Глава десятая. Кур для жарения нужно брать молодых; старых можно использовать для варки или

Кур для жарения нужно брать молодых; старых можно использовать для варки или приготовления рубленых котлет.

Книга о вкусной и здоровой пище.

В этот день князь Многоборья остался не у дел.

Столенградские плотники сколачивали длинные столы и лавки для грядущего пира, вышивальщицы украшали свежевытканные холсты надлежащими узорами, молодежь обоего полу разучивала полагающиеся к торжеству песни и пляски, стряпухи прямо на улице готовили угощение в больших котлах, кабацкие служки выкатывали из подвалов поместительные дубовые бочки, а счетоводы во главе с Колобком тихонько щелкали костяшками и громко рыдали, подсчитывая затраты.

Симеон Живая Нога уже успел оповестить всех, кого Жихарь желал бы видеть на празднике, — никак не мог найти только Яр‑Тура и Беломора.

Мальчишки, оседлавшие все крыши и деревья, высматривали прибывавших гостей, потому что многие из них добирались до многоборской столицы весьма чудесными способами.

Девчонки, предводительствуемые Лялей и Долей, развешивали на домах и заборах березовые ветви и разноцветные венки.

Молоденький домовой со своим дворовым пособником носились по терему и двору, всех торопили и понужали — не хотелось маленьким опозориться перед гостями.

Даже новорожденный сын князя, покуда безымянный, был занят самым важным делом: учился жить на белом свете, орать и яростно сучить ручками и ножками.

Отдыхала только княгиня Карина, и повивальные бабки, шнырявшие вокруг княжеской бани, тревожились, что спит она слишком долго.

Один Жихарь пребывал одновременно в радости, тревоге и безделье. Тревога не отпускала его уже много дней, радость прорезалась вместе с первым воплем младенца нынешней ночью, а безделье было вынужденным — кому бы богатырь ни подряжался пособить, все его вежливо отгоняли, приговаривая, что не княжеское это дело.

Княжеских дел в этот день не было и не могло быть. В такой день и могущественный государь, и простой землепашец равны, потому что на белый свет явился тот, кому суждено либо продолжить отцовский путь, либо круто повернуть в сторону.

Когда человек рождается, возле бани, где это обычно происходит, обязательно крутятся три Суденицы — старуха, средолетка и юная девица. Они решают меж собой, сколько человеку суждено прожить, кем в жизни быть и как помереть.

Редко кому удается подслушать этот приговор: матери с отцом не до того, а постороннему человеку до чужой судьбы дела мало, да и опасное это занятие:

оскорбленные Суденицы могут заметить его и отнять язык.

Колобок же был и не человек, и не посторонний — он всю ночь подстерегал Судениц и успел‑таки услыхать про долгий век княжеского сына прежде, чем был обнаружен. Заклятья Судениц на Гомункула не подействовали, так окаянные бабы пинками прогнали обнаглевшее, как они выразились, хлебобулочное.

— Все‑таки лучше, чем ничего, — похвалился разведчик, отряхивая малиновый кафтанчик.

— Ты бы хоть цепь снял, — попенял ему богатырь. — Они же не глухие, враз тебя и раскрыли…

— Ага, чтобы Кот с Дроздом ее похитили! Ничего, другие и века своего не ведают…

А с утра и Колобок нашел занятие, и остался Жихарь один.

Он сидел на берегу пруда и смотрел, как плещется в воде конь Налим — тот умел мыться без помощи человека.

Сына богатырю сунули в руки только на краткое время, чтобы всенародно признал дитя своим, а потом сразу же утащили в теплую баню, к спящей матери.

Из гостей прибыл пока что один Сочиняй‑багатур — его табуны в поисках высокой травы прикочевали к лесному порубежью, и это было во благо обоим народам — степняцкие стада тучнели, а многоборские границы обрели дополнительную защиту.

Сам певучий побратим Жихаревых переживаний не понимал и понимать не хотел, потому что сыновей этих у Сочиняя получилось даже с избытком — хватило бы только степи для всех. Вечный воспеватель девичьей красоты относился к появлению наследников примерно так же, как к овечьему окоту. Что и побратиму советовал.

