Володька

************

Разбудила меня мама.

- Никита, - хмурится она. – К тебе пришли.

От удивления я мгновенно пробуждаюсь. Кто мог ко мне прийти, если одноклассники живут за десятки километров, да и друзей среди них у меня нет. Мама уходит, а я спешно надеваю шорты и несусь вниз, потирая глаза.

Вдалеке у ворот мама разговаривает с каким-то пацаном. Я пока не могу разглядеть его, лишь шапку тёмных волос, поэтому навожу на себя грозный вид и семеню по дорожке. Чем ближе становится мальчишка, тем больше я убеждаюсь, что не знаком с ним. А тот тем временем излучает дружелюбие, открыто улыбается, обнимая свой велосипед, и болтает с моей мамой. Его взгляд то и дело срывается в мою сторону.

И вот я уже останавливаюсь рядом с мамой. На незнакомце хлопчатобумажные шорты и простенькая синяя футболка со сливового цвета воротником. Волосы у него волнистые, почти кудрявые, разбросанные в разные стороны непослушной копной, нос круглый, по лицу врассыпную разбежались веснушки, кожа бледная, почти молочная и кость широкая, отчего мальчишка кажется в полтора раза толще меня.

- Никита, это Володя, - улыбается мама и говорит как будто осторожно. Замечает мой хмурый взгляд. Я стою, обхватив себя одной рукой, и враждебно сверлю незнакомца, вторгшегося в мою жизнь. На вид он мой сверстник. – Впрочем, - продолжает мама. – Думаю, он сам тебе всё расскажет.

- Я живу в соседнем доме, в десятке километров севернее, - кивает Володька в сторону. Голос у него сквозит удивлением, чуточку с хрипотцой. – Просто, я узнал, что здесь ты живёшь… и я там один живу… Вот, думаю, заеду, познакомлюсь. Здесь подружиться не с кем. Другие ребята далеко в городе…

Володька теряется всё больше и больше, потухая под моим испепеляющим взглядом.

- Спасибо, - отвечаю я. – Мне друзья не нужны. Мне и так хорошо.

Потом разворачиваюсь и иду в дом досыпать. Мама нагоняет меня уже в комнате, когда я прыгаю на простыню. Последний разговор с Каштаном ещё не забылся, и злость не улеглась. Видеть никого не хочется.

- Никита, - шепчет она, будто боится, что незнакомый мальчишка у ворот её услышит. – Так нельзя. Это грубо. Он же приехал сюда с дружелюбными намерениями.

- Вот пусть с ними и едет обратно, - отвечаю я, обнимая подушку.

- Никита! – осуждающе ноет мама. – Ну нельзя же так. Он тебе ничего плохого не сделал.

- Если б сделал, я бы его уже убил, - зеваю. – Чего ему надо? На речку ездить? За грибами ходить? У него, наверное, даже компьютера нет.

- Откуда ты знаешь?

- До северных домов интернет не достаёт. Это какой-то зануда, который, наверное, даже драться не умеет, любит свою собачку Жучку и сидит дома крестиком вышивает.

- Ну поговори с ним. Посмотри хотя бы, что он скажет, - просит мама. – Может, мальчик хороший.

- Да он уже уехал, наверное.

- Нет, он ждёт тебя у ворот.

Я стонаю и нехотя поднимаюсь на ноги.

Назойливый Володька никуда не ушёл, так и стоит у ворот с велосипедом. Теперь я подхожу к нему уже без мамы.

- Ну чего тебе? – с враждебностью спрашиваю я.

Да мне-то ничего, а вот ты выглядишь так, будто у тебя проблемы, - отвечает мальчишка.

Я готовлюсь ответить наглее, но так и застываю. Не сразу доходит, что Володька даже не открывал рта, кода говорил. Губы застыли в приветливой улыбке.

- Это… ээээ… - теряюсь я. Мать твою за ногу, как я сразу не догадался. Я смотрю в Володькины глаза, ясные и блестящие, как два изумруда.

- Ну вот как-то так, - жмёт плечами Володька, нервно поглаживая руль велосипеда. – Сегодня ночью они велели приехать. Сказали, что тебе одному сложно.

