Наваждение

До поезда оставалось еще два часа. Закрывая свой отсек на ключ, Владислав покидал камеру хранения Московского вокзала в мрачном настроении. Купейных вагонов ему, как доценту Самарского Государственного университета не полагалось, – только плацкарт. Хорошо еще, что его вообще отпустили в Петербург за счет университета, а то бы пришлось ехать на свою, не особо кучерявую зарплату. Но в глубине души он был доволен этим трехдневным вояжем в Петербург. Владислав посетил конференцию по эстетике, которая и была поводом отпроситься, выступил с хорошим докладом, – его дважды хвалили, познакомился с нужными людьми – появился шанс попасть в бесплатную докторантуру Государственного Университета, что было большой удачей для рядового провинциального ученого. Документы его одобрили, темой его будущей диссертации очень заинтересовались на кафедре. Конечно, нельзя быть уверенным на все сто процентов, но некоторая определенность в его научном будущем, несомненно, появилась.

Кандидатскую он защитил почти шесть лет назад, правда, по педагогике, а не по философии, как ему хотелось, но то была вынужденная, скорее даже производственная необходимость. Факультету был нужен именно педагог, а не философ. Кому в наше время нужны философы? Факультет дал ему все, особенно в лице учителя Владислава, – Олега Семеновича: диплом, работу, кандидатскую и перспективу карьерного роста. Теперь приходилось расплачиваться за скромную зарплату и полторы ставки.

В свои тридцать пять лет Владислав все еще числился молодым перспективным ученым. Сразу после защиты диссертации, не без протекции Олега Семеновича, ему предложили возглавить центр междисциплинарных исследований при университете в качестве директора, год спустя его сделали доцентом. Работа захватила его – чего большего еще можно было бы просить у судьбы! – она оказалась вполне благосклонной к нему. Живя с родителями в родном городе, имея престижную, пусть и не денежную, но хорошую работу, он, тем не менее, в последнее время все чаще стал ловить себя на ощущении какой-то неполноты своей жизни.

Во-первых, ему всю жизнь хотелось стать философом, а им он пока не стал. То, что он имел, вполне его устраивало, но не вполне отражало его внутреннюю сущность. По всему: по неторопливости, рассудительности и способности к абстрагированию еще с юности в нем угадывалась та нередкая для российского человека природа рассуждающего мыслителя. Рано подметив за собой такую особенность, Владислав решил довести ее до логического завершения, а именно, – стать профессиональным философом. Он знал многих людей, которые без конца рассуждали и, однако, всем им недоставало соответствующей выучки, чтобы действительно быть философами. Философию же он втайне считал самой главной наукой жизни. Но сама жизнь до сегодняшнего дня распорядилась иначе. Все годы учебы были посвящены педагогике. Именно по этой линии у родителей были связи, и ему ничего другого не оставалось, как следовать их советам, чтобы не загреметь в армию. В те годы бушевала Чечня – забирали всех подряд. Чтобы не оступиться, ему пришлось быть сговорчивым, но себе он тогда же дал слово, что рано или поздно вернется к тому, к чему его влекло. Однако после окончания института ему снова пришлось пойти на компромисс и защититься по педагогике. Нельзя сказать, что педагогика был ему противна – нет! Просто он был равнодушен к ней, и за все протекшие годы ему так и не удалось полюбить ее. Ведь нельзя же заставить человека полюбить: с чем угодно готов смириться он, пойти на любые компромиссы, если таковые носят разумный характер, но всему есть свой естественный предел. Невозможно заставить человека полюбить.

В любви, к слову сказать, ему тоже не очень везло. На старших курсах он несколько лет жил с одной сокурсницей – очень милой девушкой, но отношения как-то сами себя исчерпали, тем более что вскоре она уехала в аспирантуру в Москву и благополучно там вышла замуж. Потом в его жизни была еще одна женщина, чуть постарше его и уже с ребенком, с которой он случайно познакомился в универмаге. Его ничуть не смущали ни возраст возлюбленной, ни ребенок, – все это было случайностью, которой он не придавал особенного значения. Все течет – все изменяется. Жизнь Владислава текла, однако не сильно менялась.

Казалось бы, еще вчера он только поступил в университет, а сегодня он уже доцент, ему уже тридцать пять полных лет: в очках, почти лысый на ленинский манер, имеет два золотых мостовидных протеза на верхней челюсти с боков, у него небольшое брюшко, одышка и даже маленький геморрой, изредка доставлявший немало проблем. Кроме того, у него сильно потеет лицо, особенно когда он разгорячится, и брызгает слюна изо рта в моменты сильной полемики. Все это он про себя знал и понемногу свыкся.