Сочиняй и так, и этак пробовал развеселить богатыря, но потом плюнул и пошел к новому приятелю, Рапсодищу, чтобы поделиться с ним высокими песенными замыслами и потягаться в силе голоса. Но при первых же звуках состязания повивальные бабки прогнали певцов как можно дальше, в густой садик, откуда время от времени доносились до Жихаря то истошный визг, то мрачное гудение, то вопль предсмертный лопнувшей струны.

Во время странствий богатырю довелось погостить в диком бесштанном племени туруру и наблюдать там удивительный обычай. Во время родов женщину со сведущими старухами изгоняли из деревни на выселки, отец же будущего ребенка оставался в своей хижине, освобождался от всяких трудов и катался по полу с отчаянными криками, словно сам в тяжких муках рожал. Другие туруруйские мужики всячески его поддерживали и утешали, а по исходе благополучных родов поздравляли и приносили богатые подарки. Более того, наглый папаша после того еще отлеживался несколько дней, тогда как несчастная мать кое‑как поднималась и шла в поле срезать колоски. Вот так в этом племени понимали поговорку насчет того, что без опары тесто не поднимется…

Многоборцы же в таких случаях открывали настежь все двери и окна, распахивали городские ворота, отворяли сундуки и клети, снимали даже печные заслонки, развязывали все узлы — чтобы роды прошли нестесненно. Подарки же приносили именно младенцу, да не сразу, а после того, как прорежется первый зуб.

Как обставляют деторождение в королевстве Яр‑Тура, Жихарь не знал, поскольку король Камелота наследников покуда не имел, тянул чего‑то — или королева ему досталась такая, пустопорожняя.

Что же случилось с Яр‑Туром? Симеон Живая Нога докладывал, что дворец в Камелоте стоит пуст, если не считать немногочисленной и неразговорчивой стражи, что за Круглым Столом, за которым могут поместиться сто рыцарей и еще полста, никто не пирует, а простой народ печален и ждет каких‑то напастей, потому что некому стало защищать его от великанов и колдунов.

«Вот отпразднуем родины — оседлаю Налима и помчусь туда, — решил про себя богатырь. — Вдруг это племянничек Мордред им что‑то напакостил?»

Но потом подумал‑подумал и понял, что уезжать сейчас никак нельзя: соседи, прослышав о неслыханном многоборском богатстве, непременно попытают счастье его присвоить. Да и Яр‑Тур может внезапно обидеться, что вмешиваются в его дела, — ведь у рыцарей капризов еще больше, чем у баб. Вдруг король Камелота с дружиною просто отправились охотиться в глухие чащобы?

А с Беломором еще непонятнее. В избе на речном острове его нет, да и не жил он там в последние дни: тоже о чем‑то тревожился, обходил город вдоль частокола, волхвовал.

Карина сказала, что накануне Жихарева приезда старик, по словам стражников, встал до света и, никому ни слова не молвив, ушел в лес без припасов и без чародейных причиндалов, даже босиком. Леший с Боровым тоже ничего не прояснили, потому что трое суток безвылазно играли в кости на пузатых жуков‑рогоносцев и лесные обязанности свои оставили в забвении.

Жихарь уговорил Апокалипсию Армагеддо‑новну посмотреть на талую воду, сохраненную для такого случая в липовом ковшике: вдруг да чего покажут? Но сколько дошлая гувернянька ни шептала над водой, ничего на поверхности не объявлялось, кроме чистого неба, — а по настоящему небу в час гаданья как раз шли облака. Не птицей же он улетел, хотя с Беломора станется…

Была еще слабая надежда узнать что‑нибудь от Демона Костяные Уши, но он покамест еще не прибыл.

Из садика выбрели к пруду охрипшие Сочиняй‑багатур и Рапсодище. Рапсодище притащил с собой лукошко с яйцами, позаимствованное у возмущенных стряпух.

