Ветрянка

Так случилось, что Никита заболел ветрянкой. Выяснилось это не сразу.

В выходные с детьми ходили в цирк – он давно уже обещал детям – и вот совпало. Вероятно, там-то его и заразили. В детстве это коварное заболевание кое-как миновало его, а вот теперь, когда ему уже далеко за тридцать, пришлось отдать дань детским болезням.

Сначала слегка поднялась температура и появилась отечность горла. Потом температура стала зашкаливать, пришлось вызвать скорую и неделю проваляться в больнице. Состояние на каком-то этапе было, прямо сказать, критическое, но все благополучно обошлось. При выписке врачи порекомендовали еще неделю, как минимум, воздержаться от контактов с детьми.

Чтобы не заразить своих маленьких детей и жену, Никита принял решение временно переехать к отцу. Мать с отцом развелись давным-давно, но поддерживали добрые дружеские отношения. Отец всегда предпочитал одиночество любым социальным обязательствам и, наконец, это случилось — он остался совсем один. Поселившись в квартире своей покойной матери, он принялся за написание научного труда, который давно задумал. Отец был философом, причем как в прямом, так и в переносном смысле. Пребывать в состоянии размышления для него было главным делом его жизни. Мать терпела его фокусы до тех пор, пока Никита был еще совсем маленьким. Но как только он подрос, она подала на развод и никогда об этом потом не пожалела. Отец принял расставание спокойно и мудро, как и все, что происходило с ним в жизни, хотя сильно любил мать в молодости. Разрыв родителей прошел внешне очень спокойно – не было скандалов и ссор, однако переживания того периода навсегда оставили жирный и неприятный след в памяти Никиты. Приятным было только то, что отношения все-таки сохранились, и не было ненависти.

Точно также расстался и он сам со своей первой женой. Ранний студенческий брак исчерпал себя уже к окончанию института. Слава богу, что не было детей! До сих пор они созваниваются и помогают друг другу просто как старые друзья.

У отца была двухкомнатная квартира в центре, жил он одинокой творческой жизнью. Никита иногда гостил у него, но последние годы все реже. Семья, дети, работа – время как-то неожиданно сжималось с каждым годом, а они пролетали, как дни.

И вот выдалась такая счастливая возможность побыть с отцом. Впервые за долгие годы они всласть наговорились обо всем накопившемся в последнее время. Несколько поостывшие отношения вдруг ожили с новой силой. Ухаживая за Никитой, отец как-то весь приободрился и помолодел на глазах. Как в детстве он поил его чаем и хлопотал по лекарствам. Он как будто вернулся на несколько десятилетий назад и снова почувствовал себя кому-то нужным. Перед ним был не взрослый мужчина под сорок, у которого есть своя семья, а маленький мальчик, с которым он когда-то расстался. Былые воспоминания вспыхнули яркими всполохами. И то, что, возможно, жгло и иссушало его душу все эти годы, нашло свой выход именно сейчас. Наверное, он чувствовал, что что-то не додал своему сыну тогда – в молодости. Будучи слишком увлеченным собой и своей творческой реализацией, он не воспринимал слишком серьезно маленького Никиту. Просто не считал его полноценным человеком. Взрослые зачастую не видят вообще в детях людей: маленькие люди – это еще не люди, а только черновик, ожидание, набросок, как кажется им с их высокого роста.

И ошибочность данного утверждения становится понятным только в тот момент, когда дети вырастают и становятся взрослыми – и уже нельзя ничего изменить. Странно: именно тогда хочется что-то поменять в жизни, когда это абсолютно невозможно – горькое и драматическое чувство. Теперь же по прошествии стольких лет, зная путь своего сына, он относился к нему совсем иначе. Теперь ему хотелось отдать все свои оставшиеся силы для того, чтобы хоть как-то компенсировать провалы общения в прошлом.

