Slove(a)n Slaven 3 страница

что эти знаки отсутствуют в руническом алфавите (или, точнее, фу-тарке) потому, что обозначают специфические славянские звуки, от­сутствующие в германских языках, и потому приписывает знаку № 8 значение «СТ», а знаку № 13 — «Ж» или «ЖД». Тем самым Лецеевс­кий «ославянивает» текст, который в случае рунического чтения кре­стов как «А» имел бы явно угро-финское звучание с зияющим стече­нием гласных: «УМ МА ЛУААВИХНУААЯ». Тем не менее, совершив все мыслимые подгонки, Лецеевский полагает, что получил приемле­мый результат, и толкует УМ МАЛУ СТАВИХ НУЖАЯ как «УМер-шему МАЛьчикУ СТАВИл я несчастный», что можно понять как над­пись отца, поместившего прах умершего сына в горшке, понимаемом как погребальная урна. Можно ли согласиться с самим результатом, если закрыть глаза на натяжки в графике и словоразделении? Даже если не обращать внимание на транскрипцию Лецеевского (внизу), мы вправе усомниться в причастии и прилагательном: слово «умер­ший» никогда не сокращалось до «УМ», а «несчастный» в древно­сти не звучало как «НУЖАЯ». Тем самым видны натяжки чисто лингвистического плана. Нелепо и содержание надписи, ее семанти­ка: неужели наши предки писали на надгробье или погребальном сосуде не имя умершего, а факт установления погребальной урны, да еще в такой странной форме как «ПОСТАВЛЕНО ПОГИБ., ПО­СКОЛЬКУ НУЖНО»? Или: «ВОЗДВИГНУТО УСОП., ИБО МЫ НЕСЧАСТНЫ»? Короче говоря, Ян Лецеевский читал не в том направлении, не те знаки, не учитывал им самим же введенных словоразделителей, не считался с принятыми сокращениями и с получившимся смыслом — иными словами, шел на всевозможные ухищрения, чтобы только получить приемлемую надпись, — и, тем не менее, такую надпись получить не смог. Следовательно, интер­претируя этот результат с интересующей нас точки зрения, можно прийти к некоторому позитивному выводу: отсутствие успеха у та­кого выдающегося мастера дешифровки, каким был профессор Ле­цеевский, объясняется именно тем, что руническое чтение письма «загадочных знаков» бесперспективно.

Таковы выводы из рассмотрения его журнальной статьи, опубли­кованной всего лишь через год после выхода в свет в том же журнале статьи В. А. Городцова о сосуде с надписью из Алеканова (поразитель­но быстро откликнулся польский исследователь на статью русского археолога — в XX веке такой оперативности уже не было). В той же статье, где Ян Лецеевский читает основную надпись на «урне из Але­канова», он предлагает чтение и надписей на черепках⁵. К сожалению, он не объясняет, что означает его дешифровка LAU(V) и SI. Однако можно предположить, что, если читать в обратном порядке, который был принят для основной надписи, получится слово ISUAL или ISVAL, что похоже на славянское слово ИЗЪЯЛ, так что при желании и надпись на черепках можно принять за славянскую. Заметим, что над­пись на втором черепке он расположил в вертикальной плоскости. Таким образом, хотя надпись можно было дотянуть до славянской (в духе А. Шёгрена), это сделано не было, поэтому данное чтение даже с позиций самого дешифровщика выглядело неудовлетворительным.

Надписи на металлических предметах. К данной публикации сле­дует присоединить находки, где письменный характер изображений археологами никак не выявлялся, ибо для них, возможно, наличие насечек на металлических изделиях было как-то связано с характером