- Они? – спрашиваю я.

- Природа, - уточняет Володька. – У нас во дворе три дерева растёт: Дуб и две Лиственницы. Они мне уже три дня про тебя рассказывают. Начали с того, как ты в Море заблудился. Я каждый день к ним бегу и спрашиваю как ты. Интересно же. А вчера им Каштан на тебя пожаловался.

- Ябеда, - незлобно бурчу я и кошусь в сторону его кроны, что виновато выглядывает из-за крыши дома.

Володька легонько смеётся.Смех у него заливистый и заразительный.

- Мне тебя стало действительно жалко, - говорит он. – И никого рядом нет, чтобы помочь, вот я и приехал.

Моё настроение в разы поднимается, и я почти смеюсь. К нам уже с крыльца бежит мама.

- И чем мы будем сейчас заниматься? – спрашиваю.

- Поехали куда-нибудь, - говорит Володька. – Где можно поговорить.

- Мальчики, у вас всё в порядке? – взволнованно спрашивает подоспевшая мама.

- Да, - тут же отвечаю я. – Мы хотим сейчас куда-нибудь съездить.

- Это замечательно, - мама наконец меняется в лице. – Только, Никита, тебе надо позавтракать и умыться. Может, Володя составит тебе компанию?

- Может, - размашисто кивает Володька.

***

Дедушка свалил всё на несварение желудка, поэтому пока я питаюсь растительной пищей. Через какое-то время мама, конечно, задастся вопросом, почему моё несварение так надолго затянулось, но пока можно об этом не думать. Я накладываю гору овсяной каши, готовлю бутер с маслом, достаю апельсиновый сок. Пожалуй, единственное блюдо, которое не вызывает боль. Я ставлю тарелку и перед Володькой, который сидит напротив и болтает ногами.

- Никита! Нужна ему твоя каша? – наиграно строго заявляет мама, суетящаяся у плиты. – Я могу сделать что-нибудь существенное, яйца пожарить с колбасой.

Мне становится плохо только от одних слов, и я не знаю, что ответить, но Володька находится.

- Нет-нет, мне можно просто хлеб с маслом. У меня тоже несварение желудка.

На секунду повисает тишина. Мама в растерянности, а потом я и Володька срабатываем синхронно и смеёмся.

- Шутники, - ворчливо улыбается мама и возвращается к плите, а я вдруг протягиваю раскрытую ладонь Володьке. Дай пять. И он хлопает своей ладонью по моей.

- Хватит уже дурачиться, Никита, намажь гостю бутерброд. И оденься уже, в конце концов! – просит мама.

- Так мне хлеб мазать или одеваться? – спрашиваю.

- Мажь! – с улыбкой прикрикивает она, а потом поворачивается с заварным чайником к Володьке. – Вова, чаю?

Тот отшатывается от чайника как от раскалённой подковы.

- Нет-нет! – спешно заявляет он. – Можно соку или молока?

И я его понимаю. Вчера днём сам попил чай, так потом живот болел, но не так, как при несварении, а будто внутри хищник поселился. Почти как в случае с кроликом, но не так сильно.

Мама лезет в холодильник за соком, а я пересекаюсь взглядом с Володькой. Мы смотрим друг на друга и всё понимаем без слов. Чёрт, как же это здорово, найти похожего на тебя. За полчаса черноволосый веснушчатый пацан становится мне почти братом.

Вскоре мама уходит, оставив нас одних, и некоторое время под потолком кухни летает лишь наше чавканье. Я смотрю на Володьку, он смотрит на меня.

Чего смотришь? – пробую я спрашивать мысленно.

Жду вопросов, - отвечает тот.

Подобная телепатическая болтовня совсем не похожа на чтение мыслей, как об этом рассказывают по телевизору. Я слышу от Володьки слова только тогда, когда он обращается ко мне. Я не могу полностью слиться с его головой и узнать, что в ней творится, хотя чувствую Вовкину сущность, как сущность Каштана. Я уверен, что без слов, даже с закрытыми глазами, понял бы, грустит Володька или радуется,стоило бы ему ко мне приблизиться. Смог бы прочувствовать каждое переживание, что мелькало в его душе, но прочесть мысли и, скажем, уличить в предательском плане смотаться на свидание с девчонкой, не смог бы.

