Поздним вечером у малахитового камина

Геронтопсихологи (специализирующиеся на изучении особенностей психики

престарелых) заметили, что в пожилом возрасте люди смелее высказывают

мнение, которое не совпадает с общепринятым, не боятся остаться "белой

вороной", не столь конформны, в отличие от молодых. Чем это объясняется?

Отсутствие боязни осуждения со стороны тех, кто уже для них не значим?

Снобизм? Самодостаточность? Не пишу научный трактат и потому не стану

подтверждать или опровергать все эти гипотезы.

Буду говорить о себе. Известно, что кинематографисты — причем не только

отечественные — признали фильм «Броненосец "Потемкин"» лучшим

произведением мирового киноискусства. Лет 20—30 назад я и заикнуться не

посмел бы, что я не понимаю и не приемлю этого мнения. Да, неповторимо

эффектны кадры, снятые на одесской лестнице! Но для меня это не признаки

шедевральности этой кинокартины. Понимаю, что теперь в меня готов будет

бросить камень каждый культурный человек, но иду на этот риск, быть может, в

силу возрастных особенностей. Что ж, Борис Пастернак писал: "Но старость — это

Рим, который взамен турусов и колес, не читки требует с актера, а полной гибели

всерьез". Даже если это гибель репутации знатока искусства и литературы.

Если бы задачу назвать лучшее произведение искусства кинематографа

предложили мне, я бы, с болью отодвинув в сторону многие любимые мной

киноленты, остановился бы на фильме Т. Абуладзе "Покаяние". Субъективен? Не

спорю. Однако потребность покаяния, в конце концов, овладела не только сыном

тирана, но и нами, кто был если и не соучастником преступлений, то, во всяком

случае, безмолвным их свидетелем.

Кинокартина "Покаяние" шла первым экраном в Московском Доме кино. Мой

друг Михаил Григорьевич Ярошевский и вдова Николая Бухарина Анна Ларина

сидели рядом. Совсем молодой, очаровательной она стала женой "любимца

партии", как именовали ее мужа в послеоктябрьские годы, а после его ареста

оказалась почти на двадцать лет в ГУЛАГе.

Мы все были потрясены этим фильмом, но нетрудно представить, какое

впечатление он производил на тех, кто прошел через ад сталинских лагерей.

После фильма она рассказала моему другу о том страшном дне, когда она

последний раз говорила с мужем. Он понимал, что ожидает и его и ее — иллюзий

по поводу их будущего у него не было. Он слишком хорошо знал своего

партийного товарища и руководителя. На пощаду рассчитывать не мог. Не могло

спасти и то, что Сталин знал Анну, дочь старого большевика Ларина с детства, и

был к ней всегда расположен и доброжелателен. Как она рассказала профессору

Ярошевскому, ее муж стал перед ней на колени, просил простить его за то, что он

сломал ее жизнь. Вручил впоследствии заученное ею наизусть послание,

разоблачающее диктатуру. Попрощавшись перед неизбежным расставанием,

уехал в ЦК. Как считала Анна Ларина, именно там он и был арестован и больше

не вернулся.

Может быть, какими-то документами версия об аресте Бухарина в здании ЦК

подкреплена. Не могу утверждать, что это не так. Однако я услышал другой

рассказ о том, как для Николая Ивановича Бухарина завершился последний день

на свободе...

На протяжении 70-х годов я активно сотрудничал в "Литературной газете". Как-

то я подсчитал, что опубликовал в ней восемнадцать статей и очерков, был

дважды удостоен премии за лучший материал года. "ЛГ" занимала тогда особое

место в советской прессе. Это была любимая газета интеллигенции, во многом

потому, что была более раскованна, позволяла себе затрагивать острые темы. В

ней работали блестящие журналисты: Александр Борин, Аркадий Ваксберг,

Анатолий Рубинов, Юрий Щекочихин и многие другие. С ними я был хорошо

знаком и встречался не только в редакционных коридорах.

