Глава третья. Те, которые были,

Те, которые были,

Те, кого уже нет,

Те, которые жили

Много ли, мало ли лет,

Те, кого уж забыли,

Может, где‑то живут.

Но не тут.

Борис Смирнов

— …На третий день въезжает Дурак‑царевич в темный лес. Глядь — навстречу ему лежит в гробу, насосавшись кровушки, сам граф Дракула. Взмахнул царевич осиновым колом, как его Яга Прекрасная учила, а граф взмолился человеческим голосом:

— Не бей меня колом. Дурак‑царевич, без меня все сочинители с голоду пропадут, а я тебе в трудный час пригожусь!

Пожалел Дракулу царевич, засунул вместе с гробом в торбу и дальше поехал.

Едет‑едет и видит — сидит Немал‑человек, весь из чужих кусков сшитый суровой ниткой, ищет погубить своего батюшку, доктора Франкенштейна.

Дурак‑царевич и его пожалел, хотел добить, чтобы не мучился, а чудовище его просит:

— Не трогай меня. Дурак‑царевич, без меня никакого романтизму не будет, все лицедеи без работы останутся! А я тебе в досужий час пригожусь!

Помиловал царевич и его, посадил в торбу и дальше двинулся. Выезжает на поляну, а там какой‑то неопознанный злодей гулящих девок острым ножичком потрошит, на печенки и селезенки разбирает.

Вытащил Дурак меч‑кладенец, хотел снести Потрошителю безумную голову, так тот возражает:

— Нельзя меня рубить, Дурак‑даревич, меня Джеком зовут! Без меня сыщикам нечего делать станет, начнут они сами дела придумывать да невинных привлекать! Я тебе, когда понадобится, помощь окажу!

— Блин с тобой, полезай в торбу, да никого там не трогай…

Ехал, ехал царевич и приехал в город Голливуд. У ворот стоит Великий Немой и кричит…

…Жихарь подошел тихонько сзади и рявкнул. Апокалипсия Армагеддоновна полетела с завалинки, а Ляля и Доля, слушавшие сказку, рассмеялись и заступились за гуверняньку:

— Батюшка, Дурак‑царевич — это не про тебя!

— Сколько тебя, злокачественная старушка, предупреждать? — вздохнул богатырь. — Ну зачем ты детей пугаешь?

Гувернянька с достоинством поднялась.

— Дневные сказки избывают ночные страхи! — важно сказала она, хотя Жихарь так и не понял, кто кого избывает.

— Сходите, дочери любезные, проведайте братца — он проснулся, хочет вас видеть… Ляля и Доля умчались.

— Спит по‑прежнему, — сказала Апокалипсия Армагеддоновна, не дожидаясь вопроса. — Вы там до чего досоветовались?

— Перегонный котел от натуги взорвался, — ответил богатырь. — Головы уцелели, умы прояснились. Сейчас решаем, кого за Смертью посылать.

— Все равно же сам пойдешь. А куда хоть, знаешь?

— В Костяные Леса, конечно, — сказал Жихарь. — Только как теперь туда проникнуть, живому‑то? Не отравишься, не удавишься… Разве что… — Он задумался.

— Вот слушай, — сказала гувернянька. — То есть больше никого не слушай, кроме меня. Людей с собой не бери, прихвати одного Колобка — невелика тяжесть. Поезжай прямо сейчас, чтобы никто не знал, не то начнут отговаривать. А когда вернешься, они, поди, и не заметят…

— А на что мне Колобок?

— Он многое знает, если потрясти как следует. Значит, слушай… Только больше меня злокачественной не обзывай!

— Не буду, — кивнул Жихарь.

— Сыну на всякий случай имя оставь…

— Нет, — сказал Жихарь. — Когда вернусь с победой, тогда и нареку. А иначе ведь все равно он не вырастет, так и будет младенец…

— Как хочешь… Стало быть, сгоняла я нынче Симеона Живую Ногу в одно место…

…Когда‑то скифы были многочисленным и могущественным племенем, ходили в дальние походы, покоряли царства и государства, свозили в свои холмистые земли несметные богатства. От хорошей жизни скифы обленились, переложили все дела на рабов, а сами предались развлечениям.