обработки металла. Тем не менее изображения каких-то несимметрич­ных знаков на изделиях видно достаточно хорошо, так что сомневать­ся в наличии надписей не приходится. К первой из этих публикаций следует отнести статью А.А. Спицына о Кошибеевском могильнике 1901 года, где опубликован рисунок медной подвески с насечками на внутреннем кольце⁶, позиция (а). К ней примыкает статья В.И. Сизо­ва (которого Городцов привлек в качестве эксперта по русскому пись­му) 1902 года о раскопках Гнездовского могильника (раскопки произ­водил СИ. Сергеев). В частности, в процессе раскопок была найдена заготовка ножа IX-X века, на обеих сторонах которой имелись насеч­ки⁷, позиция (б). Наконец, А.А. Спицын в статье 1905 года упомянул височное кольцо XI-XII века, на котором на трех лопастях имелся несимметричный орнамент⁸, позиция (в). Так что на этом этапе публи­кации содержат надписи, открытые не только В.А. Городцовым, но и его экспертом В.И. Сизовым, а также А.А. Спицыным.

Я привел эти примеры, чтобы показать, что археологи этого пери­ода получали археологический материал с «загадочными знаками», но, к сожалению, не обращали на них внимания, принимая за знаки соб­ственности, которые не требовали дешифровки.

А теперь я хотел бы вновь вернуться к Яну Лецеевскому, чтобы показать, что он явился первым, кто начал собирать изображения предметов с «загадочными» знаками и даже пытался их прочитать, хотя иногда это получалось и не вполне удачно.

Еще одно чтение Лецеевского. Творчество этого польского слави­ста показывает, что к началу XX века появилось уже более десятка археологических находок с «загадочными надписями», которые можно было начать читать. Как читать? Поскольку и Магнусен, и Шёгрен, и Пшезджецкий, и целый ряд других эпиграфистов читали эти знаки

как «славянские» руны, то и Лецеевский действовал в том же ключе. Правда, он читал так «загадочные знаки». Но возможен и обратный подход, когда исследователи начинают читать узоры, рисунки и про­чие явно не текстовые сообщения как славянские тексты. Пример такого рода демонстрирует Ян Лецеевский, читая меандровый узор на «Драгельчицкой урне» (описанной чешским эпиграфистом В. Кроль-мусом) как славянский текст⁹. Чтение он производит справа налево. В результате получается текст DEDU VITU, т.е. ОТ ДЕДА ВИТА (ГОС­ПОДИНА). На наш взгляд, здесь плохо сохранившиеся линии узора создают иллюзию надписи. Иными словами, надписи здесь нет, а суще­ствует плохо выполненный меандр. Что же касается чтения, то получа­ется, что славяне писали справа налево, что, разумеется, вызывает большие сомнения.

Впрочем, у Лецеевского есть много и других любопытных чте­ний, часть из которых мы рассмотрим ниже.

Ледницкий козлик. В монографии Яна Лецеевского¹⁰ помещено также изображение «фигурки Ледницкой», напоминающей козла, с острова на озере Ледницы в Польше. На животе у фигурки были изображены знаки, причем этот эпиграфист прочитал как «славян­ские» руны только лигатуру в ее центре, позиция (2), и определил по виду рун принадлежность надписи к IX веку. Его чтение было LECIC в смысле LECIC, то есть ЛЕЧИТЬ!", позиция (3). Опять-таки речь идет о псевдодешифровке, поскольку надпись на фигурке

«загадочная», и читать ее как руническую нет оснований. Да и полу­ченный смысл странен: козлик всегда рассматривался славянами как представитель нечистой силы, он не мог служить оберегом и точно так же не мог помогать в лечении. Кроме того, надпись была скопирована неточно, и в частности остались незамеченными знаки, расположенные ниже и правее основных начертаний. Они и отсутствуют в прориси Лецеевского, но их можно видеть в более точной прориси более по­здних исследователей¹². Как видим, хотя Я. Лецеевский и не был первым эпиграфистом, читавшим славянские тексты как руны, все же он собрал многие чтения своих предшественников и попытался при­дать им наиболее «читаемый» вид.