Первая "тетрадка" "ЛГ" — восемь газетных полос — была посвящена

внутрилитературной жизни, делам, которые занимали Союз советских писателей.

Второй публицистической "тетрадкой" руководил первый заместитель главного

редактора Виталий Александрович Сырокомский. "Сыр" одобрил — значит,

материал хорош и пойдет в номер — говорили сотрудники.

Газете многое позволялось. Это было очевидно. Опытные люди говорили, что

партийные кураторы печати делают это осознанно — необходимо было иметь

"клапан", чтобы "выпускать пар". Позволяться-то позволялось, но не дальше

некоторого предела. К сожалению, Сырокомский как-то не заметил границу

дозволенного, переступил через нее и поплатился.

Только не надо думать, что это было нечто вроде диссидентского демарша

газеты. Такого тогда не могло быть. Просто появилась в газете статья на бытовую

тему. Весьма обычная и в целом безобидная. Одну старушку выселили из дома, а

ее квартира досталась какому-то чиновнику. Однако беда была в том, что дом

этот принадлежал МИДу. От Сырокомского потребовали дать опровержение. Он

отказался — нет оснований, факты подтверждены. Об этом было сообщено во

второй статье о той же старушке. И тут возникли непредвиденные осложнения.

Мне рассказывали, что вторая статья появилась в день рождения министра

иностранных дел Андрея Андреевича Громыко. Получив этот подарок на

именины, министр и член Политбюро разгневался и Сырокомский был изгнан из

газеты.

Прошли годы — началась "перестройка". Требовался опытный и инициативный

журналист на должность главного редактора "Недели". Назначили Сырокомского.

Через несколько дней, как началась его работа в новой должности, он позвонил

мне и попросил написать несколько статей для его еженедельника. Темы — по

моему усмотрению, но желательно обратиться, в первую очередь, к социально-

психологической проблематике. Вскоре были опубликованы мои статьи

"Нигилисты наших дней", "Власть толпы" и еще одна, названия которой не

припомню. Для того чтобы договориться о дальнейшем, главный редактор

пригласил меня к нему зайти.

Не следует удивляться, что я уделю здесь место излишне полному описанию

его приемной и кабинета. Этому будет далее объяснение.

Итак: маленькая приемная в старой части здания "Известий". Из нее — и только

из нее — вход в кабинет с окном на Пушкинскую площадь. Из окна можно увидеть

далеко внизу спину и затылок статуи великого поэта.

В кабинете стены, обшитые дубовыми панелями, старинная мебель. Против

письменного стола — нежно-зеленый малахит камина, чугунная решетка перед

очагом. "Комнаты отдыха", которая обычно соседствует с начальственными

апартаментами, не было.

Хозяин кабинета, увидев, что я с интересом оглядываю интерьер, разительно

отличающийся от обстановки других редакционных помещений, спросил, знаю ли

я, чей это был кабинет в прошлом? Я не знал. "Николая Ивановича Бухарина,

тогда главного редактора газеты "Известия". Из этой комнаты он и переселился

однажды в тюремную камеру. Загадочное это было переселение, точнее,

исчезновение..."

По словам Сырокомского, произошло следующее. Бухарин не был арестован в

здании ЦК (по-видимому, у Анны Лариной не было точной информации или ее

собеседник в Доме кино неправильно ее понял).

Вернувшись с заседания, "любимец партии" прошел, поздоровавшись с

секретаршей, в кабинет, закрыл за собой дверь. За окнами было темно. Далее

начинаю откровенно фантазировать.

Представляю, вот он сидит в кресле напротив никогда не топившегося камина,

смотрит в его черное чрево, думает, что его старый друг Коба, наверное, уже

решил его участь, и страшна она и неизбежна.

Однако это мои домыслы, не более. Вернемся к реальным событиям этого

позднего мрачного вечера.