Развлечений у скифов было два. Первое заключалось вот в чем: знатный воин залезал на одинокое дерево либо на высокий столб, нарочно для этого вкопанный в землю. Слуги подводили под дерево оседланного коня, скиф примеривался к конской спине и прыгал, растопыриваясь в воздухе. Если, рухнув в седло, скиф ломал коню крестец, то считался победителем и прославлялся вовеки. Если не ломал, то подвергался насмешкам и понуро шел в свой шатер, чтобы с помощью обильной пищи набрать вес для следующего состязания.

В шатре его ждало и другое развлечение — усмирять строптивых рабынь. Но после подобного прыжка — неважно, удачного или нет — усмирять было очень трудно, поскольку у прыгуна все там было отбито. Так что участвовать последовательно в двух развлечениях удавалось только самым выносливым.

С годами конское поголовье у скифов сильно сократилось, рабыни же сделались не то что строптивыми, а откровенно наглыми. Помыкали толстыми витязями как хотели.

Те, кто поумнее, отказывались от дедовских обычаев: не калечили коней и не мучили зря рабынь — они потихоньку уходили в леса, научились ставить избы, сеять жито. Так и появились на свет многоборцы, и сердились многоборцы, когда напоминали им о скифском происхождении. Тем более что и глаза у них стали уже не раскосые и не жадные, в отличие от предков.

Соседи — те же степные орды — давно бы искоренили это древнее племя, но была у скифов одна верная выручка. Научились они в трудный час отправлять к своим скифским богам гонцов, чтобы жаловаться непосредственно самому вышнему начальству. Для этого рыли глубокую яму, складывали туда обильные припасы на долгую дорогу, закалывали доброго коня, парочку отроков и служанок, а потом выбирали после известных состязаний лучшего воина и в награду удавливали его, плача и рыдая. Укладывали героя на ложе из трав, накатывали над ямой бревна и насыпали поверх бревен высокий курган. Герой попадал куда следует, излагал требования племени и указывал на обидчиков.

Опасаясь небесного гнева, соседи со скифами не связывались.

Впрочем, точно так же провожали в Костяные Леса умерших или убитых вождей.

Быстроногий Симеон выяснил, что последний вождь по имени Карбасай умер от пузяного вздутия еще на исходе зимы и до сих пор не похоронен — прощальные обряды и пиры заняли много времени, а тут еще и Смерть куда‑то подевалась… Некому стало нынче провожать вождя…

Поэтому примчавшегося на необыкновенном коне Жихаря скифы встретили весьма радушно — не помнили такого в племени, чтобы кто‑нибудь по доброй воле согласился сойти в могильную яму.

Здесь, в степи, отсутствие Смерти почти не замечалось, трава успела вымахать выше пояса, И что в ней творилось, никто не видел. Разве что по небу иногда пролетал гусь, пронзенный меткой стрелой. Да еще солнце в безоблачном полуденном небе чуть покраснело, как бывает при тумане или при пожаре, хотя степь нигде не горела. Там, на солнце, тоже было не все в порядке.

Кузнец Окул пожаловался Жихарю, что дров и угля при работе тратится больше, чем в прежние времена, потому что горят они не так жарко. Жихарь на это не обратил внимания, а Колобок встревожился. Он сказал, что вот так, незаметно, земля остынет, потому что все ее тепло уйдет в небесную пустоту, а взять нового теперь негде. То есть на смену обычной Смерти придет иная, тепловая…

Лю Седьмой слегка утешил Колобка, сказав, что еще допрежь остывания станет нечем дышать — ведь воздух очищается через зеленые листья, а они нынче никуда не годятся. Люди, конечно, не умрут, но все задохнутся, станут синие и угорелые, совершенно безумные, и если Смерть все‑таки соизволит вернуться, то работы для себя уже не найдет даже по части мелких жуколиц — все, что шевелится, неизбежно подохнет.

Колобок щедро отпустил белому свету на остывание несколько веков, Лю Седьмой на задыхание — от силы несколько лет, а то и месяцев.

— Чего ж я один‑то среди вас, безжизненных, делать буду? — сокрушался Колобок. — И от кого мне тогда уходить?

Гомункул на эту поездку решительно отказался париться в дорожной суме. Ляля И Доля сшили ему из кожаных ремешков такую ловкую сбруйку, чтобы Жихарь мог навешивать ее на шею. Богатырь поворчал, но согласился. Колобок был легкий, высохший. Золотую цепь он перед дорогой снял и отдал на хранение домовому, посулив содрать с того в случае пропажи три шкуры. Гомункул знал, что у скифов бывают золотые украшения и понаряднее — со зверями и всадниками.