Характер у Владислава был довольно мягкий, но, вместе с тем твердый. Ему не чужда была некоторая раздвоенность в восприятии мира, однако он всегда тонко чувствовал магистральное течение жизни и поспевал в общем потоке. В нем были качества организатора, но лидером он себя не считал. Лидер – это огонь, вулкан идей, «perpetuum mobile»; он же любил покой и плавность. Если бы его спросили: кем вы хотели бы быть из животных, то он ответил бы, что предпочел оказаться рыбой. Ему всегда хотелось свободно плавать, но в заданных потоках. И все, вроде бы, получалось, но жизнь в целом перестала радовать его.

Пройдя через вокзал, он вышел на площадь и решил прогуляться по Петроградской стороне, которую очень любил за неторопливость и безлюдность, в отличие от центра города. Он спустился в метро. Съезжая вниз по эскалатору, он пристально вглядывался в петербургскую публику, поднимающуюся вверх. Он имел привычку всегда вглядываться в лица людей, как будто ища в их глазах понимание и сочувствие. Будучи от природы человеком, склонным к раздвоенности, ему частенько не хватало для принятия решения другого человека рядом. Только люди вокруг него давали ему силы жить и заниматься работой. Наедине с собой он, как правило, пребывал в скверном настроении, то и дело впадая в апатию и депрессию. Он любил гулять и часто бродил: когда за городом, когда среди шумного мегаполиса. В Петербурге ему нравилось, что людей здесь достаточно много, но едва ли в несколько дней удастся встретить одного и того же человека дважды. Здесь он бывал уже раз пять, и Петербург ему казался во много раз интереснее Москвы.

Не так давно он решил, что доведет свою мечту до конца и станет-таки философом. Для этого ему потребуется поступить в докторантуру и защитить года через три докторскую диссертацию. Материал у него был, работать он умел. Со своей престарелой дамой он уже год как расстался безо всякого сожаления. Соответственно, свободного времени образовалось несколько больше, поэтому он и решил, что время настало: надо что-то поменять в своей жизни. Хотя не вполне понятно, как именно нужно все поменять, но нужно хотя бы начать, а там как-нибудь все образуется само собой.

В последние месяцы ему надоело практически все: и город Самара, в котором он родился и вырос, и работа, которая больше не сулила вдохновения, и женщина, которая была с ним рядом три последних года, утомив его своими притязаниями на его время и внимание, и даже родители, которые буквально плешь проели своими разговорами о женитьбе. Словно бы рыбка заплыла в болото, и ей перестало хватать воздуха. Перспектива диссертации открывала просторы для его мечтаний и новых жизненных планов. Сама возможность часто менять обстановку, бывать в столичном культурном городе, сильно поменяли его мировоззрение. Отныне его пресные трудодни разбавлялись мыслью о посещении через месяц или два новой какой-нибудь очень значимой конференцией в Петербурге. На самом же деле, это была возможность сбежать подальше от всех забот. Сегодня ему в пятый раз в своей жизни придется покидать этот столь полюбившийся ему город. Конечно, где-то через пол года ему, скорее всего, снова удастся найти повод приехать сюда, но сейчас он дорожил каждой минутой.

Зайдя в вагон, он встал напротив входной двери: ехать нужно было две остановки до перехода. Людей было немного: в столь поздний вечерний час с работы возвращались только те, кто засиживается на рабочем месте до девяти. Сидеть не хотелось, хотя были и свободные места. Он стоял и думал о том, как рано или поздно его непременно накроет столь долгожданный ветер перемен, и он будет окончательно счастлив. Что не хватает человеку в жизни? В конечном счете, ему не хватает другого, который стал бы отражением всего того лучшего, что есть в нем самом. Да и себя самого каждый из нас плохо знает. Все время отвлекают мелкие проблемки и заботы о хлебе насущном, а что-то главное, настоящее остается за кадром. Мало слышим себя и свои внутренние переживания: как только что-то там начинает бултыхаться, так сразу гоним это от себя прочь, словно болезнь. Глухота к внутреннему, притупляет и внешнее: мало что остается от человека, если долго не замечать его в себе, тем более становится невозможным встретить долгожданного другого.