Секретарша удивленно смотрела на дверь кабинета. Прошло много времени с

тех пор, как "шеф" скрылся за ней — ни звонка оттуда, ни звука. Гнетущая тишина.

Она приоткрыла дверь. Пусто в кабинете. Николая Ивановича в нем не было.

Можно представить ее состояние. Мимо нее незамеченным он выйти не мог. Она

подошла к окну — заперто изнутри. Еще раз прошлась по комнате — никого.

Потрясенная, она вернулась в приемную. Бухарин как будто в воздухе

растворился...

Загадка разъяснилась на другой день. Кто-то из технических сотрудников

редакции вспомнил, что существовал в незапамятные времена персональный

лифт главного редактора, неисправный и не функционировавший и поэтому всеми

забытый. В кабинете дверь этого подъемника была замаскирована дубовой

панелью и совершенно незаметна.

Надо полагать, что лифт был тайно от работников "Известий" кем-то —

впрочем, понятно, кем — отремонтирован, и в этот вечер панель была

отодвинута. Бухарин без малейшего шума был водворен в кабину лифта и

вывезен из здания редакции.

Я припомнил эту почти детективную историю после просмотра фильма Никиты

Михалкова "Утомленные солнцем". У меня, как и у многих зрителей, возник вполне

понятный вопрос. Почему для ареста комдива Котова понадобилось разыгрывать

всю эту романтическую трагикомедию с увозом его с дачи? Очень ли это

правдоподобно? Не натяжка ли? Чего проще было вызвать его, как часто

делалось, к примеру, в кабинет Ворошилова и при выходе задержать якобы для

выяснения каких-либо обстоятельств.

Однако, восстановив в памяти рассказ Виталия Сырокомского, я пришел к

мнению, что режиссер имел основание для построения такого нарочито

усложненного и на первый взгляд маловероятного разворота событий. Я вижу

психологическую подоплеку, использования "испорченного" лифта. Таинственное

исчезновение человека и, к тому же такого, каким был для всех Николай Бухарин,

должно было внушить каждому, что чекисты через стены могут пройти, если это

им надо. Нагнетался всеобщий страх — краеугольный камень, лежащий в

фундаменте диктатуры.

Еще одно психологическое обоснование выдвинутой мною гипотезы о

возможных причинах постановки подобных эффектных спектаклей, роковых по

своим последствиям.

После XX съезда стали относительно доступны некоторые стенограммы

заседаний ЦК. Из одной мы узнали о странном появлении Н.И. Бухарина на одном

из таких заседаний. Вообще-то ничего удивительного в этом не могло быть. Его

избрали на XVII съезде кандидатом в члены ЦК, и он должен был участвовать в

его работе с правом совещательного голоса. Поразительным было другое.

Бухарина привезли из тюрьмы после изнурительных допросов, непередаваемых

по степени жестокости. На него надели, скорее, напялили костюм, явно с чужого

плеча. Смотреть на него было страшно. Сталин председательствовал —

обсуждение вопросов, принятие решений. Бухарин сидел молча, иногда

затравленно озирался. После заседания его увезли обратно на Лубянку.

Зачем это было предпринято? В чем была необходимость этого "шоу"? Ответ

очевиден — наглядный урок для высоких руководителей. Им следовало понимать,

что избрание в ЦК — это не панцирь, а смирительная рубашка. Не более...

Я открыл именной указатель, изданный в 1974 году по случаю

двухсотпятидесятилетия Академии наук СССР. В нем, где сотни фамилий членов

Академии, есть и ее почетный член — Сталин (Джугашвили И.В.), однако нет

фамилии "Бухарин Н.И." Между тем последний был академиком АН СССР с 1929

года. Через восемнадцать лет после XX съезда все еще действовала

рекомендация: "Нет человека — нет проблем", нет имени — не надо объяснений, почему оно забыто.

Дата добавления: 2015-07-20