Пар из уст товарища Сталина

Как однажды заметила моя жена, надо быть очень здоровым человеком, чтобы

лежать в больнице. В самом деле, легко ли выдержать раннюю побудку по случаю

измерения температуры (в чем в большинстве случаев нет никакой

необходимости), хождение по кабинетам, бесконечные анализы, а главное,

далеко не комфортное общение с медперсоналом. Однако тридцать пять лет

назад, я был, по-видимому, достаточно здоровым, чтобы преодолеть все, что

несет в себе отбывание срока в клинике. В данном случае это была вторая

больница МПС, расположенная в парке Лосиного острова.

Попал я в весьма уютное отделение. В соседних палатах проходили ежегодную

профилактику (другими словами, второй, оплачиваемый государством, ежегодный

санаторный отпуск) "генералы" железнодорожного ведомства.

По вечерам собирались, выбрав место поудобнее. Этим бывшим и нынешним

начальникам дорог, руководителям министерства было что рассказать. Помню,

как один из них повествовал о давних годах работы в НКПС, где "царствовал"

Лазарь Моисеевич Каганович. По словам рассказчика, в этом человеке странным

образом сочеталось ласковое участие к "простым людям" и беспримерная

жестокость к сотрудникам, ему непосредственно подчиненным. Он вежливо

здоровался с уборщицами, спрашивал об их здоровье, о том, все ли благополучно

в семье. В служебном же кабинете, взяв "за грудки", мог порвать рубашку на не

угодившем ему помощнике.

Были бесконечные рассказы о расстрельных списках высших железнодорожных

чинов, которые с легкостью визировал "сталинский нарком". Один из участников

этих неформальных бесед вспомнил о том, что единственный начальник дороги,

выйдя в 1958 году из заключения, встретил пенсионера Кагановича на

Фрунзенской набережной, где тот проживал, и дал ему пощечину.

Они знали буквально все, относящееся к судьбам "сильных мира сего",

ушедших из этого мира, нередко, не по своей воле. Один из путейских генералов

был, по его словам, хорошо знаком с вдовой Александра Васильевича Косарева,

бывшего Генерального секретаря ЦК комсомола. Она рассказала ему о

обстоятельствах гибели мужа.

Косарева и Берию объединяла взаимная ненависть. По-видимому, у

комсомольского вождя были какие-то сведения о неблаговидной деятельности

руководителя "грузинских большевиков". Берия был об этом осведомлен и

готовил возмездие. Когда он стал Наркомом внутренних дел, для этого открылись

широкие возможности.

Александра Косарева все считали любимцем Сталина. На одном из

кремлевских банкетов Сталин провозгласил тост за здоровье первого

комсомольца СССР. Все потянулись чокнуться с обрадованным, хотя и

смущенным Косаревым. Протянул свой бокал и Берия — Александр этого "не

заметил". Берия мрачно взглянул на него, на хозяина стола и сел на свое место.

Между тем Сталин подозвал к себе Косарева, притянул его голову к себе и

поцеловал. Потом слегка его отодвинул и тихо спросил: "Саша! А ты меня не

предашь?". Ночью Александр Васильевич, рассказав жене о тосте и поцелуе

вождя, шепнул: "Теперь я пропал. Все будет кончено". И очень скоро так и

случилось.

Здесь я должен сделать оговорку, так как не вправе обойти то обстоятельство,

что есть другая версия, несколько отличающаяся от услышанного мною рассказа

об этом драматическом застолье. Она была опубликована в одном из журналов

много лет спустя после моего "сидения" в лосиноостровской больнице. Но я не

хочу отказываться от изложения услышанной тогда истории, поскольку она была

органически вплетена в ткань наших вечерних бесед, прерываемых лишь грозным

требованием дежурного врача разойтись по палатам.

Другой начальник заметил, что, может быть, все было именно так, но, как он

знает, донос на Косарева написала секретарь ЦК ВЛКСМ Мишакова. Я позволил

себе включиться в разговор, хотя и понимал, что не могу выглядеть сколько-

нибудь компетентным участником подобных обсуждений.

Мишакова? Кажется, ее звали Ольга Петровна..? Но, может быть, я ошибаюсь.

Фамилию я помню очень хорошо. Дело в том, что когда в конце тридцатых нас

принимали в комсомол, дежурным вопросом был такой:

"Назовите фамилии секретарей ЦК ВЛКСМ". Неофит робко перечислял:

"Михайлов, Громов, Мишакова, Романов". Тогда ошибка была исключена —

сейчас я, быть может, в этом перечне что-то напутал.

Мишакову я помню смутно. Кажется, это была пышная блондинка, не лишенная

внешней привлекательности. Она напутствовала нас, группу студентов,

направленных на агитационную работу в только что освобожденную Западную

Украину. Опасная это была затея — там вовсю хозяйничали бандеровцы.

Впоследствии я дважды сталкивался с упоминаниями об этой властной

женщине. Мой коллега, доцент кафедры философии Константин Евгеньевич

Морозов, пересказал мне свой разговор с Мишаковой, который произошел после

реабилитации А.В. Косарева. Его собеседница возмутилась, заявив, что лично

товарищ Сталин показывал ей собственноручное признание бывшего генсека

комсомола в шпионской и вредительской деятельности.

И еще один эпизод. Уже в 70-е годы Мишакова пришла в здание ЦК комсомола

и потребовала, чтобы дежурный милиционер пропустил ее — она хочет еще раз

побывать в своем прежнем кабинете. Смущенный страж порядка позвонил

"наверх" и от помощника первого секретаря (Тяжельникова? Мишина?) услышал

"резолюцию" шефа — "гнать ее немедленно!".

−Да, дама она была весьма амбициозная, — заметил, выслушав

меня, один из участников наших вечерних посиделок. — Она, как я

слышал, решила повторить опыт с Косаревым, написав Хозяину

письмо с обвинениями нового первого секретаря — Михайлова.

Будто бы она написала: "Либо я, либо он! Если он останется, то я

готова уйти работать в школу". