Под «железный занавес» ползком

Заметки на страничках загранпаспорта? Что-то уж очень странное название у

этой главы. Кажется, всем известно, что для заметок существуют записные

книжки, а отнюдь не паспорта. Во-первых, не утверждаю, что лично я делал эти

заметки. Подобная привилегия остается за официальными инстанциями. Именно

они испещрили страницы разноцветными визами, поскольку я не менее 30—35

раз выезжал за рубеж в разные годы. Эти штампы и записи служат своего рода

узелками на память, вызывая в ней образы тех стран, в которых пришлось

побывать, и поездок, заслуживающих описания. Впрочем, я не собираюсь

превращать эту главу в путевые записки и постараюсь избежать классических

туристических восторгов и ужасов. Во-вторых, рекомендация использовать в этих

поездках записные книжки вполне уместна сегодня. Однако совершенно была

неприемлема и даже предосудительна в прежние годы. Перед выездом за рубеж

нас предупреждали, чтобы мы не брали с собой никаких записных книжек, тем

более, если в них есть фамилии, адреса и телефоны. Как нам объясняли,

многочисленные агенты спецслужб различных стран охотятся за подобной

информацией. Итак, я надеюсь, название не будет приниматься всерьез, хотя оно

в какой-то мере дает представление о тех социально-психологических проблемах,

которые я намерен отразить в этой главе.

Представьте себе, что доцента одного из московских вузов приглашают на

Смоленскую площадь, в один из кабинетов Министерства иностранных дел. Там

по ходу вежливого разговора ему предлагают поехать в загранкомандировку

вместе с женой на один год читать лекции по его специальности. Как вы думаете,

не правда ли, лестное предложение? Тем более платить ему станут что-то около

500 долларов в месяц, да и 70 % его московской зарплаты будет аккуратно

переводиться на его текущий счет в сберкассу. Вряд ли кто усомнится в том, что

ответ на подобное предложение и посулы может быть только положительным.

Все это так, но скорее применительно к психологии людей нашего времени. Я

не знаю, все ли — такая статистика отсутствует — но, во всяком случае, очень

многие в качестве лакомой приманки при поступлении на работу "заглатывают"

обещания загранкомандировок.

Летом 1956 года, таким вот молодым вузовским преподавателем, получившим

предложение поехать на год за границу, был я. И нынешнему поколению,

вероятно, могут показаться странными те мысли и сомнения, которые обуревали

меня и многих других в аналогичной ситуации, тогда, почти 45 лет назад.

Поездка за рубеж в 30-е, 40-е и в первой половине 50-х годов была, по-моему,

подобна нынешней командировке в "горячие точки" Федерации. Помню, как в

одном юмористическом рассказе советский чиновник старого закала сетовал по

поводу неопределенности положения человека в новые "хрущевские времена".

"Раньше — огорчался он, — все было ясно и просто. Съездил человек за границу.

Потом отсидел сколько положено, и никаких тебе проблем!" Черный юмор? Нет —

горькая правда! Положительный ответ на вопрос в анкете: "Есть ли у вас

родственники за границей?" мог сулить многие неприятности. Что уж тут говорить,

если в анкете сообщалось о выездах за рубеж. Советский человек, совершивший

этот шаг, причем часто не по своей воле, а в силу служебной необходимости, в

глазах соответствующих органов уже был вероятным кандидатом в шпионы

иностранного государства. Иногда мне думается, если бы все эти спецслужбы

осуществляли вербовку советских граждан с той быстротой, с какой принимают

пальто и выдают номерок гардеробщики, притом работая круглосуточно, то

многие годы потребовались бы для того, чтобы этими "вражескими" агентами

заполнить какую-то часть ГУЛАГа. Однако психология людей, живших в ту

странную эпоху, не предполагала обсуждения такого рода проблем. Мой

родственник, кандидат технических наук, по инерции прошедших лет, узнав, что я

еду в загранкомандировку, сказал: "Делай как знаешь, но если бы мне даже

пообещали, что я, согласившись поехать за рубеж, буду иметь только одну задачу

— получить на перроне вокзала того города, куда я прибуду, диплом доктора наук

и сразу же возвращусь в Союз, я бы и то на такой соблазн не поддался бы".

Мне часто приходилось бывать за рубежом. В памяти мелькают лица, города,

страны... Япония, Китай, США, Франция, Финляндия, Бельгия, Дания, Югославия,

Польша. Этот перечень моих маршрутов легко можно продолжить.

Многочисленные вояжи были отнюдь не развлекательными. Это были

служебные командировки. И потому почти всегда напряженные и утомительные.

Конечно, оставалось время и для туристских радостей. Но его было крайне мало.

Трудными были поездки. Не преувеличивая их опасности (30— 40-е уже

миновали), все же скажу: это было подобно проползанию под "железным

занавесом", он в любой момент мог опуститься и придавить охотника до

перемены мест.

Загранкомандировка всегда начиналась с инструктажа в партийных инстанциях.

Никаких документов (удостоверений, пропусков) с собой не брать, не говоря уже о

партбилете. В отелях, даже в своем номере, никаких разговоров, затрагивающих

деловые вопросы, не вести — подслушивающие устройства не исключены.

Записных книжек с номерами телефонов своих московских знакомых, как уже

было сказано, при себе не иметь. По улицам в одиночку не ходить. В отель позже

десяти вечера не возвращаться, вступать в разговоры со случайными людьми —

не позволительно.

Выйдя на улицу после подобных разъяснений, каждый мог почувствовать себя

носителем ему самому неведомых государственных тайн.

"Господи! — шепнула мне во время инструктажа преподавательница

английского языка, включенная в состав нашей делегации. — Ну о чем служебном

я могу говорить в номере гостиницы? О методах преподавания, об обучении во

сне? Я же действительно ни с чем секретным в жизни дела не имела!"

Эхо этих инструкций звучало в ушах каждого еще очень долго после отъезда за

рубеж. Со мной произошел забавный казус. Случилось так, что я довольно

продолжительное время находился в Париже и при этом в полном одиночестве.

Кроме двух-трех знакомых среди сотрудников ЮНЕСКО не с кем было говорить

по-русски. Правда, я немного подружился с неким потомком аристократических

русских фамилий — князем Багратионом. У него в роду были, с одной стороны

Багратионы, а с другой — Новосильцовы (древняя дворянская фамилия). Своим

происхождением он гордился, но держался со мной просто, по-товарищески, даже

как-то помог совершить покупку в фешенебельном магазине "Самаритэн". Она

обошлась мне в три раза дороже, чем в обычном супермаркете. Поскольку его

русский язык был "мертвым", он забавно оснащал его словечками,

заимствованными из сленга, имевшего хождение в 20-е годы. Так, он говорил мне:

"Господин профессор, пойдемте пошамаем". Признаюсь, я один раз напугал моего

милого знакомого, который сказал мне, что "гендир" (генеральный директор

ЮНЕСКО) собирается ехать в СССР и намерен взять его с собой в качестве

переводчика.

Понизив голос, я шепнул ему:

−Князь, поезжайте, только ни в коем случае не посещайте Грузию.

−Почему?

−Вы потомок царей Багратов? Они, как я помню, были

властителями Армении и Грузии в далеком прошлом?

−Да. Я Багратион. Но почему мне нельзя появляться в Грузии?

−Дело в том, князь, что Вы оттуда живым не уедете.

Мой собеседник побледнел. Ему, очевидно, пришлось испытать наплыв

воспоминаний о прочитанных в газетах зверствах большевиков

−Но почему? Почему?..

Он не мог закончить вопроса.

Я пояснил: −Дело в том, князь, что когда узнают, что Вы потомок грузинских

царей, то Вас там так будут поить, что Вам несдобровать.

Конечно, подобные разговоры не могли утолить жажду моего общения с

земляками.

Однажды я зашел в магазин "Тати". Должен признаться, что этот самый

дешевый из больших универмагов Парижа все-таки был мне не по карману, но я

туда иногда заглядывал. И вот я слышу в толпе покупателей русскую речь. Два

молодых человека, судя по одежде, прибывшие недавно с моей Родины, о чем-то

переговаривались, пересчитывая тощую пачечку франков. Я сразу понял —

страдали оттого, что не могли ничего объяснить продавцу по-французски. Я не

знал, чем им помочь, но позволил себе заговорить с ними и предложить

содействие. Они испуганно уставились на меня и, разом повернувшись, быстро

удалились. Я был сконфужен, почувствовав всю бестактность моего поведения.

Ах, эти проклятые инструкции. Они, конечно, решили, что я здесь же, в "Тати", попытаюсь завербовать их во французскую разведку.

Разумеется, все отъезжающие за границу знали, что отбиваться от стада

"овцам" не полагается. Не позже 10 часов вечера весь состав нашей делегации

должен возвратиться в отель. И вот когда мы были в Дании в городе Оденсе —

родном городе Ганса Христиана Андерсена, — эта заповедь была нарушена

переводчицей нашей группы.

Десять часов!..

Одиннадцать часов! "Упал двенадцатый час, как с плахи голова казненного".

Переводчица все еще не возвращалась с прогулки по городу. Мы все собрались в

одной комнате, и, пугая друг друга рассказами о всякого рода провокациях,

скандальных происшествиях с советскими командированными, совещались о

возможных действиях: звонить в Копенгаген, в посольство? Сообщить полиции? В

половине первого ночи, когда и ждать уже было бессмысленно, "двери вдруг

залязгали, как будто у гостиницы не попадает зуб на зуб" (опять списал у

Маяковского). Дверь отворилась, и в комнату вошла наша Ниночка. Как потом

выяснилось, она не первый раз в Оденсе, и у нее был там друг. Оглядев

гостиничный номер, наши каменные лица, оценив сгустившееся грозное молчание

делегации, она подошла к сидевшему у двери профессору, повернулась к нему

спиной, приподняла юбочку и сказала: "Бейте!".

Он не отказался. Так она обошла всю комнату, получила от каждого "по

заслугам". Одним словом, дело кончилось смехом, а не слезами. А слезы были бы

ей обеспечены — стала бы "невыездной". Насколько я знаю, ей это нарушение

правил, к счастью, сошло.

Позволю себе еще одно датское воспоминание. Конечно, в этой самой богатой

стране Европы не так легко было найти "несчастных трудящихся" — "жертв

бессовестной эксплуатации". Кстати, я и не искал их. Однако в нашей делегации

был некий руководящий товарищ из Белгородского облисполкома. Он заведовал

там отделом культуры. По-видимому, он хотел получить живой материал для

своих лекций и выступлений. И поэтому делал все возможное, чтобы найти этих

"обездоленных". Прошло уже более тридцати лет с того времени, а мне почему-то

до сих пор помнится его зеленая велюровая шляпа. Может быть, это связано с

тем, что психологическое наблюдение за этим следопытом иной раз было

интереснее для меня, чем посещение очередного музея.

Приехали мы на ферму, которая отстояла довольно далеко от шоссе.

Хозяйство небольшое, тридцать (или около того) коров. Фермер охотно нам все

показывал. Мы восторгались техническими ухищрениями в молочном

производстве, пили невероятно вкусное густое молоко. Между тем "зеленая

шляпа" углядела в углу коровника человека в синей спецовке. В глазах

белгородского "культуртрегера" вспыхнул огонек, свидетельствующий о том, что

"охотник приметил дичь".

Батрак! Вот здесь эксплуататор, вот там эксплуатируемый. Все ясно, как в

учебнике политэкономии капитализма.

"Батрак" охотно отвечал, что живет он километрах в двадцати от фермы.

Рейсового автобуса нет, но у него машина. Он показал на темно-синий "вольво", который стоял в стороне.

"Велюровая шляпа" растерялся:

−У вас там что, квартира?

−Нет, у меня дом.

−Ну и сколько у вас комнат?

Тут уже растерялся "батрак":

−Честное слово, не считал... Могу только сказать, что у меня

четыре спальни, а остальные комнаты... Собственно, что считать

комнатами: холл, веранду, бар?

