Наш ответ товарищу Сталину

В нашей семье по отцовской линии существует давняя легенда. Не могу ручаться за ее подлинность, однако уже три поколения от отца к сыну она передается практически в неизменном виде. Раньше эту историю, по вполне понятным причинам, произносили шепотом, сейчас настало время, когда ее стало можно даже и опубликовать.

Случилась она с моим прадедом. Происходил он родом из Поволжских крестьян, которые заселили эту местность, наверное, сразу после падения татаро-монгольского ига, а может, были там и до того. Откуда ранее вьется ниточка моего рода – история умалчивает.

Занимаясь земледелием и скотоводством несколько веков подряд, поколение за поколением род плодился и ширился. Сейчас в этих местах уже почти никого не осталось, однако память сохранила названия нескольких деревень, носящих корневую основу нашей фамилии. Встречая сегодня в разных уголках мира человека с моей фамилией, я не премину спросить у него, а не знает ли он таких-то и таких-то мест в Поволжье?

Прадед мой был состоятельным крестьянином и ремесленником, из зажиточных. К двадцатым годам двадцатого же столетия его стали называть «кулаком». Он был человеком вольного нрава. Имел в собственности несколько гектаров земли, много коров, свиней, кур и прочей живности. Однако социальные потрясения того времени – революция и гражданская война – сильно пошатнули благополучное течение размеренной трудовой жизни. Несколько лет были неурожаи, которые окончились страшным голодом, потом наступила эпоха грабежей. В начале двадцатых попеременно приходили то белые, то красные и одинаково бесцеремонно отнимали все то лучшее, что прадед припас для своих деток. Приходилось изощряться и прятать иной кусок хлеба или мешок зерна, чтобы его не нашли «разбойники», как всех их величал прадед.

Молодая советская власть не могла прокормить себя и свою армию и нуждалась в помощи крестьянского населения. Оно изымало у них хлеб, грозя расстрелами, а позднее, приводя в исполнение свои угрозы. Так вот мой прадед оставил нам на память следующий рассказ.

Однажды в первый раз приехала комиссия по продразверстке, в числе которой был и некто товарищ Джугашвили. Был организован небольшой митинг, на котором ораторы рассказывали о надвигающейся мировой революции. Вещал и Джугашвили. Говорил о том, что в то время, как весь трудовой народ планеты, осуществляя идеалы коммунизма, пухнет с голода по городам и весям нашей многострадальной страны, вы тут – зажиточные – укрываете от советской власти излишки зерна и хлеба!

Товарищ Джугашвили, которого его соратники называли попросту Коба, в военной гимнастерке и в старом черном кожаном пальто, говорил медленно, с глубоким грузинский акцентом, коверкая русскую речь. Он обращался к крестьянам не так, как это делали другие говоруны. Он не просил, не убеждал, но доказывал и, даже сказать, приказывал отдать хлеб Советской власти. В его голосе слышались повелительные нотки, которые требовали безапелляционного повиновения. И хотя он не был ярким оратором, в сравнении с другими участниками митинга в нем угадывался человек хищного нрава, умеющего убеждать и повелевать.

Мой же прадед всегда отличался свободолюбием и независимостью. Быстро меняющееся время сделало его хитрым и недоверчивым ко всему. Он не раз говорил отцу, что после падения самодержавия больше никому не верит – никакой власти, потому что из России вынули скелет, а осталась одна мякоть, которую жмакают все, кому не лень. Он-то и позволил себе говорить на чистоту. Долгие рассуждения показались ему слишком нудными и бессмысленными, ибо зерно он давным-давно спрятал в лесу и отдавать явно не собирался ни под каким предлогом. И он с места громко крикнул грузину:

– А ты бы нам сплясал лезгинку, кацо, а мы бы поглядели – давать тебе зерна, али отказать!

По толпе пронесся робкий, одобрительный смешок.

На такую бестактность товарищ Джугашвили ответил не сразу. Брови его нахмурились, и он, прищурившись, стал вглядываться в толпу в поисках того человека, который оборвал его на полуслове. Выйдя к народу с заранее заготовленной речью, он не смотрел в глаза людям, потому что людей не видел. То есть не видел людей в людях. Для него слушающие его были глупые, безграмотные, но хитрые крестьяне, с которыми не стоит и церемониться. Именно поэтому речь его была столь высокомерной и гордой. Он не просил у них – нет, он требовал. Но народ не понимал его доброго, как ему казалось, отношения. Более того, сейчас он осознавал, что едва ли ему удастся убедить их словесно. Народ темный – его надо бить, и не спрашивать разрешения на это.

Найдя в толпе разгоряченное от смеха лицо моего прадеда, он тоже слегка усмехнулся такой беззастенчивой наглости, но в глазах его на мгновение сверкнула злоба. Мой дед, тогда еще подросток, присутствовавший тут же рядом, много лет спустя вспоминал, что в этот момент он почувствовал, как будто что-то нехорошее пронеслось в воздухе, как-то сразу все потемнело вокруг, хотя была середина дня. Джугашвили ответил после длительной паузы.

– Отвечая на ваше предложение, – сказал он моему прадеду, грозно буравя его глазами, – я должен сказать, что не умею танцевать грузинских танцев, в особенности, обозначенную вами лезгинку, потому что очень давно живу среди русских людей. Свою жизнь я посвятил русской революции. Кроме того, мы не балу.

– Так мы ж неграмотные, в отличие от некоторых, – парировал мой прадед.

– А вам и не нужно быть грамотными, чтобы помочь Советской власти в борьбе с империалистами; вам нужно только отдать часть излишков зерна голодающей Красной Армии, которая погибает сейчас на фронтах за то, чтобы мирное население могло жить.

– А что будет, если мы не отдадим вам хлеба? Нету у нас излишков. У нас детей полна горница – о них-то кто позаботится? Ты что ли, кацо, прокормишь их?

По толпе вновь прокатился ропот одобрения. Народ не хотел расставаться с последним.

– А у тех, кто по каким-либо причинам не захотят помочь Советской власти добровольно, мы будем изымать зерно принудительно.

– Это что ж, стрелять будете, получается? Мы вам зерно, а вы нам пулю лоб? И что же это за власть такая? – не унимался прадед, все более будоража народ на отказ.

– Я вижу, тут товарищ не может разобраться в ситуации, – спокойно, но твердо ответил товарищ Джугашвили. – Мы можем помочь ему.

При этом он указал толстым пальцем на группу солдат, вооруженных винтовками.

И вот тут я особенно горжусь своим родственником, если только все это правда: прадед, не побоясь несправедливого суда над ним и, возможно, над всей его семьей, набрал воздух в грудь и смело выпалил в ответ оратору:

– А не пошел бы ты в задницу, темножопый!

И ему таки удалось избежать кары. Каким-то образом он бежал со всей семьей в Сибирь, там обустроился и прожил до 96 лет.

Как выяснилось много позднее, товарищ Джугашвили стал вождем партии. Дед, увидев где-нибудь фотографию Сталина, всегда вспоминал эту историю, приговаривая: «Да помню я его – сукиного кота. Все попрошайничал!».

А Сталин после этой истории, как говорят, страшно обиделся и перестал общаться с народом напрямую, только через НКВД. И каждого третьего в ГУЛАГ, чтоб неповадно было!

Такая история.

Дата добавления: 2015-07-26