Умели ведь когда‑то…

Сейчас они умели только вспоминать былое величие, рассказывать друг другу одни и те же старые сказки, пить ставшее непьяным кислое кобылье молоко да, как было сказано выше, губить коней. Усмирение рабынь вовсе сошло на нет…

— Почему голову врага на груди носишь, а не у седла? — спросил Жихаря молодой вождь. Предводителей здесь выбирали, понятное дело, по весу.

— Это друг и советчик! — обиделся Жихарь, и скифы стали глядеть на него почтительно: надо же, до чего жесток многоборский князь!

Сам Колобок, против своего обычая, не обиделся и не стал ничего объяснять.

Пышных хлебов здесь не пекут, знают лишь плоские пресные лепешки…

К погребению все было готово. Скифский жрец давал покойному вождю последние напутствия — к кому обратиться да чего сказать, скольких предков приветить, скольким врагам и на том свете задать хорошую взбучку. При этом он нет‑нет да и взглядывал в сторону Жихаря — мертвец хорошо, а на живого все‑таки надежды больше.

— Еды на троих кладите! — потребовал Колобок.

— Тебе‑то зачем? — шепотом спросил Богатырь.

— Положено — отдай! — строго сказал Гомункул. — Хлеб, знаешь ли, сам себя несет…

Воины в высоких колпаках глядели на Жихаря с благодарностью: хоть Смерти и нет, но кому охота коротать вечность в душном подземелье?

Покойного вождя жрецы своевременно подготовили к длительному хранению — вытащили скудные мозги и обильные внутренности, пропитали смолой и травяными настоями, — но работу эту, наряду с прочими, выполнили кое‑как, отчего славный Карбаксай явственно пованивал. Ладно еще, что и нюх у людей притупился…

Плача не слышалось: за месяцы прощания со своим главарем всё выплакали, а до Жихаря с Колобком никому дела не было, сами напросились…

— Коня берегите, — сказал напоследок Жихарь. — Вернусь — спрошу!

— Продай, а? — сказал вождь. — Проверим, крестец у него крепок ли?

— Проверь! — великодушно разрешил богатырь и захохотал. Потом спустился по бревну с поперечинами в яму.

Скифы споро, пока странный гость не передумал, настелили над ямой бревна.

— Плотней, плотней! — командовал Жихарь. — Не желаю пыль глотать!

Наконец последний солнечный лучик над головой его истончился, поиграл на бревенчатой стене и угас.

Полетели первые комья земли. Удары становились все глуше и глуше.

— Так они курган целую неделю будут насыпать, — сказал богатырь и закашлялся. — Жалко, что нельзя раздвоиться: я бы до вечера управился, хорошенько поевши…

И почувствовал, что есть не хочется. И пить. И спать. На земле он этого не замечал. То есть замечал, но не хотел подробно думать.

— Ничего, — сказал Колобок. — Сейчас должно подействовать. Курган — это ведь для людей, для памяти…

— Душно становится, — пожаловался богатырь и закашлялся. — И запах этот…

И темно…

— Лю мне подарил фонарик, — сказал Колобок. — Единственный умный человек среди вас, обломов. Даже непонятно, почему он с вами связался.

— А ты чего связался?

— У меня своя выгода…

— Зажигай свой фонарик, деловой…

В синем свете фонарика появились из тьмы высокие кувшины с пивом и квашеным молоком, связки конской колбасы, кабаньи окорока, головы сыра, стопы лепешек.

— Ты поешь, — велел Колобок. — Непременно. А то проголодаешься в Костяных Лесах, отведаешь тамошней пищи…

— Да я помню, — ответил богатырь. — Помню, что нельзя. Только кусок в рот не лезет, да и едят люди нынче больше по привычке… Скоро совсем разучимся…

Он подчинился, отведал скифской еды. Но то ли она безвкусной была, то ли вкус тоже подался вдогонку за Смертью.

— А вот эта золотая бляха с оленем умруну ни к чему, — сказал Колобок. — И гребешок этот со всадником и пешими воинами… Поднеси‑ка меня поближе…

— Еще мы мертвяков не обирали, — оскорбился Жихарь. — Добро бы я его в поединке уложил…

— Ладно, я сам…

И Колобок начал было выпрастываться из своей сбруйки, но вдруг тоненько взвизгнул, крутнулся и вцепился лапками в ворот Жихаревой рубахи.

