Нарком Ежов в семейном кругу

Переплетение людских судеб не перестает поражать. В 1938 году приехал в

Москву из Горького мой двоюродный брат Юрий. Его отца, начальника

финансовой части строительства - автозавода, арестовали. Он поселился у нас в

тесной коммунальной квартире. Моя мать не делала различий между нами — мы

оба были для нее сыновьями. Только через много лет я понял, насколько опасно

было это предприятие, — детям репрессированных полагалось жить не в семьях,

а в детских домах. Я с интересом выслушивал рассказы брата о его горьковских

друзьях, их проделках и приключениях. Среди многих имен, он нередко упоминал

своего приятеля Бориса Фейкенберга. Обращаю внимание: я никогда не видел эту

фамилию где-нибудь написанной и воспринимал исключительно на слух. Поэтому

буква "к" в середине его фамилии сомнения у меня не вызывала. Фейкенберг — и

никак иначе. Запомнился же он мне только потому, что его друзья ему

завидовали: тогда все мы были одеты кое-как. Между тем Борису его дядюшка

подарил коричневый коверкотовый костюм. Однако и это обстоятельство,

наверное, испарилось бы из моей памяти, если бы этим щедрым дядюшкой не

оказался Николай Иванович Ежов — "железный сталинский нарком внутренних

дел". Так навсегда закрепилась ассоциация "по смежности" — рядом с именем

парнишки с нижегородской заводской окраины вырастала страшная фигура

палача. Впрочем, вспоминал я об этой "связке" очень редко.

Прошли годы. Передо мной промелькнуло много лиц. Не перечислить, со

сколькими учеными я был знаком, кого критиковал, о ком писал

доброжелательные отзывы, у кого был научным руководителем. Довелось мне

как-то написать предисловие к книге моего коллеги.

В нем было сказано много хорошего о ее авторе. Наверное, никогда доброе

предисловие к книге не могло сыграть такую существенную роль в судьбе

человека, который ее написал.

Произошло следующее. Профессор, автор книги, человек заведомо непьющий,

предельно осторожный за рулем, не превышая скорости, неожиданно на

несколько секунд потерял сознание, его машина выехала на встречную полосу и

случилась тяжелая авария с человеческими жертвами. Все это происходило под

Ржевом. Дознание вел местный следователь, никакой симпатии к нарушителю не

испытывавший. Скажем прямо, — он был с ним груб и склонен подозревать во

всем. Узнав, что он ученый, следователь и это не счел нужным принимать во

внимание.

Однако он все же взял книгу профессора и стал небрежно ее перелистывать. И

тут произошло неожиданное: его глаза остановились на фамилии автора

предисловия. Незадачливому водителю невероятно повезло: следователь

оказался моим бывшим студентом-заочником, у которого в зачетке первая "5"

была поставлена мною. Неудобно об этом писать — наверное, это не к чести

богини Правосудия — но дознание пошло несколько иным путем.

Назовем имя профессора. Иосиф Моисеевич Фейгенберг. Не много времени

прошло после этого инцидента, и две фамилии с якобы разными буквами в

середине оказались связанными в моем сознании.

Со временем выяснилось, что всплывший из моих юношеских воспоминаний

Борис Фейгенберг (а не Фейкенберг, как мне слышалось) и Фейгенберг Иосиф —

близкие родственники. Их теткой была супруга самого страшного по тем

временам человека.

Так история страны переплеталась с историей семьи моих знакомых. Надо

сказать, что клубок перепутавшихся семейных нитей нелегко было развязать

("тетя Женя", ее племянники Борис и Иосиф, его дочь — психолог, сокурсница

первой жены моего сына, первый ее муж, сокурсник моего сына — известный

психолог. Затем, двоюродный брат Иосифа — замечательный врач — один из

лучших кардиологов Москвы. И, наконец, не удержусь, добавлю, что первая жена

врача — моя хорошая знакомая — академик, прекрасный специалист в области

педагогической психологии).