Смотря по сторонам, он рассеянно рассматривал других пассажиров. Внезапно взгляд его остановился на девушке в другом конце вагона. Между ними был всего один пролет, она стояла у выхода, лицом к нему, облокотившись к перилам у двери. В руках она держала какой-то конспект, только время от времени поднимая глаза и отрываясь от чтения, пытаясь запомнить только что прочитанное.

Он вдруг сам себе подивился. От девушки невозможно было оторвать глаз. Не то чтобы она была как-то сногсшибательно красива, – вроде бы обычная девушка, но в ней Владислав почувствовал нечто такое, что пронзило его.

Обычные джинсы, неяркая блуза, серенькая курточка поверх – ничего не выделялось в ней. Владислав стал приглядываться внимательнее.

«Наверное, зубрит что-то к зачету, – профессиональным взглядом промелькнуло в его голове. – Конечно, скоро сессия! А может быть, учится хорошо, даже на досрочный экзамен выходит?! Милая девушка!».

Отведя взгляд, он попытался вернуться к своим прежним мыслям, но не смог. Словно магнитом его тянуло смотреть в сторону студентки. Роскошные русые волосы шелковистым каскадом полуприкрывали плечики. Стройную точеную фигурку ее не смогли испортить даже эти безвкусные джинсы. «Интересно, почему она не носит юбку до сих пор, ведь уже вполне тепло – все носят?!».

Он почувствовал, что непонятное волнение охватило его. Он вглядывался в ее лицо и узнавал в ней – ту самую. Нет, не то чтобы он когда-либо видел ее, скорее, нет, однако лицо показалось ему каким-то близким и родным. Оно было приятным и добрым, от него невозможно было отвести глаз.

«Где я мог видеть ее? Откуда у меня ощущение, что я знаю ее?».

Мысли хаотически проносились в его голове, но ни одна не задерживалась и не проясняла ситуацию. В сущности, ей должно быть чуть более двадцати лет, и учится она, наверное, на третьем курсе от силы. Но какая простота и мягкость во всем: во взгляде, в плавности движений, в том, как она почти беззвучно и аккуратно перелистывает страницы конспекта. Даже издалека можно было заметить, что рукописные строчки конспекта были ровные с волнистыми завитками, а сам конспект был обернут в специальную обложку.

Она продолжала читать про себя, ничего не замечая вокруг. Он же сверлил ее взглядом и ничего не мог поделать с собой. Она понравилась ему даже не с первого взгляда. Это произошло в доли секунды, он даже в следующее мгновение вспомнил об исследованиях американских ученых, которые экспериментально выяснили, что симпатия или антипатия возникает то ли за 0,02, то ли 0,06 секунды: точно он сейчас, конечно, не припомнит, но очень быстро. Сейчас он убедился в этом: просто поднял глаза, и взгляд его остановился. В одно мгновение он точно узнал, что по диагонали напротив, через один пролет стоит незнакомая ему девушка, которую он каким-то фантастическим образом давно-давно знает. Это кажется непостижимым, но это так. А она листает конспект и не замечает его!

«А вдруг это судьба?» – думал он. Ведь бывает же так: увидел и влюбился. Сердце его забилось часто-часто. «Господи, что же это я как мальчик совсем: какие-то глупости лезут в голову. Но какая она красивая – вся светится изнутри! Неужели никому этого не видно? Может быть, все это мне только показалось, но почему тогда я так разволновался? – он чувствовал, как пылают его щеки. – Она мне нравится. А вдруг это она самая и есть. Да, да она та самая, которую я жду так давно и уже потерял было всякую веру? И ведь она тоже, может быть ждет меня. Не похоже, чтобы у нее был молодой человек – в ней есть некоторая скованность и неуверенность в себе. Хотя нравы меняются, вполне возможно, что и я ошибаюсь, но она точно мой человек – я это чувствую».

Он снова оторвал взгляд от нее. Поезд остановился, впуская новых пассажиров. На следующей остановке ему, вроде как, нужно выходить. «Интересно, а она выходит на следующей или нет? – думал он. – Ах, как бы нам случайно встретиться с ней взглядом. Может быть, я ошибаюсь? Один только бы раз взглянуть ей в глаза, и все прояснилось бы вмиг: глаза не могут обмануть! Что же такое происходит со мной, наконец? Что за глупые фантазии? Ну, подними хоть разок глаза, посмотри на меня, девочка моя, умоляю! Чтобы такого сделать, чтобы она обратила на меня внимание? А может быть, я не понравлюсь ей, что тогда? Она-то вон какая красивая, и глазища – огромные и голубые. Губы – розовые, пухлые, нижняя чуть выдается вперед. Господи, что со мной, прямо наваждение какое-то?! Держать себя в руках! Кожа чистая, беленькая, гладкая: во всем теле ее упругость и молодость. Если бы только возможно было прикоснуться к ее волосам. Интересно, душится ли она чем-нибудь? От нее, наверное, пахнет чем-то детским и нежным. Как бы я хотел сейчас взять ее за руку и пойти с ней, куда глаза глядят. А что, может быть, пригласить еще не поздно?».