— Чего ты, чумной?

— А зачем он глядит!

На лице скифского вождя в самом деле открылись две черные дырки, но света не отражали.

— Не дрожи ты! — досадливо сказал богатырь. — Подумаешь, умрун поднимается!

То ли мы видели!

— Это ты сам дрожишь, — шепнул Колобок. — А на меня спираешь…

Дрожали, конечно, оба — не могут ни люди, ни колобки привыкнуть к такому, да и не надо им к такому привыкать…

Звякнули золотые пластины. Карбаксай пошевелился и молчком сел на своем ложе. Жихарь ожидал, что умрун будет подниматься с великим кряхтением, но все звуки были внешними.

Заскрипели сапоги — покойник спустил ноги на деревянный настил, потом выпрямился…

— Осинки‑то не припасли, — сказал Колобок.

— У меня оберег серебряный, — ответил богатырь.

Но мертвец не обратил на них никакого внимания, так что и оберег не понадобился.

Карбаксай подошел к бревенчатой стене и трижды ударил в нее кулаком.

— Оволс! — потребовал кто‑то из‑за стены басом.

Мертвый скиф выкрикнул бессмыслицу:

— Сенсация: поп яйца снес!

Но не такая уж это была и бессмыслица — бревна словно бы лопнули посередине, подались внутрь земли, открывая образовавшийся в ней проход.

Толстый вождь с трудом протиснулся внутрь. Богатырь кинулся за ним, но бревна сразу же вернулись на место.

— Как же так? — растерялся Жихарь. — Что теперь делать?

— Стучи давай!

Богатырь троекратно грохнул по бревнам, так что сверху посыпалась земля.

— Оволс! — раздался все тот же голос.

— Какой оволс? Я дяденьку сопровождаю! Мне положено! — возопил богатырь.

— Оволс! — настаивал незримый страж.

— Повтори, что мертвяк сказал! — посоветовал Колобок.

Жихарь, как мог, воспроизвел нелепицу.

— Оволс еовс! — отозвался привратник, а стена не колыхнулась.

— Блин поминальный! Что ему нужно? Бабка про это ничего не говорила! Вот влетели!

— Тихо ты! Я все понял! Надо ему палиндром сказать!

— Какой палиндром?

— Такой, чтобы в обе стороны одинаковый! Ведь в Костяных Лесах и говорят навыворот! А на границе как раз надо палиндром предъявить!

— Где же я его возьму?

— Погоди, сейчас вспомню… А! Течет море‑не ром течет!

Стена бесшумно раздалась, и богатырь увидел далеко впереди удаляющуюся тень скифа.

— Сейчас догоню! — пообещал он Колобку и рванул в проход.

— Не поспели вовремя с него побрякушки снять! — пропыхтел Гомункул.

— А ты‑то чего пыхтишь? — возмутился Жихарь. — Это же я бегу!

— А я помогаю!

— Ну, спасибо!

Богатырю приходилось бегать подземными ходами — душно, правда, но в остальном все как и на земле. А тут и душно, и вязко, и движения какие‑то неуклюжие, и ноги тяжелые…

Еще недавно Жихарь даже уснуть как следует не мог — здесь же едва не терял сознание.

Наконец настигли Карбаксая, ухватили за плечо:

— Дядя умрун, долго ли идти?

Ничего мертвец не ответил, не обернулся даже, только сбросил богатырскую руку и продолжал шагать ровно и размеренно.

— Слушай, может, тут еще и грамоты какие‑нибудь спрашивают? — забеспокоился Жихарь. — Мы же с голыми руками!

— Надеюсь, до этого дело еще не дошло…

— И я надеюсь, хоть и не слишком. Ведь человеку везде норовят препоны поставить… О! Свет впереди! Гаси фонарь!

— Это не свет… Это тьма такая… Как бы разжиженная…

Они вышли в тусклый туман, в котором стены и свод растворились.

От тишины заложило уши, и богатырь хотел даже крикнуть: «Есть кто живой?»; но тут же понял, что выйдет полная глупость. И боевой клич «Всех убью, один останусь!» тоже не провозгласишь…

В Навьем Царстве не было видно ни просторов, ни гор, ни морей, ни неба над головой, ни земли под ногами — только мерзкий сырой туман вокруг. Покойник шагал вперед уверенно.