Время от времени певцы опорожняли содержимое яиц себе в глотки для крепости голоса.

— Еще одно хорошее имя вспомнил — Оброслан! — сказал Сочиняй. — Самое счастливое имя. У хозяина с таким именем овцы часто‑часто плодись, волки далеко‑далеко обходи…

Степной хан, ежегодно гостивший в Многоборье, говорил уже почти правильно и даже пробовал слагать на чужом языке песни.

— Запомним, — вяло откликнулся Жихарь. В поисках имени для сына он с завязанными глазами наугад тыкал пальцем в строчки книги «Ономастикон», но всякий раз выпадал то Дурло, то Грузило, то Еболдай, то что‑нибудь похуже.

— Назови‑ка его лучше Терминатор, — посоветовал умудренный странствиями Рапсодище. — Тогда его и кирпичом не убьешь. Про Терминатора особое сказание сложено, называется «Повесть о ненастоящем человеке»…

И немедленно заголосил:

Ой, во том ли во светлыим будущем Все махины на людей исполчилися, Извести решили весь род людской…

— Тихо ты, — сказал богатырь. — Какой же он ненастоящий? Тогда бы у него пупка не было, а у моего все на месте… Скажешь тоже… Терминатор… Вы скорлупу‑то в пруд не бросайте, я за вами не нанимался убирать!

— Мое дело — предложить, — огорчился Рапсодище.

Притащилась на уютный зеленый берег еще парочка бездельников — Кот и Дрозд.

Разбойники тоже прибыли не с пустыми руками — прикатили, скрывая в высокой траве, небольшой бочонок. Угощение, видно, не далось им даром: нос у Дрозда слегка загнулся набок, покатый лоб Кота оживился свежей царапиной.

— И чего жадничают? — удивлялся Дрозд. — Все равно к вечеру рекой польется…

— Только бы Карине не донесли, — сказал Жихарь и выбил пробку. — Как она там, не слыхали?

— Молочко есть! — радостно доложил Кот. — Она покуда еще спит, но кормить уже кормит.

— Перед свадьбой бывает мальчишник, — сказал Рапсодище. — А для наших посиделок названия еще не придумали.

— Чего думать — глоткам освежай делаем сказал степняк. — Когда багатур аракчи — всякий жена молчи!

Жихарь пошарился в траве, вытащил несколько берестяных плошек — место у пруда заветное, испробованное.

— За материнство и детство! — провозгласил Рапсодище. Голос к нему уже вернулся.

А‑а! — послышалось в траве. — Без меня‑а! Сейчас выкажу! Сказано — наказано!

— Совсем дите стал наш Гомункул, вздохнул Жихарь.

— У детей такого нюха на хмель не бывает, — возразил Кот. — Надо же — откуда учуял! Чего тебе в тереме не сиделось, не считалось?

— А, Каравай‑багатур! — обрадовался степной певец. — Закуси‑хан!

Отломи‑джан!

— Дурацкие у вас в степи шутки, — сказал Колобок. — Баланс я подвел, сальдо с бульдом сравнил… Старуха эта вредная меня чуть щами не обварила… Вот, глядите на кафтанчике — я пятно солью засыпал. И все в один голос: не крутись под ногами, не крутись под ногами! Но несколько рыбок я все‑таки уволок… Полелюй еще не приехал?

Стали гадать, осмелится ли староста оставить ярмарку без своего надзора, какие вести принесет Демон, не соберется ли к вечеру дождь, не подгорят ли пироги у нерадивых стряпух.

Пить из берестянок вкусно, а чокаться нельзя, поэтому приходилось только щелкать языками и прикрякивать.

— Останусь я у вас годочков этак на двести, — сказал разомлевший Колобок, — а потом дальше покачусь…

— Только поберегись — Голодный Степь не закатись, — предостерег его Сочиняй. — Там не смотрят: говорящий, неговорящий…

От безделья устают сильнее всего, и вот уже пошла дрема кругами возле высокого собрания, отвалились добры молодцы и старые старцы на травушку, посмотрели в голое небушко, заскучали и опочили каждый своим сном.