- Объясни мне в плане еды, - говорю я вслух. – Что нам можно есть, а что – нет.

- Никаких животных, никакой рыбы, - тут же отвечает Володька. – Если только тебе не нравится чувствовать их смерть. Чем страшнее умрёт животное, тем ужаснее ты будешь себя чувствовать. У тебя как всё началось?

- С кролика, - отвечаю я, сразу поняв суть вопроса. – Дедушка на охоте пристрелил и сготовил. А я поел. Меня выворачивало несколько часов, даже ночью.

Володька перестаёт есть и морщится. Чёрт возьми, он прямо чувствует мою боль. Наверное, я тоже так умею или научусь со временем.

- Вот. В одном тайском ресторанчике есть такое блюдо, - говорит Володька. – Там рыбу подают обжаренную, но живую.

- Это как?

- Ну её режут очень осторожно ёлочкой, обжаривают в масле и подают на стол. Вся прелесть блюда в том, что рыба на момент подачи должна быть жива. – Я на минуту перестаю есть, мне становится страшно и больно. – Так вот если ты бы её попробовал поесть, думаю, ты бы точно упал в кому от болевого шока. Тебе бы показалось, что ты себя ешь. Прямо по-настоящему.

- А ты откуда знаешь? – шепчу я. – Пробовал?

- Ни в коем случае, - отшатнулся Володька. – Я видел по телевизору, а потом просто сопоставил соответствующие факты.

- Ужасно. Но дело не только в животных ведь. В остальном как? Почему я могу пить какао с молоком, а от чая по телу озноб и лёгкое недомогание? – спрашиваю.

- Смотри. Здесь всё просто. – Володька откладывает бутерброд. – Нельзя есть и пить то, что забирают у Природы с болью. Со смертью.

- Так. – Я не совсем понимаю.

- Ты знаешь как делают кофе?

- Ну да. Берут зёрна, сушат и мелют. Вот и получается кофе.

- А как делают чай?

- Обрывают чайные листья, сушат и… - я сбиваюсь. – Ааааа, погоди. Яблоки можно есть потому, что это… это…

- Плоды, - тут же отвечает Володька. – Как кофейные зёрна. Для этого на деревьях и растут плоды, чтобы потом упасть для продолжения рода. Деревья специально растят их, чтобы избавиться. Если ты сорвёшь плод, ты не причинишь боль дереву, но если ты сорвёшь лист, жди беды. Ты можешь использовать листья в пищу только тогда, когда они упадут. Ты можешь съесть всё дерево, если оно умерло. Но если ты что-то от него оторвал, а оно ещё живо, то всё.

- Жди беды, - улыбаюсь я.

- Так точно, - сияет Володька. – Хлеб – это зёрна пшеницы. Овсянка – то же самое. От животных ты можешь брать только молоко. Сильно болит после яиц.

- Я вчера пробовал яичницу, - говорю я. – Только пожевал, а уже во рту боль пошла. Я тут же выплюнул.

- Правильно. А если б съел, то было бы хуже, чем от кролика. Кстати, мясо есть тоже можно. Я даже пару раз ел его будучи зелёным ребёнком, только нужно есть правильно.

У меня отвисает челюсть.

- Как это, правильно?

- Если животное умрёт само по себе, от старости или от болезни, то его можно есть. Знаешь, особой радости я не испытал. Обычная мертвечина. Отвык уже совсем. Но всё же пару раз кушал, чтобы вспомнить прошлое. Мясо в основном старое, жестковатое, но можно приготовить из него котлеты.

- Какие интересные факты, - поднимаю брови я и продолжаю клевать кашу. – Что ещё?

Володька вздыхает. Он уже доел бутерброд и теперь просто пьёт сок.