Чтение надписи В. Крольмуса. Чешский археолог Вацлав Кроль-мус (1817-1861), путешествуя по Богуславскому краю Чехии у Скаль-ско, в 1852 году находился в селе Кральск, где узнал, что крестьянин Юзеф Кобша, копая погреб, по звуку удара предположил существова­ние полости за северной стеной дома. Пробив стену, Юзеф обнаружил подземелье, свод которого держался на каменном столбе. На лестни­це, ведущей туда, находились сосуды, которые привлекли его внима­ние, ибо он предположил, что в них спрятаны деньги. Однако денег там не было. Негодуя, Кобша разбил урны, а их содержимое выбро­сил в навоз. Как раз в эти дни его и навестил Крольмус. Услышав о найденных урнах, он зашел к крестьянину и попросил показать под­вал. Оглядев подземелье, он заметил на столбе, поддерживающем сво­ды, два камня с надписями.

Перерисовав надписи и внимательно осмотрев остальные предме­ты, Вацлав Крольмус уехал, однако при всяком удобном случае в 1853 и 1854 годах просил своих знакомых навестить крестьянина,

скопировать надписи и отослать их ему. Так он убедился в объектив­ности перерисовки. О своих находках, а также о попытке чтения надписей он сообщил в своей работе¹³. Вторую, более короткую, надпись, предполагая, что она написана германскими рунами, но по-славянски, он прочитал RAKSI, что понимал как имя древнеин­дийского бога темного царства РАКШАСА¹⁴, позиция (2). Первая надпись, много более пространная и напоминающую русскую вязь в заглавиях книг, была им прочитана как RADEGASI BALEMU, VILINSI, NISI, JAMARSI, SUDU (или SURU) SIVI, что означало РАДЕГАСТОВУ БЯЛЕМУ, ВЛИНСУ, НИШУ, ЯМАЖУ, СЕДЬ­МОМУ — ЖИВУ. На взгляд Крольмуса, это все были имена сла­вянских богов. Несколько иную версию прориси дал П. Бенеш, и на нее ссылался первый критик Крольмуса Воцель¹⁵. Для Чехии это был пример первого обнаружения и чтения славянской надписи к сожалению, чтения неверного.

Чтение Я. Лецеевским надписи В. Крольмуса. Естественно, что Я. Лецеевский попытался прочитать и надписи В. Крольмуса. Это не русские, а чешские, следовательно, славянские начертания. Надпись на первом камне он читает KNEZE. На втором — RADEK ОВА KAM(E)NY UKUL SI VES BRATRUSl, SV(E)MU SY(NO)V(I). Это означает КНЯЗЬ. РАДЕК ОБА КАМНЯ ВЫК(О-ВА)Л ЕМУ ВО СЛАВУ БРАТСТВА СВОЕГО СЫНОВНЕГО¹⁶. От комментариев этот эпиграфист воздерживается, и вполне по­нятно почему: камни нельзя ВЫКОВАТЬ, СЫН ОТЦУ никак не приходится БРАТОМ, надпись на каждом камне вполне самостоя­тельна, но без первого камня неясно, кому ВО СЛАВУ сделана надпись на втором камне. Короче говоря, такое содержание над­писи весьма сомнительно. Но иного и быть не могло, ибо перед нами не руны, а «загадочное» письмо. Это чтение было невысоко оценено И.В. Ягичем, который пришел к такому выводу: «Попыт­ка Лецеевского внести в этот очевидный фальсификат вместо мифопоэтического другой, менее подозрительный смысл не выдер­живает критики»¹⁷. Характеризуя надпись как фальсификат, Ягич отмечает: «Автору, составлявшему эту руническую заставку, по­служила образцом первая заставка по вязи кирилловского письма по рукописям XVI-XVIII столетий. В роде искусственно спле­тенной вязи кирилловского письма упомянутых столетий перед нашими глазами и эта руническая вязь, противоречащая всем пре­даниям рунической палеографии»¹⁷. Казалось бы, если нарушены все каноны рунических надписей, то напрашивается единственный вывод, а именно — что данная надпись не руническая. Однако Ягич такого вывода не делает.