Колобок поглядел‑поглядел на это сонное царство, зевнул с завыванием, закатился к Жихарю под бочок и засвистел крошечными ноздрями.

Тихо сделалось в мире, как всегда бывает перед большой бедой.

…По глади пруда скользил длинный и узкий челнок с лебединым изгибом носа.

В челне лежал, скрестив на груди руки, король Яр‑Тур — лицо у побратима было белое‑белое. В ногах у короля сидела женщина в черном и бросала ему на грудь желтые цветы.

На противолежащий берег пруда выехал верхом на горбатом и мохнатом красном быке Лю Седьмой в дорогом парчовом халате зеленого цвета. Бедный Монах громким голосом читал стихи, отмахивая лад правой рукой, а левой бережно прижимал к себе глиняный жбан.

Увидев челнок. Бедный Монах соскользнул с бычьего горба, сделал несколько шагов и пошел прямо по воде. Яр‑Тур поднялся в челне во весь рост, словно доска…

— …Вот где все лодыри собрались! Вот они где прохлаждаются! Любуйтесь, ваше величество!

Вот как наш князенька дорогих гостей встречает! Уже хороши, еще за стол не садившись!

Богатырь тряхнул головой.

К нему — вполне наяву — приближались настоящий Яр‑Тур и настоящий Лю.

Никакой женщины в челноке, уже вытащенном на берег, не было, и бык, привезший Бедного Монаха, был не красный, а самый обыкновенный, бурый.

Только вот лицо у короля осталось белым.

За побратимами мелкими шагами поспешала гувернянька Апокалипсия Армагеддоновна с хворостиной в руке. Ради праздничка ведьма принарядилась в платье с петухами. Голову же она украсила немыслимой прической в виде корабля с парусами.

— Нет слов сказать, как я рад вас видеть, сэр Джихар! — тихо сказал король и попробовал поклониться, но чуть не споткнулся. Лю Седьмой успел поддержать его.

Жихарь вскочил, подбежал к побратимам, обхватил их за плечи. Тут же к нему присоединился Сочиняй‑багатур.

— Что с тобой, братка? — вместо привета вскричал Жихарь.

— Достойный Яо Тун утомился с дороги, — пояснил Бедный Монах.

— Ха! — воскликнул Сочиняй. — Говори! Сочиняй все видит: Камелот‑каган у себя много крови пролил! Сейчас лечить буду, трава баш‑кильдым варить, баранья мозга кормить!

— Успокойтесь, сэр Сочиняй! — улыбнулся Яр‑Тур. — Сэр Лю внимательно осмотрел эту пустяковую царапину…

— Да, — склонил голову Бедный Монах. — Яо Тун‑ван уже не нуждается ни в каком лечении…

— Сейчас мы его в баньке попарим, — сказал Жихарь.

— Оставьте, сэр брат. Боюсь, что баня не пойдет мне на пользу, — улыбка у короля тоже была какая‑то бледная. — Поздравляю вас с наследником. Теперь вы можете быть спокойны за судьбу державы… В отличие от меня…

— Как добрались до меня в одночасье? — спросил Жихарь. — Договорились, что ли?

— Шествующие незримыми путями неизбежно встречаются, — объяснил Лю Седьмой.

— Друг мой, — добавил он шепотом, — не тревожьте покуда Яо Туна вопросами.

Ему нужен покой. Когда‑нибудь я вам все растолкую или вы сами догадаетесь.

О, кто эти достойные старцы?

— Мои наставники, — гордо представил Жихарь Кота и Дрозда. — Страшные, ужасные разбойники! Счастье ваше, что нынче не промышляют они на незримых путях, да и на зримых больших дорогах…

— А я? А меня? — обиделся Колобок из травы и подпрыгнул, чтобы гости смогли его разглядеть.

— Какая радость! — воскликнул Бедный Монах. — Вот она, подлинная сущность человека, избавившегося от всего лишнего! Смел ли я надеяться, что увижу такое собственными глазами!