- Нельзя есть грибы, капусту, всякие живые приправы типа щавеля, базилика. Кстати, зелёный лук и зелёный чеснок тоже не ешь. Вот очень непонятно с корнеплодами. Картошка, свёкла, морковка, чеснок, лук. Я их ем, но иногда бывает слабость, а иногда ничего так. Знаешь, некоторые корнеплоды вообще сами по себе являются семенами для своей культуры. Но человек же их не чувствует. Думаю, если такой корнеплод выкопан вовремя, то всё нормально, а если его потревожили раньше времени, до смерти растения, то, если съешь такой, будет плоховато. В основном налегай на фрукты, ягоды. Это безошибочный вариант. Яблоки, груши, арбузы, дыни, бананы. Из овощей могу посоветовать кабачки, баклажаны, тыквы. Всё, что не растёт под землёй. Но даже если захочется и подземного яства, кушай, только пару часов недомогание будет, то же и от чая. Можешь себе его позволить. Семечки можно, поэтому смело жарь и щёлкай. Ну и если невтерпёж отведать мясо, ищи умерших по воле Природы животных. Хотя, думаю, со временем, ты вообще выбросишь мысли о мясе. Как видишь. Наш рацион велик.

- Ага, - улыбаюсь я, отодвигая пустую тарелку.

- Ну что, пойдём? – спрашивает Володька, улыбаясь. Кажется, он вечно улыбается.

- Пойдём, - киваю я. – Только оденусь.

***

Я достаю из сарая свой велосипед, который не видел меня уже месяц. По привычке я здороваюсь с ним, и задумываюсь, не зря же я с раннего детства разговариваю со всем подряд, кроме людей. Видимо, когда-то, будучи ещё малышом, я слышал Природу, но не знал, кто со мной разговаривает, поэтому заводил беседу и с живыми, и с неживыми предметами.

Перед выходом я надеваю любимую салатовую кепку, и мы с Володькой едем.

Мы проводим день так, как могут его провести двое мальчишек, лишённых цивилизации. Если отобрать у детей компьютер и мобильный телефон, они всё равно найдут интересные занятия в окружающей среде. Потому что нам интересно как течёт речка, как белка грызёт орехи, как ежевика гроздьями растёт в речных низинах. А теперь, когда я стал зелёным ребёнком, такие вещи мне стали ещё интереснее.

Мы проехали весь западный склон на север, добрались до местной речушки, и большую часть времени провели там. Я пытался слушать каждый элемент Природы. Пока шёл среди редких деревьев, поздоровался с каждым. И они отвечали. Кто-то равнодушно, иные – добро, третьи – суетливо, будто заняты важными делами. Я ещё ни разу не говорил с животными, по возвращению стоит попробовать с курицами деда. Заметив божью коровку на коленке, когда мы сидели на валунах у реки, я тихо прошептал ей:

- Привет.

Но она не ответила. Может, я не расслышал, может, насекомые не умеют разговаривать, однако я чувствовал её сущность. Я знал, что она хочет есть и что приземлилась ко мне на колено, потому что посчитала её цветком. Мог я всё это придумать? Может быть, но ведь раньше подобных мыслей не возникало.

Божья коровка раскинула панцирь, заработала крыльями и улетела. Некоторое время я следил за её полётом. Я любил её. Любил деревья вокруг, которые в любую минуту могли подсказать, с какой стороны подует ветер.

И теперь исчез страх перед уродливыми насекомыми. Пауки под корягами, неясная плеяда мелких копошащихся жучков в коре мёртвого дерева казались структурой такого же общества, как и человеческое. У всех свои заботы, своя цель. На берегу роилась туча комаров, но ни один не подлетел ко мне с Володькой.

- Смотри-ка, у нас решили не пить кровь, - радостно восклицаю я.

- Ты можешь руку засунуть в улей, ни одна пчела не ужалит, - отвечает Володька, внимательно оглядывая речушку. – Искупаемся.

- Давай, - соглашаюсь я.

Мы остаёмся в одних трусах и лезем в воду. Август пригнал похолодание, но пока купаться можно, тем болеевода будто парное молоко. Речушка, что протекает в низине, очень мелкая, можно пешком пройти. Поначалу я боялся, что оказавшись в воде, испытаю панику, но ничего подобного не произошло. Мы вошли почти по грудь, я чувствовал течение не только кожей. Вода будто проносилась сквозь меня.