Проблемы славянских рун по Я. Лецеевскому. Позже, в 1906 году Ян Лецеевский выпускает уже целую монографию, посвященную сла­вянским руническим памятникам⁹, и в ней рассматривает не только «урну из Алеканова» и чтение ряда других надписей, но и проблему славянского рунического письма в целом. Хотя славянское руничес­кое письмо — это иная письменность, весьма сильно отличающаяся от славянского «загадочного» письма, однако на некоторые наблюдения польского ученого следует обратить внимание. Так, читая славянские рунические памятники из различных областей (Германии, Польши, Чехии), он приходит к выводу о том, что славяне любили применять лигатуры (хотя и не чаще, чем современные им скандинавы), среди которых он приводит начертания таких: АН, AT, АВ, БА, ДЕ, ЕТ, КО, ЛЕ, ЛУ, МА, МУ, НУ, ОЕ, ГА, ТА, ТЕ, BE, ЗЕ, ЗИ¹⁸, то есть преимущественно открытые слоги, хотя среди лигатур встречались и сложные согласные типа ЛН или ДЗ, а также лигатуры целых слов типа БРАТР или КАМП. Правда, сам Лецеевский из этого никаких выводов не сделал. Однако, с наших позиций можно выдвинуть пред­положение о том, что лигатуры из рун могли быть графической руни­ческой калькой со слогового оригинала, т. е. попыткой славян, жив­ших в германском окружении, передать ославяненными германскими рунами тексты, прежде написанные слоговым письмом. Этот вывод может нам понадобиться при решении проблем западнославянского письма.

Этот выдающийся славист делает одну методическую ошибку, которая затем повторяется практически у всех эпиграфистов: он пытается во что бы то ни стало прочитать именно данный текст, и прочитать окончательно, для чего идет на незначительные, на его взгляд, подтасовки, а в конечном итоге он теряет из виду письмен­ность как систему. Как это ни парадоксально, но начинать следует вовсе не с чтения текста, а с его анализа. Самого себя Ян Лецеевс­кий вряд ли мог бы считать дешифровщиком: с его позиций он читал не новую письменность, а новый текст уже известных славян­ских рун, ключ к которым давно подобрали рунологи, хотя славян­ская разновидность обладала некоторыми особенностями. Он лишь дополнял репертуар славянских знаков новыми знаками, почерпну­тыми из «загадочных» текстов, и давал им некоторое постулируе­мое чтение. И лишь теперь, задним числом, можно сказать, что на самом деле он предпринял попытку рунической дешифровки неру­нической письменности, то есть выступил в роли псевдодешифров-Щика. А по нашей шкале он пытался выяснить общее значение каж­дого знака, поскольку среди них попадались и совершенно незнакомые, так что в целом он произвел исследование на четвертом уровне, где, в

принципе, уже можно было бы заметить отличие рунических знаков от слоговых. Тем самым он существенно повысил уровень дешифров­ки, хотя речь все равно идет о псевдодешифровке.

Наконец, не надо забывать, что он оказался первым эпиграфис­том, который собрал воедино все надписи, сделанные «загадочны­ми» знаками (наряду с надписями, выполненными рунами, и псев­донадписями, представляющими собой просто узор), то есть выде­лил некоторый массив интересных текстов, а также первым, кто попытался их прочитать системно и на более высоком, чем Ф. Маг-нусен или А. Шёгрен, уровне. Уже этими заслугами он вписал слав­ную страницу в историю славянской эпиграфики и заслужил боль­шое уважение. К великому сожалению, на родине его практически не знают. У меня была возможность в дни пребывания в Кракове (август 1998 года) на 12-м съезде славистов обратиться к профессо­рам Луцьяну Суханеку, председателю оргкомитета, и его заместите­лю Ежи Русеку с просьбой рассказать что-либо о Яне Лецеевском. Конечно, я не предполагал, что в Кракове существует что-либо вро­де музея-квартиры Яна Лецеевского, но допускал, что могли быть какие-либо семинары или чтения в его честь.

— А кто такой Ян Лецеевский? — спросил меня один из моих
собеседников, декан филологического факультута Краковского уни­
верситета.

