Отставной опричник в библиотечном интерьере

Я никогда не был знаком с Вячеславом Михайловичем Молотовым, хотя еще до

войны мог разглядеть его, шагая в рядах демонстрантов, в дни первомайских или

октябрьских праздников. Он, председатель Совнаркома стоял на Мавзолее, а

рядом с ним Генеральный секретарь Иосиф Сталин.

Впервые лицом к лицу с Молотовым я столкнулся в Ленинской библиотеке.

Есть там Научный зал № 1, доступный только для академиков, профессоров,

дипломатов, именитых иностранцев и других "непростых" людей. Очень удобный

зал — отдельные столики для каждого читателя, ускоренная подача книг из

основных фондов библиотеки, вдоль всех стен дубовые шкафы с

энциклопедиями, словарями и другой справочной литературой.

Я стоял около места, где мы получаем заказанную литературу. Старичок,

беседовавший с библиотекарем, сетовал, что одна из книг, которую он ожидал,

была занята другим читателем, еще какая-то находилась в переплетной

мастерской. Обычные огорчения для каждого посетителя библиотеки — ждешь

книгу, а она как в воздухе растворилась. Когда сотрудница библиотеки вышла,

раздосадованный читатель обернулся ко мне и спросил, что означает шифр "МК"

на листочке заказов? Я пояснил — это отдел редких изданий, "Музей книги". Лицо

этого человека показалось мне знакомым. Ба, да это же Молотов! Он проследовал

к своему рабочему месту, явно с трудом дотащив до него тяжелую стопку каких-то

книг и журналов. Оказывается, его стол находился рядом с моим.

Усевшись на свое место, я невольно искоса поглядывал на соседа. Его

биографию я знал превосходно. Подпись Молотова стояла на списках тысяч

обреченных на расстрел его давнишних друзей и соратников, наркомов,

командармов, секретарей ЦК и обкомов партии, послов, разведчиков. В этих

списках значилось бесчисленное количество людей, о большинстве которых он,

вероятно, вообще ничего не знал. Дело в том, что Сталин требовал от своих

товарищей по Политбюро визировать расстрельные списки, связывая всех

круговой порукой.

Вскоре после XX съезда КПСС Молотова исключили из партии. Моя

мимолетная встреча с ним относится, вероятно, к первой половине 70-х годов.

Более точной даты указать не могу.

С каким чувством я тогда на него смотрел, что испытывал? Страх? Страха он

уже давно ни у кого не вызывал. Отвращение? Презрение? Ненависть? Не стану

выдумывать — этих эмоций не было. По-видимому, у меня не хватало

воображения, чтобы представить страшную картину всех совершенных им

злодеяний. Сидел рядом со мной неприметный, благообразный старичок, ничем

не напоминавший, к примеру, Гиммлера или вообще кого-либо, принадлежащего к

палаческому сословию.

Единственное чувство, которое он у меня вызывал, было простое любопытство.

Что он чувствует, оглядываясь на свое прошлое? Понимает ли, какую страшную

роль и какое место в Истории уготовил для него Сталин? Что он ответил бы мне,

если бы я у него спросил о его нынешнем отношении к Хозяину? Конечно, я

никаких вопросов ему не задавал, да и понимал, что он не стал бы на них

отвечать. Между тем ответы на них я все же получил, но много позднее, притом

не в Москве, а в далеком жарком Дагестане. Но для этого, как оказалось, мне

понадобилось познакомиться с Расулом Гамзатовым, замечательным поэтом,

славой и гордостью дагестанского народа.

Наша первая встреча была забавной. Он с товарищами выходил из гостиницы.

Явно хорошо пообедал и не оставил без внимания кизлярский или дербентский

коньяк. К слову сказать, я как-то спросил моего знакомого жителя Дербента:

−Как вы решаетесь пить коньяк стаканами?

−Я читал в журнале "Здоровье", что от коньяка расширяются

сосуды. Это полезно.

−Но потом же они снова сужаются?

−А я не даю им сужаться.

Нас с Расулом познакомили у входа в гостиницу. Я вежливо сказал:

−Я так много о Вас слышал, Расул Гамзатович, и очень рад, что я

Вас, наконец, увидел.

−Обо мне лучше слышать, чем меня видеть, — возразил поэт. По-

видимому, он считал, что момент для нашего знакомства был явно не

своевремен и, может быть, даже нежелателен.