Как ты? – раздаётся голос Володьки в голове.

Я оборачиваюсь. Он разговаривает не со мной.

Вроде чуть получше, - внезапно отвечает Река. – Но исход пока неизвестен.

Источник, который даёт Реке силы, иссыхает, и в ближайшие несколько лет она может исчезнуть совсем. Информация появляется у меня в голове в долю секунды, в виде знаний, так же, как мысли о целях божьей коровки.

А когда ты точно узнаешь решение Природы? – спрашивает Володька.

Не расстраивайся по мне, - вдруг добрым тоном отвечает Река. – Это лишь удел людей. А когда я высохну: завтра, через несколько дней, через несколько лет – не могу сказать, ибо мы не делим время на промежутки.

Я знаю, - отвечает Володька. – Но мне просто не терпится знать результат.

Я смотрю на него, и проникаюсь обожанием. Я стал элементом огромной системы, частью чего-то огромного, как и Володька. И это так захватывает!

Мы выбираемся на берег, сидим и сохнем, обняв колени.

- Вот это да, - говорю я. – За последние дни я стал будто совсем другим человеком.

- Не будто, а стал, - отвечает Володька, изумрудным взглядом сверля пространство. Его губы искривлены извечной лёгкой улыбкой.

- И мне начинает нравиться, - щурюсь я. – С кем я могу разговаривать?

- Да с кем угодно. С деревьями, с травой, с реками.

- Я пытался поговорить с божьей коровкой, как-то не совсем удачно получилось, - морщусь я.

- Ну конечно, - улыбается Володька. – А с животными вообще можешь не разговаривать. Ничего нового не услышишь. И словами они тебе не ответят. Знаешь, если божьи коровки смогут тебе говорить привет, то им хватит ума и мир захватить. Но ты всегда сможешь узнать, какие чувства испытывает животное и что ему надо. Вот ты же понял, что испытывает божья коровка, которая ползала по твоему колену?

Я не говорил Володьке, что насекомое ползало по коленке, но видимо он умеет глубоко чувствовать сущности и в состоянии прочесть меня как книгу. Опять же, не уверен, что он слышит мысли.

- И всё равно, не пойму, почему животные не говорят? – задумчиво жму губами я. – Они же являются отдельной формой?

- Вообще, разума всего два. Природный и человеческий, - говорит Володька. – А виноват во всём углерод.

- Что это? – хмурюсь я.

- Вещество, которое входит только в живые формы. В животных, в людей. Поначалу Природа была одна. Она делила своё тело на части. Растения, воду, воздух. Это вот то самое, что называется природной сущностью. Потом Природа решила добавить в своих детей углерод. Ну как решила. Сложно применить это слово к Природе. Скорее, это было ей необходимо для эволюции. Тогда она начала пробовать различные формы жизни с добавлением углерода. Конечно же, сразу ничего не вышло. Она перепробовала массу форм тел, массу размеров. В итоге остановилась на человеческой,решив, что это наилучшая форма для передачи своего разума. Так она создала чужую форму и вдохнула в неё жизнь. А все свои эксперименты, то есть животных, оставила в виде промежуточной формы. Разума у них нет. Есть только конкретные цели и задачи. Они прекрасные проводники Природы и её беспрекословные слуги. Они и проводят черту между чужой и природной формой. Наверное, Природа и не думала, что люди - её создания - совсем разучатся её слушать.

Некоторое время я думаю, с содроганием погружаясь в историю сотворения мира, которую имеют право знать только избранные. Потом я ложусь щекой на колено и смотрю на вовкин профиль. Влага с кепки, в которой я плавал, закапала на уже подсохшие ступни.

- И всё-таки, как классно, что ты меня нашёл, - говорю я.

Володька поворачивается и смотрит на меня мудрыми изумрудными глазами, в которых отображается вся Природа. Он молчит, и лишь открыто улыбается.

- И много нас таких? – затаив дыхание, шепчу я.

- Много, - подмигивает Володька. – Очень много.

Дата добавления: 2015-08-03