Вновь вошедшие пассажиры разбрелись по вагону, немного заслонив от глаз Владислава объект его вожделения, и он то и дело выгибал шею, чтобы хоть краешком глаза увидеть ее.

«Что же я, в самом деле, робею, надо бы подойти поближе, – подумал он. – Сейчас она выйдет, – и тогда все пропало».

Владислав стал проходить между людьми, направляясь в ее сторону. Он подошел и встал прямо возле нее, – она по-прежнему читала конспект. Находясь на расстоянии вытянутой руки, он имел возможность еще раз убедиться, что перед ним само совершенство. Да, именно такие девушки всегда привлекали его внимание, но вот только сейчас, можно сказать, в первый раз в жизни, он почувствовал нечто такое, что кольнуло его в самое сердце. Ее волосы пахли лавандой, как ему показалось: горной, дикой, свежей лавандой. Он застыл и онемел от восхищения. Стоит только протянуть руку и, может быть, долгожданное счастье обрушиться на него лавиной, но как сделать первый шаг?

«Как глупо! Что сказать: "Девушка, можно с вами познакомиться?" – и улыбнуться своими золотыми мостами. Ай, как назло забыл кепку – хоть бы лысину прикрыть что ли! Что же я такой стеснительный? А вдруг я ей не понравлюсь? Сможет ли она полюбить меня? – он стоял, почти касаясь своим рукавом края ее куртки, и от этого ладони его сильно вспотели. – Только бы прикоснуться, только краешком!».

В эти секунды, бесконечно долго длившиеся в его воображении, он отчетливо понял, что никогда еще по-настоящему никого не любил, а чувство это, оказывается, существует. Вот так просто увидеть и внезапно преобразиться. Он думал только о том, чтобы она взглянула на него.

«Если она сейчас посмотрит на меня, значит все так: это судьба, я с ней познакомлюсь».

Она закрыла конспект и устало выдохнула, мысленно все еще пребывая в нем. Потом посмотрела в черное стекло двери, повернула голову и внезапно заглянула ему в самые глаза. Земля, казалось, ушла из-под его ног. В этих глазах он увидел все то, что хотел увидеть. Губы пересохли, горло неприятно сдавило, он даже, кажется, рот открыл от удивления. Она же сначала даже не поняла, что происходит и только спустя мгновение, показавшееся ему вечностью, как-то вся встрепенулась, и они мысленно встретились. Словно отшатнувшись от столь неожиданной откровенности взгляда, она резко отвернулась и стыдливо опустила ресницы. С легкой кокетливостью проведя рукой по волосам, Владислав чувствовал, что смутил ее, но зато теперь он все увидел: она оказалась именно той, о которой он грезил. Она вся – как на ладони, только протяни руку. Но, о, ужас! Он не мог пошевелиться, мелкие мурашки побежали по его телу. Между ними образовалась невидимая связь – это оно, теперь он не сомневался. Владислав чувствовал ее всем своим телом.

«Да, да, да – это она, я узнал ее! Вот так это, наверное, происходит у всех влюбленных: раз – и ты навсегда потерян для других дел. Я не верю сам себе – ведь это все происходит со мной. Что сказать ей? Ах, зачем обязательно нужны слова? Почему нельзя просто обнять ее и все. Родной человек рядом с тобой, а ты чего-то ждешь – увалень, скромник, недотыка. Еще минута и выходить. Я не дам ей уйти, я пойду за ней».

Поезд остановился, двери открылись. Она вышла на перрон и пошла на пересадку, как он и предполагал. Владислав, не ощущая себя, пошел за ней, держась от нее на некотором расстоянии. Она обернулась на него, он же резко опустил глаза в пол, залившись краской стыда. Дальше поднимались по эскалатору. На самом верху она снова оглянулась, глаза их снова встретились. На этот раз он беззвучно шевелил губами, словно бессознательно пытаясь что-то сказать ей. Толпа разделяла их. Перейдя на другую станцию, он уже бежал за нею, но никак не поспевал: было неожиданно много людей.