— Славист, профессор вашего университета и вашего факульте­
та начала XX века.

— А! В таком случае сходите в библиотеку и посмотрите там
Slownik biograficzny.

Такой ответ меня удивил. «Биографический словарь» я мог по­листать и не выезжая из Москвы. Я понял, что дело Лецеевского в Кракове продолжения не получило.

А вообще-то в Польше конца XIX века разворачивались весьма интересные эпиграфические исследования, связанные с так называ­емыми Дрогичинскими пломбами.

Свинцовые пломбы. Начиная с 1864 года появляются исследова­ния, посвященные свинцовым пломбам, найденным на Западном Буге у села Дрогичина, расположенного в Польше; Польша тогда входила в состав России. Это первое исследование опубликовал К.П. Тышке­вич¹⁹'²⁰. А в 1894 году в Киеве вышла монография Карла Болсуновс-кого, где приводились изображения порядка двух тысяч пломб XII— XIV веков, на каждой из сторон которых размещалось по 1-2 знака. Часть знаков можно принять за буквы кириллицы, другую часть — за некоторые символы, однако, несомненно, тут есть и «загадочные» надписи, позиции а, 6, в, г, д, е (наверху рисунков проставлена нуме­рация пломб в книге Болсуновского)²¹. По поводу пломб высказыва­лись различные мнения. Так, Н. Авенариус писал о них следующее: «Эти пластинки размыты Бугом из мусорного пласта Дрогичинско-го городища, в котором верхний, то есть новый слой принадлежит к концу XIV столетия, поэтому и пластинки должны быть отнесены к древнерусскому, а не следующему за ним русско-литовскому перио­ду... Попадаются и такие знаки, которые по своему сходству с рунами и древнехристианскими символами и монограммами дали повод гр. Тышкевичу и Леопардову к созданию их смелых гипотез. Предостерегая других исследователей дрогичинских пломб от та­ких же поспешных и неосторожных выводов, мы, тем не менее, пола­гаем, что сравнение находящихся на этих пломбах изображений с другими знаками, хотя бы катакомбными христианскими монограм­мами и языческими рунами, будет делом далеко не излишним...»²⁰. Как видим, характер надписей был неясен, и их относили к литовским, «языческим» (возможно, германским) рунам и к христианским моно­граммам. Другого рода пломбы, тоже около двух тысяч, были скопи­рованы К.В. Болсуновским в качестве знаков церковных праздников²². Хотя небольшая их часть носит «загадочный» характер, их связь с названиями праздников и месяцев либо не видна, либо очень туманна (например, в ноябре можно видеть слоговые знаки НИ и КА).

Надпись на обломке ребра барана из Чернигова. Последние публикации до революции со слоговыми надписями содержали до­вольно крупные тексты, причем в обоих случаях эти тексты при­влекли большое внимание исследователей. Так, имеется упомина­ние о находке под Черниговом обломка кости барана в небольшой брошюре Д.Я. Самоквасова 1916 года. В ней, в частности, говорит­ся о том, что на этом ребре между прямой и овальной чертами «помещены два ряда разных знаков в направлении сверху вниз; знаки состоят из прямых резов и по всей вероятности представ­ляют собой русское письмо десятого столетия, на которое имеют­ся указания в источниках»²³. Тут же приведен рисунок (мы его при-

водим дважды, в обычном и в увеличенном виде). Как видим, данная надпись не только была замечена, но и даже атрибутирована как рус­ское письмо.

Надпись из деревни Пневище. К этому же блоку относится и еще одна надпись, скопированная князем A.M. Дондуковым-Корса-ковым еще в 1874 году, но опубликованная только в 1916 году. В де-

ревне Пневище под Смоленском он обнаружил и привез в свое имение камень, обе стороны которого были покрыты странными надписями. К сожалению, «камень» вскоре сгорел²⁴.