С этой болезнью сына отец вдруг осознал про себя, что жизнь его, в принципе, прожита – осталась какая-то несущественная малость. Силы оставляли его. В последнее время он все чаще чувствовал спонтанную усталость и нежелание что-либо делать: писать, читать, думать. Никаких желаний почти не осталось. Но ведь они должны быть – он понимал, что они являются двигателем жизни, однако энергии не было: он чувствовал себя опустошенным. Поэтому он очень обрадовался своей необычной новой миссии, которая на время отвлекла его от мрачных мыслей.

Иногда, случайно заглянув в его комнату, Никита видел, что отец плачет, но тщательно скрывает этот факт. Он сидел в кресле-качалке и делал вид, что читает, а на самом деле он не читал, а вспоминал и раскаивался. Никита понимал это и деликатно незаметно выходил из комнаты, ни о чем не расспрашивая потом.

Когда они вечерами пили чай и что-нибудь с жаром обсуждали, разговоры никогда не переходили на главные и болезненные темы. Каждый про себя знал, что есть такие темы, о которых бы надо поговорить, чтобы не оставалось недосказанности, однако никто не решался их поднимать первым. Было как-то неловко говорить о том, что и так понятно само собой. А если и начнется обсуждение, то отношения могут только испортиться, а они без того столь хрупкие, что разрушить их было бы непростительным проступком.

В эти дни отец открылся совсем в другом свете перед Никитой. Раньше ему казалось, что папа все-таки был неправ перед ним и мамой. Нужно было терпеть и сохранить семью в целостности. А он смалодушничал и ушел. Мать всегда была человеком вспыльчивым, но отходчивым. Стоило потерпеть и смириться. Но отец предпочел свободу и творчество семье, как будто бы одно другому противоречит. В итоге: ни семьи, ни творчества. Наверное, здесь закралась какая-нибудь ошибка. Каждый человек, однажды почувствовавший что-то такое про себя, ну, например, что он может заниматься творчеством и на этом основании начинает вести себя как большой художник, невольно попадает в рискованную ситуацию, при которой неизбежны ошибки. Он только наломает дров, исковеркав судьбы: и свою, и близких...

Но отца Никита давно уже понял и простил. Когда сам подошел к возрасту сознательного выбора своей собственной судьбы, еще и еще раз вспоминал именно его. Перед каждым человеком рано или поздно встает такая развилка: либо ты продолжаешь жить ради собственного удовольствия, либо начинаешь жить ради других, пусть даже это не очень приятная для тебя миссия. Художник рождается именно на этом пограничье. Остаться на желанной каждому середине удается лишь единицам. Да и там тоже не все так просто...

Неделя жизни у отца поправила здоровье Никиты: как в прямом, так и переносном смысле. Ветрянка спадала, оставляя на лице несколько неприятно-обугленных рытвин; разглядывая себя в зеркале Никите казалось, будто кто-то поизгалялся над ним, гася о его лицо хабарики. Восстановилось душевное равновесие, которого ищешь годами и даже десятилетиями. Все кажется таким сложным в отношениях между людьми, оттого всячески стараешься изгнать любую сложность из своего жизненного пространства, а когда она все-таки неожиданно настигает, то коришь себя за то, что так долго не мог понять элементарных вещей. Понимаешь, что все не так уж и плохо на самом деле: все довольно просто и ясно в этом мире, только не стоит бояться сделать первый шаг навстречу любимому человеку. Отец снова стал близким и родным, как когда-то давно в детстве. И родственность эта заключалась в какой-то незримой уверенности в человеке. Вот он есть, просто существует рядом с тобой. И не то, чтобы вы вели с ним задушевные беседы, докапываясь до сокровенных смыслов. Нет. Он просто приходит домой, ложится молча на кровать и спит, посапывая в две дырочки. И тебе на душе от этого так хорошо и спокойно. Он есть, он самый родной. Он единственный на земле – твой отец.