Где-то на середине станции вдруг откуда-то высыпала толпа цыган и захватила Владислава в свои тиски. Их было человек тридцать, и они все разом, словно стая птиц, сорвались с ветки и рванули на только что прибывший поезд напротив. Он был буквально сметен со своего пути и отброшен в сторону поезда. Шумные, со свистом и улюлюканьем цыгане стали врываться в вагон, создавая давку и суету (в этот момент они лихо чистят карманы недоумевающих пассажиров). Еле отбившись от них, он с ужасом понял, что потерял ее из виду. Выскочив в холл, Владислав жадно вглядывался в лица, сканируя десятки людей за сотые доли секунды, в поисках той – единственной. Он не смог бы ошибиться, даже если бы захотел – ее он вычислил бы теперь из тысяч.

Девушки не было в холле. Тогда он бросился к противоположной платформе, куда поезд еще не пришел. Он пронзил взором ожидающих пассажиров в один миг и вдруг понял, что она села в тот поезд, в который толкали его цыгане. Он стремительно рванулся обратно, но посадка уже закончилась. Когда он подбежал к вагону, двери с шумом закрылись.

Владислав побежал вдоль вагона, как во сне, не отдавая себе отчета в том, что все это происходит с ним, здесь и сейчас; ощущение, какого-то безумного сна, не покидало его. Казалось, что все это происходит не с ним, а с другим человеком. Он бежал и всматривался в окна. Буквально в следующем вагоне, близко-близко прислонясь к стеклу, она смотрела на него внимательно и грустно. Легкая полуулыбка мелькнула в окне тронувшегося с места поезда. Он остановился и легонечко постучал ей в стекло. Пересохшие губы его шевелились. Со стороны могло показаться, что это губы выброшенной на берег рыбы, которой не хватает воздуха, и она жадно пытается надышаться в последние мгновения своей жизни. Он беспомощно сжимал кулаки, глаза его покраснели и увлажнились.

Она слегка подняла руку и, с легкой грустью, помахала ему на прощание, поезд уносил ее в черную дыру метрополитена.

Он еще с минуту провожал взглядом ушедший поезд, потом обессиленный, рухнул на лавку у платформы. Пот градом бежал по лицу, его тело хлестала мелкая дрожь. К нему подошла какая-то старушка и вежливо поинтересовалась:

– Вам что, плохо, молодой человек?

– Нет, нет, – не сразу ответил он, думая, что вопрос адресован не ему.

– Может быть, врача вызвать?

– Нет, что вы, спасибо, – опомнился он. – Это ничего, это скоро пройдет. Это так... наваждение.

До поезда оставалось еще полтора часа.

ОРГАНЫ

Ежевечерне убираясь в молочном магазине, она получала жалкие гроши, которых едва хватало на две недели куцой жизни. Остальные две проживались в кредит, по платежам были колоссальные просрочки: платить было не из чего. Нервы уже не выдерживали.

Она взяла свою трехлетнюю дочку и повезла. Ей обещали много денег. Долго она не раздумывала, решить проблему можно только разом или не браться вовсе.

Было ли ей жаль? Больше всего она жалела себя и кляла судьбу со всей злобой, которой до краев было заполнено ее двадцатилетнее сердце. Надо было ставить точку. Безумие достигло апогея.

Почуяв что-то неладное, соседи вызвали милицию, и та на этот раз среагировала удивительно быстро. Больница была оцеплена, повсюду зачем-то рыскали собаки. Главного врача на месте не оказалось. Но хирурги, еще не успевшие приступить к операции, были оперативно взяты с поличным на месте преступления.

Девочку подняли с операционного стола.

Когда опер спросил девочку о том, зачем они приехали в больницу, та, звонко картавя, ответила:

– Мама сказала, что так надо: просто лечь в кроватку и немного поспать. А когда я проснусь, она купит мне мороженое, и мы пойдем в зоопарк, – но тут же забыла, о чем ее спрашивали, и продолжала: – А еще я умею петь, хотите, спою детскую песенку?

Опер заполнял бумаги, думая о чем-то своем под звуки веселого детского пения. Девочка любила петь, и у нее это замечательно получалось.

...ведь так не бывает на свете,

чтоб были потеряны дети.

– Вот артистка, – оживленно произнес опер и вдруг улыбнулся. Но потом осекся и, внезапно посмурнев, тихо, но зло, добавил: – Артисты!

Дата добавления: 2015-07-26