— Слушай, мы, кажется, на земле что‑то нужное забыли, — сказал Жихарь. — Я чувствую какую‑то потерю. Так бывает в походе: думаешь, думаешь, что же я оставил? Потом вспомнишь — либо соль, либо огниво, либо наконечники для стрел…

— Ничего не забыли. Здесь, как я и ожидал, нет Времени… Ох, нехорошо это, опасно…

Жихарь усомнился — как так нет Времени? Он попробовал считать про себя шаги, но сразу же начал сбиваться. Попытался вести счет ударам сердца — и снова обсчитался. Стал загибать при каждом шаге пальцы, так и того не сумел… А Калечину‑Малечину здесь звать бесполезно, да и звук вязнет в тумане.

— Надо торопиться, — сказал Колобок. — Не то вернемся домой к шапочному разбору, когда наша служба уже никому не понадобится…

— Зря мы всех желающих не взяли, — откликнулся богатырь. — Ты не подумай, что я тут чего‑нибудь боюсь, только тоскливо одним будет в Костяных Лесах.

— Не так уж много их было, желающих, — усмехнулся Гомункул.

— А побратимы‑то?

— Тем и наверху хватит заботы… Что‑то наш мертвяк лениво идет, не торопится. Как бы его подбодрить?

— Сейчас попробую…

Жихарь нагнал покойного вождя и дал ему тычка в шею. Карбаксай не обратил на это внимания.

— Давай обгоним, — предложил Жихарь. — Все равно ведь куда‑то да придем…

Только почему здесь все не так, как сказывали волхвы? Где, к примеру, река?

Где ладья со злобным перевозчиком? Где старуха, где палач, где воин?

— Здесь нет двух одинаковых дорог, — сказал Колобок. — Как нет на свете двух одинаковых людей…

— А‑а! — Жихарь сделал вид, что понял — хотя ведь и понял кое‑что!

Вдруг подошва его сапога шаркнула по чему‑то твердому и определенному, словно корабельный киль по гибельной мели или по долгожданной береговой отмели. Он глянул под ноги. Там было что‑то вроде мелкого белого песка.

Богатырь оглянулся по сторонам. Туман редел и рассеивался. Над головой, почти касаясь макушки, простирался потолок из такого же мелкого песка, только на вид более плотного. Хихарь поднял руку — рука прошла в верхний песок беспрепятственно.

— Не крути башкой, — скомандовал Колобок. — Не отвлекайся. Следуй за нашим проводником.

— Что‑то не торопятся его встречать с цветами и плясками…

И ошибся. Впереди послышался шум и даже, кажется, звуки трубы.

— Вот и вышли на простор, — сказал Колобок.

Они оказались в обширном зале, где густо толпился покойный народ. Сперва‑то богатырю показалось, что перед ним обычные люди, но потом он присмотрелся…

— Чего они похожие такие?

— Ну, не совсем похожие, — сказал Гомункул. — Пообтерлись тут, словно галька в прибое, утратили индивидуальность…

— Чего утратили?

— Перестали быть сами собой. Стали как все. Ты не забыл, что здесь говорят навыворот? Сумеешь понять и объясниться, или снова мне за тебя отдуваться?

— В детстве приходилось баловаться, взрослых дразнить… Гляди, гляди — Карбаксая чествуют!

Насельники Навьего Царства обступили мертвого скифа, сгрудились, стали его обнимать, целовать, колотить по могучей спине, пихать в могучий живот.

— Пополнение пришло!

— Нашего полку прибыло!

— Ну, держись, сынок!

— У него еще мамкины пирожки в кишках играют!

— Ничего, повытрясем!

— Получишь сейчас Навью прописку!

— Чтоб Небытие медом не казалось!

«Ничего себе — встречают, как новобранца в дружине!» — хмыкнул про себя Жихарь.

— Как новичка в тюремном застенке! — сказал, точно угадав его мысли, Колобок.

А покойники продолжали галдеть, вызнавать у пришлеца новости:

— Ну, как там — стоит земля?

— Вертится ли?

— Красуется ли Рим, Вечный Город?

— Как наши с «Реалом» сыграли?

— Кто убил Кеннеди?

— Кому на Руси жить хорошо?