Когда Никита был еще маленьким, он запомнил такой эпизод: отец как-то уже очень поздним вечером вернулся подшофе. Мама, разумеется, стала ругаться, а он только улыбнулся и поцеловал ее крепко в губы. Как потом выяснилось, что в каком-то чешском журнале издали его маленькую статейку о Массарике. Он был счастлив и напился с коллегами по этому поводу. Мать не сразу все поняла, а он не обиделся; отец был счастлив и делился этим со всеми. Никите он вынул три рубля и наказал накупить всего, что тому пожелается. По тем временам три рубля – сумма для ребенка астрономическая. Позже на них он накупил блок жвачек, какие-то книжки, машинки, лук со стрелами, а деньги все не кончались.

В тот вечер отец рухнул спать на раскладушке в кухне. Когда Никита вымылся и почистил зубы, он тихонечко заглянул к нему. Тот похрапывал. От него вкусно пахло коньяком и одеколоном. Он вальяжно развалился на маленькой, страшно скрипучей раскладушке, словно это был шатер, и выдыхал ароматы дорого напитка и сигарет. Он был такой большой и уверенный в себе человек. Никита смотрел на него и восхищался: вот таким должен быть взрослый – загадочный и свободный, уверенный в себе и всех любящий. Никите захотелось потрогать отца, и он увидел свисающую кисть руки. Он подошел и нежно погладил ее. Рука была огромная и волосатая. Она часто гладила его по голове, но порой проходила и по его непослушной заднице, когда та того заслуживала. Этот момент восхищения остался в памяти на всю жизнь.

И вот пришла пора прощаться. Две недели у отца пролетели незаметно. Но надо было возвращаться домой, к семье, к детям. К той взрослой жизни, от которой уже никуда не убежать, разве только в воспоминания, когда придет старость и немощь.

Последние дни перед прощанием, отец сильно нервничал. Он привык к распорядку дня, впервые за долгие годы привык за кем-то ухаживать. И вот все должно обрываться.

В день прощания, когда сумка с вещами была уже собрана, Никита тихонечко, как в детстве, постучался в его комнату. Дверь была полуоткрыта. Отец, как обычно, сидел за рабочим столом. Когда Никита заглянул, он быстро снял трубку и стал неторопливо с кем-то разговаривать. Повернувшись к сыну и, продолжая, как ни в чем не бывало, вести телефонный разговор, он слегка мотнул головой и показал рукой на дверь, что обозначало: «Пока!».

– Ну, я пойду, – сказал Никита полушепотом, чтобы не отвлекать отца от важного, как ему показалось, разговора.

Отец еще раз махнул рукой и отвернулся.

Столь сухое прощание несколько обескуражило Никиту, и он был этим задет. Одевшись и зашнуровав ботинки, он посидел несколько минут в коридоре, пытаясь понять возможную причину. Может быть, он чем-то его обидел, или что-то не так сказал?

В своем кабинете отец продолжал говорить по телефону. Но что-то такое в голосе отца насторожило Никиту, и ему захотелось сию же минуту кинуться к нему и все выяснить, но он осадил свой пыл и еще раз задумался. Потом подошел ко второму телефону, что стоял на тумбочке в коридоре, и аккуратно, едва слышно снял трубку.

В трубке, на фоне равномерных коротких гудков, он услышал, как отец имитирует разговор с воображаемым собеседником, отпуская бессвязные слова, вроде – «да, да, конечно, разумеется, ну, что вы» и т. д. Гудки прерывались скупым мужскими всхлипами. Отец давил в себе слезы и пытался сдерживаться, но Никита понял, что отец плачет. В эту минуту все стало ясно. Глаза у Никиты увлажнились. Очень тихо, так, чтобы на том конце провода его смогли расслышать, он сказал: «Я очень люблю тебя, отец. Прощай».

И тихо вышел.

А через два дня отца не стало.

Дата добавления: 2015-07-26