В дальнейшем мы не раз с ним оказывались за одним столом. Дело в том, что

мой друг, ректор педагогического института в Махачкале, был сватом Расула. Сын

ректора был женат на дочери народного поэта.

Помню одно застолье в доме Магомедова. Расул сидел рядом со своей

обаятельной женой Патимат, искусствоведом, видным музейным работником. На

этот раз Расул пил только минеральную воду, а я... наоборот.

Рассказ о встрече Гамзатова с Молотовым начался уже за столом, но

несколько раз прерывался витиеватыми восточными тостами. На другой день я

попросил профессора Магомедова восполнить рассказ его нового родственника.

Вот что он передал мне со слов Расула:

"Мы с моим приятелем как-то гуляли по московским улицам. Мой друг сказал

мне: "Когда я лежал в Кремлевской больнице, то познакомился там и не раз

общался с Молотовым. Он лежал в соседней палате". Мы стояли около Ленинской

библиотеки, как раз против "кремлевки".

"Ты знаешь, — продолжал он, — я вспомнил. У Вячеслава Михайловича

сегодня день рождения. Пойдем к нему и поздравим". Я сказал, что, наверное, это

неудобно, он со мной не знаком. "Пустяки, — отрезал приятель, — он знает

восточные обычаи, ты мой друг и этого достаточно!".

Из телефонной будки позвонили Молотову. Тот ответил, что будет рад гостям.

Жил он неподалеку, и вскоре мы оказались в его квартире за именинным столом.

Гостей не было. Хозяин, его жена и мы — два нежданных гостя. Молотов встал,

поднял бокал и сказал: "Я знаю правила застолья, принятые как в Москве, так и в

Дагестане: первый тост всегда за именинника. Однако разрешите мне следовать

обычаю, принятому в нашей семье. Мой первый тост будет посвящен памяти

великого человека, моего друга, моего вождя — товарища Сталина. Догадываюсь,

о чем вы подумали. Да, моя жена, видный государственный и партийный деятель,

заместитель наркома, была репрессирована. Но это не меняет сути дела.

Величия Сталина это все не умаляет. Разумеется, я вас не принуждаю вслед за

нашими словами встать и выпить с нами".

На этом дошедший до меня рассказ Расула Гамзатова завершался. Во всяком

случае Ахмед Магометович не мог сказать, какова была реакция гостей на

провозглашенный тост. "Шахерезаду застало утро, и она прекратила дозволенные

ей речи". Однако я получил ответ на так и не заданные мною вопросы в Научном

зале № 1 Ленинской библиотеки.

Тема Молотова еще раз всплывает в моей памяти. В начале 80-х годов мы с

женой были в подмосковном санатории, где отдыхали и лечились городские и

партийные работники. Сидевшая с нами за обеденным столом райкомовская дама

буквально с придыханием рассказывала о том, как она на даче Молотова вручала

ему партийный билет. Генсек Константин Черненко восстановил Молотова в

партии. Наша соседка восхищалась спокойствием и выдержкой старого

большевика:

−Когда мы ему сказали, что партийным решением он восстановлен

в рядах КПСС, то Вячеслав Михайлович поправил нас, сказав, что

ряды партии он никогда не покидал, партийные взносы ежемесячно

отправлял но почте в ЦК, однако благодарит нас за приезд,

поздравление и возвращенный партийный билет.

Далее последовали восторженные воспоминания рассказчицы о красоте

хрустальных рюмок, качестве армянского коньяка, слоеных пирожках,

приветливости этого "удивительного человека" и т.п. Одним словом, ария из

оперетты "Перикола": "Какой обед там подавали, каким вином нас угощали...".

Так что же, Вячеслав Михайлович "не поступился принципами"? Я так не

считаю. Если он чем и не поступился, то своей беспринципностью.

Принципиальность ему надо было проявлять и ею не поступаться, когда в 37—38-

м годах одного за другим вызывали в Москву из зарубежных стран советских

послов и других дипломатов. И когда при его "благословении" их расстреливали.

Некоторые, впрочем, не вернулись. Посол в Болгарии, бывший матрос Федор

Раскольников остался в Париже и почему-то, утратив навыки, приобретенные на

шаткой корабельной палубе, упал с балкона. Впрочем, это к ведомству Молотова,

очевидно, отношения не имело. Такие проблемы входили в компетенцию других

его коллег.

Дата добавления: 2015-07-20