— Кто да кто открыл закон Бойля‑Мариотта?

— Есть ли жизнь на Марсе?

— Видел ли ты когда‑нибудь дождь?

— Как был завоеван Запад?

— Как быть любимой?

— Как вам это понравится?

— Как украсть миллион?

— Как закалялась сталь?

— Как молоды мы были?

— Как царь Петр арапа женил?

— Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем?

— Когда дождь и ветер стучат в окно?

— Когда деревья были большими?

— Когда казаки плачут?

— Кто вы, доктор Зорге?

— Кто кого?

— Кто смеется последним?

— Кто пролетел над гнездом кукушки?

— По ком звонит колокол?

— По осени считают?

— Почему Карло не вылез из мешка?

— Что вообще творится?

Жихарь не выдержал и отбежал в сторонку.

— Ничего не поделаешь — вечные вопросы, — объяснил Колобок. — Их ведь за тысячелетия много накопилось…

— На пару‑тройку я бы запросто ответил, — сказал богатырь. — Про закаленную сталь и про доктора Зорге, например…

— Нет нужды, здесь просто порядок такой. Когда же до нас дело дойдет?

Жихарь расправил грудь, громко хакнул — так, что тихоголосые умруны примолкли.

Богатырь вышел вперед и отвесил покойникам глубокий поклон,

— Хлеб да соль! — воскликнул он.

— Астрал да ментал… — зловеще отозвался кто‑то.

— Кто… здесь… гостей… принимает? — спросил Жихарь. Говорил он медленно, потому что слова‑то надо в уме переворачивать!

— У нас, любезный друг, гостей не бывает… У нас коли попал, так выхода нету…

— Умруны добрые, ужели не чуете? Живым воняет! Как от кучи навозной прет!

Отойди, плоть смердящая!

— Да вы что? — обиделся Жихарь. — Я только вчера в бане мылся с дресвой и щелоком!

При упоминании бани умруны брезгливо сморщились, словно услышали про давно не чищенное отхожее место.

— Гоните его вон! Как бы он сюда заразы не натащил!

— Пошел вон! Не хрен здесь нахально жить на глазах у мертвых людей! Тут не существуют!

— А я слышал, что мертвые не знают о Смерти, — усмехнулся Жихарь.

— Еще и дразнится, мразь дышащая, теплокровная!

— Я не только дразниться умею, — пообещал богатырь. — Я еще и невеж учить мастер. Неужели за гробом отменяются все людские законы? Я хоть и живой, но все равно гость, тем более редкий… Опять же князь…

Услышав титул, мертвецы перестали выкрикивать оскорбления, но все равно остались недовольны, начали жаловаться Жихарю уже как должностному лицу:

— Почему который день пополнения не присылают?

— Почему жертвы не приносят?

— Вы предков не почитаете! Перечеркиваете наши достижения!

— Вы что там, у себя наверху, перестали скотину резать, птицу бить, рыбу вылавливать?

— Муравья ни одного не раздавили, таракана со стола не стряхнули, комара не прихлопнули!

— Микробов, и тех у вас нет!

— Что вы там, у себя наверху, думаете? Отчего порядок нарушаете?

— Мы уже подписи трудящихся собираем с непредсказуемыми последствиями!

— Думаете, живые — так и управы на вас нет? Управимся — нас ведь больше вашего!

Колобок подтянулся на своих постромках и шепнул Жихарю прямо в ухо:

— Видишь, все‑таки не знают они Смерти, иначе бы не спрашивали…

— Надо искать главного, — сказал богатырь. — Только как бы через эту толпу пробиться, неужели с ними драться?

— В крови по грудь, мы бьемся с мертвецами, — мрачно сказал Гомункул.

— Чего?

— Стихи такие. Ох, провозимся мы тут, застрянем надолго…

— Ладно ты мне посоветовал подкрепиться перед походом. Теперь я их раскидаю… Одного ухвачу за ноги и раскидаю… Где улица, где переулочек…

Но, к счастью мертвецов, раскидывать никого не пришлось. Умруны и умрунихи вдруг раздались в стороны, пропуская вперед кого‑то очень знакомого…

Грохоча и лязгая на ходу, к Жихарю шел король Яр‑Тур — совсем такой же, который остался в столенградском кабаке, только доспехи на нем были жестоко изрублены.

Дата добавления: 2015-08-03