Несколько иначе лицевую сторону скопировал австрийский иссле­дователь доктор Генрих Ван-кель²⁵; этот вариант мы об­судим несколько позже. Итак, в результате публи­каций данного периода воз­ник вопрос о чтении. Герман­ские руны как основа для такого чтения уже не годи­лись; вместе с тем, надпи­си по характеру знаков были гораздо ближе к ним, чем к какому-либо друго­му письму. Поэтому теперь появился взгляд на данный вид письменности как на особый, славянский, хотя и основанный на герман­ских рунах когда-то в древ­ности, но уже отошедший от них (подобно тому как ки­риллица вышла когда-то из греческого письма).

Итак, теперь, когда набралось около двух десятков надписей из «загадочных» знаков, возникли попытки их собрать и как-то про­читать. И хотя чтение было неверным, а прототип шрифта пред­ставлялся либо германским руническим (Я. Лецеевский), либо ев­рейским квадратным (Г. Ванкель), что тоже не соответствовало действительности, специалисты, и прежде всего археологи уже ста­ли догадываться о том, что перед ними появляются контуры русско­го письма X века (Д.Я. Самоквасов). И теперь уже стало возмож­ным ответить на вопрос: где же это старинное письмо, на которое смутно намекали древние источники? И показать соответствующие изображения.

Но, к сожалению, письмо не читалось. Я полагаю, что и набран­ной статистики для уверенного чтения было все равно мало. Для этого нужны уже не десятки, а сотни и тысячи надписей. Тогда можно было бы приступить к дешифровке в полном объеме. Но и уже полученных памятников культуры и письма было достаточно, чтобы хотя бы в общих чертах составить себе представление: каков

состав знаков, чем они отличаются от известных видов письма, какой тип шрифта (устав, скоропись, вязь) тут преобладает. К сожалению, ничего из этого сделано не было. Набиравшее с XVIII века скептичес­кое отношение ученых ко всему тому, что не входило в уже получен­ное к этому моменту знание, мешало всерьез заняться проблемой «за­гадочных» знаков. Образно можно сказать, что вместо медленного движения к выявлению «алфавита икс» господствовало убеждение, что нет не только алфавита как упорядоченной последовательности письменных знаков, но нет и самого «икса», то есть нет общеславянс­кого письма, которое существовало все Средние века, а возможно, и в античности. И лишь выдающиеся археологи вновь обратили внимание общественности на его существование — но уже не встретили того внимания, которое было уделено надписи Эль Недима. А первый сла­вянский дешифровщик, Ян Лецеевский, не только не получил призна­ния научной общественности, но и был забыт даже на своей родине.

В XX веке «загадочных знаков» в науке появилось много. Но что они означают? Происходят ли они от символики русских князей, от германских рун, от хазарских рунообразных начертаний? Нельзя ли их читать на основе этих, уже известных типов письма?

К концу XIX века стало ясно, что русские князья имели свои символы, которые они воспроизводили на монетах, печатях и в иных случаях. Они не являлись родовыми гербами, поскольку каждый князь имел иного вида княжеский знак, однако между ними безус­ловно существовала какая-то связь, которая пока ускользала от по­нимания исследователей. Хотя прежде всего нумизматы пытались, анализируя последовательность символов князей династии Рюрико­вичей, понять закономерности перехода от одного знака к другому; какого-то звена для овладения этой закономерностью явно не хвата­ло. Это, на первый взгляд, не имело отношения к проблеме письма, поскольку княжеские знаки представляли собой просто графичес­кие символы, а не буквенные инициалы княжеских имен. Но имен­но тут появились первые подвижки в решении проблемы.