Для моего знакомого, осуществлявшего "дознание", этого, вероятно, было

достаточно. Он погрустнел и потом всю обратную дорогу, которую мы проделали

в автобусе, молчал. Однако когда мы въехали в пригород Копенгагена, он

оживился: мелькнула неоновая реклама бензозаправочной колонки — "Shell". Мой

сосед прочитал ее почему-то по-немецки: "Schnel " (быстро). Идеологический

работник удовлетворенно хмыкнул — все становилось на свое место: "Все

подгоняют, подгоняют! Все требуют: "Скорее, скорее!". Потогонная у них система".

Хорошо быть туристом. Оплатил поездку, и все тебе обеспечено: и проезд, и

питание, и развлечения... Иное дело командированные. Тем более в составе

научной делегации на какую-либо престижную конференцию или съезд. В

прежние годы для советских ученых это путешествие, как правило, было

сопряжено с весьма специфическими трудностями. Давно известна дата

конгресса. Известно и то, что размеры вступительного взноса для делегата

пропорционально возрастают по мере задержки его перечисления в кассу

устроителей. Чем позднее сообщено об участии и названы имена делегатов, тем

больше придется платить. Между тем очень часто ученый не знал, поедет ли он

на конгресс или нет. Выяснялось это едва ли не за час до вылета делегации за

рубеж.

Знаю случаи, когда загранпаспорта вручались уже в Шереметьевском

аэропорту. Дело в том, что для окончательного оформления такой командировки

требовалось решение ЦК. Оно же частенько запаздывало, а случалось, и вовсе

отсутствовало.

Стоим мы как-то в коридоре Государственного комитета по науке и технике.

Выходит чиновник со стопкой паспортов. И дальше все идет по детской сказочке:

"Этому дала!.. Этому дала!.. Этому дала!.. А этому не дала...".

−А мне? — спросил академик Петр Кузьмич Анохин, увидев, как

истаяла пачка паспортов.

−А на вас нет решения, — последовал спокойный ответ.

Не знаю. Может быть, по аналогии с этой детской считалочкой выяснилось, что

один из крупнейших наших физиологов "дров не рубил, и воду не носил". А может

быть, где-нибудь "дров наломал"? Однако, получив эту "пощечину", он, огорченный и встревоженный, ушел, так, вероятно, и не поняв, в чем причина

"царской немилости".

Когда наша делегация прибыла в бельгийский город Льеж на конгресс по

прикладной психологии, мы, как всегда, узнали, что места в гостинице для нас не

забронированы. Оно и понятно. О том, в каком составе будет советская делегация

и кто в нее войдет, организаторы конгресса выяснили не из официальной

переписки, а непосредственно от нашего руководителя, на месте.

Одним словом, они не знали, что с нами делать и где нас разместить. Наконец,

предложили с опаской — все-таки явные атеисты — поехать в монастырскую

гостиницу. Они ждали возражений, но об этом не могло быть и речи. Для нас все

были жребии равны. Мы устали и чувствовали себя без вины виноватыми.

Согласились. И нас повезли в маленькое селение неподалеку от границы

Бельгии и Западной Германии. В монастырском отеле было все, как и должно

быть. В маленьких номерах, похожих на кельи, беленые голые стены, Библия на

столике и распятие в изголовье кровати.

Я повалился на кровать, произнес несколько богохульных проклятий по адресу

организаторов нашей научной командировки, подложил Библию под тощую

подушку и … заснул.

...Все мои заметки на тему "Наши за границей", конечно, не характеризуют

ситуацию сегодняшнего дня. Все изменилось. Изменилась страна, изменились

люди. Поездка за рубеж уже давным-давно не является событием. По

возвращении никто не досаждает окружающим рассказами о том, что он видел.

Это обыденное дело, и немногим отличается командировка в Нью-Йорк от

командировки в Новосибирск. Тем не менее вспомнить, как это было еще в

недавнем прошлом, вероятно, очень полезно, поскольку те перемены, которые

происходят сейчас, становятся более выпуклыми на фоне того, что было.

Дата добавления: 2015-07-20