— Это Колобок, гордость наша, — сказал Жихарь. — Он, братка, постарше тебя будет!

Лю Седьмой почтил Гомункула особенным каким‑то поклоном.

Рапсодище тоже не стал дожидаться, покуда его представят, схватил гусли и грянул по струнам.

— Нишкни! — прорезалась наконец и гувернянька. — Я ведь чего пришла? Вы здесь тунеядствуете, герои, а кто будет кур резать? Ляля и Доля? Ну‑ка ступайте все на птичий двор, там показывайте свою доблесть!

— Добрая старушка права! — воскликнул Яр‑Тур. — Мы не имеем права обременять дам кровавой работой…

И все дружной толпой двинулись на куробойство, причем Кота и Дрозда вредная бабка подгоняла хворостиной, а разбойники уклонялись от ударов, подскакивая.

— Зачем вся орда ходи? — удивился Сочиняй. — Надо одному Каравай‑багатуру ножик дать. Он как раз ростом с курицу — честный поединок будет, секим‑башка…

— Я тебе не гладиатор наемный! — возразил Колобок. — Да и куры тут какие‑то вечно голодные: того и гляди последнюю изюминку из меня выклюют… Не к лицу Вечному Герою будет сложить голову в битве с курями.

Насельщицы большого курятника тем временем почувствовали надвигающуюся беду и решили побороться за жизнь: собрались в кучу, вышибли ворота и рассыпались далеко за пределы птичьего двора. Петухи же предусмотрительно попрятались.

Сочиняй взял главенство на себя, расставил мужиков в цепь и велел гнать добычу к нему. Хоть и говорят, что курица не птица, но многоборская курица именно что птица — поджарая, закаленная, отчаянная. Прошлым летом, например, забрался ночью в княжеский курятник вор, так они его чуть не до смерти заклевали…

Яр‑Тур снял с пояса охотничий рог и затрубил. Лю Седьмой вынул из бездонного рукава бронзовый колокольчик и стал размахивать им над головой.

Остальные просто улюлюкали.

— Надо было их прежде маком накормить, — сказал Колобок. На всякий случай он вооружился острой щепкой. — Они бы и уснули…

— Богатыри спящих да лежачих не бьют! Апокалипсия Армагеддоновна стояла и скалила немногочисленные зубы:

— Охотнички бесталанные! Пока зайца убьют, вола съедят!

Наконец загнали‑таки в цепкие руки Сочиняй‑багатура одну‑единственную черную курицу. Степной витязь одним взмахом ножа обезглавил бедняжку, другим выпустил ей потроха, третьим движением отбросил жертву в сторону.

— Хозяин режет — бабы перья выдергай! — пояснил он.

Кое‑как загнали кур в загородку, взялись за ножи.

Тут выяснилось, что жуткие душегубы Кот и Дрозд не могут даже курицу зарезать.

— Как же вы на большой дороге промышляли? — ахнула Армагеддоновна.

— Мы со всеми по‑хорошему договаривались, — разом отвечали Кот и Дрозд. — За нами грозная молва стояла, мнение народное. Ты лучше стряпух веди своих, пусть перья дергают…

Лю Седьмой расправлялся с курами не глядя — следил только, чтобы не запачкать нарядный халат. Король Яр‑Тур делал свое дело с отсутствующим видом. Жихарь старался не смотреть казнимым птицам в глаза.

— Закончим, а потом все‑таки в баню надо, — говорил он Яр‑Туру. — Что ты, братка, в самом деле? Я вон даже Сочиняя уломал, хоть ему и не позволяет дедовский обычай…

Яр‑Тур хотел что‑то сказать, но тут страшный визг распорол воздух, и король Камелота даже выронил недорезанную птицу.

Визжали и вопили собравшиеся стряпухи.

Куриные каратели переглянулись, потом поглядели перед собой и чуть было хором не присоединились к вопленницам.

Безголовые и выпотрошенные куры продолжали ходить по двору и даже пытались что‑то найти на земле, двигая пустыми шеями.

Дата добавления: 2015-08-03