Наверное, нужно принести извинения читателю за нагромождение имен и

профессий. Между тем это те люди, с чьих слов я рассказываю эту историю. В

этом длинном списке был лишь один человек, с которым мне, к счастью, не

довелось познакомиться. А главное — он со мной не был знаком. И за это надо

благодарить судьбу...

В истории государства Российского остались пять фигур палачей: опричник

Малюта Скуратов-Вольский, фаворит императрицы Анны Ивановны Бирон,

"Кнутобоец" Шешковский, сталинские наркомы Николай Ежов и Лаврентий Берия.

Имена, наводившие страх. История знает, что они были лишь орудиями в руках

своих властителей, но их современники маркировали эпоху, обращаясь к этим

именам: "бироновщина", "ежовщина" и т.д. Имена "кукловодов", дергавших за

ниточки ужасных марионеток, оставались в тени. Во всяком случае, до поры до

времени.

"Ежовщина"! Это наводящее ужас слово было на слуху (хотя и не

произносилось). Историки и писатели так много написали о периоде массовых

репрессий тех лет, что было бы самонадеянным и бессмысленным к этому что-

либо прибавлять. Только, разве что, какие-либо детали.

Каждая из этих примет эпохи, наступившей после "съезда победителей" — XVII

съезда ВКП(б) — столь чудовищна, что и писать о ней невероятно тяжело. Был у

меня водитель служебной машины, лет пятнадцать назад. Он рассказывал, что

его жена в те годы работала в московском крематории при Донском монастыре.

Каждую ночь туда приезжали крытые грузовики, доверху набитые голыми

трупами. Всю ночь после этого дымили трубы крематория... Несчастная женщина

попала в психиатрическую больницу. Сколько военачальников, государственных

деятелей, писателей, ученых, заметных и незаметных людей, клубами копоти

ушли в московское небо — кто сосчитает?

Особый случай представляют собой рассказы людей, которым удалось

избежать, казалось бы, неминуемой встречи с "заплечных дел мастерами"

Лубянки, Лефортово, Суханова. Не могу не отвлечься от основного сюжета моего

повествования и рассказать об одной из таких удивительных удач.

В истории другой семьи, с которой я давно дружу, сплелось явно

несоединимое. Моя старинная приятельница Майя Ивановна была дочерью

красногвардейца — "латышского стрелка" Ивана Христиановича Баумана. В 20-е

годы он работал дипкурьером, ездил за рубеж по очереди со знаменитым

Теодором Нетте. Между прочим, именно Иван Христианович и доставил в Москву

тело своего товарища, павшего в "битве коридоровой", как написал об этом

Маяковский. Мать Майи Ивановны — Вера Сергеевна, в прошлом личный

секретарь Михаила Фрунзе, слыла женщиной умной и, главное,

предусмотрительной. Это ее качество оказалось при известных обстоятельствах

решающим.

Ее муж, в 1938 году вернувшийся из Испании, где он был "советником" в армии

республиканцев, пошел в свой наркомат получить причитающуюся зарплату за

многие месяцы "командировки", и повидаться со старыми друзьями. Деньги он

получил сполна. А вот старые друзья... Их в знакомых кабинетах не было. Более

того, на него глядели как на выходца с "того света" или кандидата "на тот свет".

Когда он, потрясенный, вернулся домой, Вера Сергеевна сказала только одно

слово — "ежовщина"! Да и как она могла не знать этого слова! Даже я, тогда

подросток, до сих пор помню карикатуру Бориса Ефимова на обложке "Крокодила"

с подписью "ежовы рукавицы", где был изображен жалкий и гадкий корчащийся

"враг народа", схваченный железной перчаткой, усеянной шипами.

Вера Сергеевна собрала узелок, сказала соседям на коммунальной кухне

(разумная предосторожность!), что с мужем отправляется в баню и... вскоре они

оказались на Курском вокзале. Последовали многомесячные переезды по

осточертевшим им курортным селениям Крыма и Кавказа (отпуск был

продолжителен). Нигде подолгу они не задерживались — все время были в

дороге. Надо сказать, "в баню" они собрались вовремя — ночью за Бауманом

"пришли", только вот "птичка" улетела. Вернулись они, когда волна арестов спала.

