— Да еще каку‑ую! — провыл Колобок. Из маленьких его глазок покатились сухие хлебные крошки. — Дуракам счастье! Тюх‑тюх, перепентюх! Лучше с умным потерять, чем с дураком найти! Это такая вещь, такая… Да ты не поймешь…

— Скажи толком, — потребовал Жихарь и понял, что боится ответа.

— За Зимними Горами зовется она ваджрой, — сказал Колобок. — А у вас не знаю как.

— В третий раз приходила в руки… — прошептал богатырь.

Дата добавления: 2015-08-03