Публикации и чтения Карла Болсуновского. В начале XX века К.В. Болсуновский занялся проблемой княжеских знаков. Весьма занимательно о его подходе к их чтению рассказывает B.C. Драчук: ^1907 год. Полным ходом идут раскопки в г. Киеве. Находок очень много, и среди них — кусок изразца с загадочным изображением. Им заинтересовался К. Болсуновский. К. Болсуновский предполо­жил, что найденный знак не что иное, как монограмма. В разра­ботку этой гипотезы и были вложены все силы ученого. Но почему именно монограмма? К. Болсуновский объяснил это следующим образом. В свое время, когда знак появился, его значение, несомнен­но, было ясно и понятно всем, но затем, вследствие усложнения геральдических условий знак этот, дополненный различными при­бавлениями, утратил свой первоначальный вид, и наконец его пер­воначальный смысл остался совершенно забытым. Исследователь ищет объяснения таинственному знаку на монетах Боспорского

царства, разыскивает аналоги в самой Византии, сравнивает с дру­гими знаками на древнерусских монетах. Наконец дешифровка завершена. Таинственный знак, словно сложная конструкция, был разобран на составные части, которые образовывали монограмму. Она состояла из греческих букв и читалась как БАЗИЛЕВС. То есть ЦАРЬ. Но исследователь хотел установить, кому эта моно­грамма могла принадлежать. И вскоре ответ был дан: князю Вла­димиру... Однако имя было отождествлено с монограммой лишь на основании одинакового количества букв. Такая расшифровка мало кого убедила. Значки эти вызвали и до сих пор вызывают ожив­ленные дискуссии. Спорили преимущественно о том, что же они означают, как их расшифровать, на что они могут быть похожи. Условно эти таинственные эмблемы называли «знаками Рюрико­вичей»». Наверное, это схематическое изображение древнего ко­рабля, говорили одни. Да нет же, это изображен светильник, ут­верждали другие. Третьи придерживались мнения К. Болсуновского, что это — зашифрованная монограмма, читающаяся как БАСИ-ЛЕВС, то есть ЦАРЬ. Особенно жаркие споры велись вокруг древ­нейших русских монет Х~Х1 веков, на которых рядом с изображе­нием князя или занимая обратную сторону монеты стоял такой знак»'.

Описание действий К. Болсуновского весьма интересно. Его работа действительно появилась в 1908 году и содержала данную

монограмму² в изображении на кирпиче, найденном в усадьбе Г. Петровского, а также его де­шифровку: ВАСИЛЕВС (у гре­ков бета может читаться и «Б», и «В»). Вообще говоря, этот эпи­графист ничего необычного не придумал. Болсуновский дает ссылку на работу Хр. Гиля и при­водит монограммы с титулом или именем царя на боспорских мо­нетах, где тоже читается ВАСИ­ЛЕВС. В отношении применимо­сти подобного порядка чтения к русским знакам К. Болсуновский замечает следующее: «Сам обы­ чай употребления букв для об­разования знаков собственности весьма древний и сохранился у славян до XVI столетия; мы можем привести следующие доказа-

тельства: хорваты уже в XII столетии имели обычай метить ини­циалами своих дедов (предков) границы своих владений. Об этом сохранился документ с 1247 года; у северных славян их употреб­ляли на Руси и в Польше. Их вырезали на деревьях либо, как в Хорватии, на граничных камнях; знаки эти были излюбленными и для рыцарских гербов. Обычай этот продолжался очень долго, и потому накопилось в геральдике много гербов из инициалов, заим­ствованных даже из кирилловского алфавита, как это показал гос­подин Даровский. Мы находим в геральдике до 50 гербов с эмбле­мами, возникшими из букв кирилловского алфавита, а именно из букв П, М, Ш,Щ,Хи т.д., переплетенных с луной, крестами, якоря­ми, стрелами и т.п. — именно такие символы мы видим и на более ранних гербах наших киевских Рюриковичей.

Долгое употребление глаголицы на юге земель славянских, и на Руси букв, кои составлены симметрически, должны были отразиться и на применении букв, введенных после кириллицы; их тотчас ста­ли применять к знакам собственности, сохраняя в монограммах ориентационную симметрию, и затем эти знаки собственности перешли в родовые знаки и геральдические эмблемы — то, есте­ственно, последние сохранили на себе характер этих общих при­чин: сочетание букв в эмблемах с передачею креста, луны, стрелы и тому подобных предметов мы видим не только в русской гераль­дике, выделенной Даровским, но и на рассматриваемых нами знаках Рюриковичей»³.

Дата добавления: 2015-07-24