Ежов уже не был наркомвнудел — в общем, для моих знакомых все обошлось

благополучно.

К многократно описанному историками портрету главного страшилища тех лет я

ничего не прибавлю. Я имею в виду официально документированную историю

эпохи.

Мой рассказ иного рода. Желательно обратиться к известной в социальной

психологии "теории ролей". Вот в чем ее суть. Каждый из нас в общественной

жизни исполняет множество ролей. Он, к примеру, послушный сын своей матери и

одновременно строгий отец дочери. Для врача он больной, а для начальника —

подчиненный, для писателя — читатель, для прокурора — подсудимый, для

экзаменатора — "шпаргалящий" студент, для студента — профессор, изощренный

мучитель. Личность человека оказывается запрятанной под множеством иногда

противоречащих друг другу обличий Впрочем, само происхождение слова

"личность" восходит к "маске", "личине", которую сменял актер, исполняя ту или

иную роль. Я не являюсь приверженцем "теории ролей". Человек активен и сам

выбирает для себя роли, которые ему кажутся приемлемыми. Роль — это только

одежда, которую личность на себя примеряет.

Так вот, страшный Ежов, безжалостный палач и мучитель, был совсем другим

человеком в семейном кругу. Этот маленький, едва ли не карлик, синеглазый

человек прекрасно пел. Он любил детей и дети любили его. С ними он охотно

играл, выдумывал всякие забавы Иосиф Моисеевич вспоминал, что нарком был

всегда приветлив, и только одно удивляло мальчика — дядя Коля обожал

стрелять по окнам соседних домов, при этом он говорил: "Ося, послушай, как там

сейчас начнут кричать!".

Рассказ о том, что синеглазый карлик любил стрелять по окнам, я слышал от

двух членов этой хорошо знакомой мне семьи. Но, признаюсь, я так до сих пор не

понял, по каким окнам каких домов стрелял нарком. Самого Иосифа Моисеевича я

своевременно не расспросил и не знаю, удастся ли мне когда-нибудь с ним снова

поговорить — тот сейчас живет и работает за рубежом. Он упоминал, что со

временем поведение "дяди Коли" стало меняться. С детьми он был по-прежнему

ласков, однако мальчик слышал, как буквально часами Ежов молча ходил из угла

в угол в соседней комнате. Предполагаю, что эти воспоминания относятся уже к

концу 30-х годов.

Затем Ежова освободили от поста наркомвнудела и назначили наркомом

речного флота. Прием известный и хорошо рассчитанный Сталиным — надо было

списать репрессии на их "исполнителя", как вождь однажды уже сделал, написав

статью "Головокружение от успехов" Тогда печальные результаты сплошной

коллективизации были отнесены за счет местных сельхозначальников.

Не припомню, то ли я где-то прочитал, не то мне кто-то рассказал о заседании в

наркомате речного флота, на котором присутствовал вождь. Один из выступавших

посмел сказать, что работать-то не с кем. Все профессионалы были арестованы в

то время, когда НКВД руководил Ежов. Последний встал, пролепетав, что он об

этом не знал и таких указаний не давал. Сталин, попыхивая трубкой,

иронизировал: "Товарищ Ежов не знал! Товарищ Ежов инициативы не проявлял! А

кто проявлял?". Побледневший Ежов понял, что на этот вопрос ему лучше не

отвечать. Очень скоро он и его бывший заместитель НКВД Фриновский были

расстреляны. Концы ушли в воду.

Вскоре жена Ежова, Евгения Соломоновна, была помещена в специальную

больницу, где интерьер палаты дополнялся решетками на окнах. Преданная

семье домработница Поля позволила где-то вслух усомниться в психической

болезни хозяйки. По сему случаю ее предпочли арестовать. Сама же Евгения

Соломоновна сумела покончить с собой. Приемная дочь Ежова, как я слышал,

была выслана на поселение куда-то на север. Сейчас она зарабатывает игрой на

баяне. Говорят, что у нее хорошо получается исполнение песен о Сталине.

Дата добавления: 2015-07-20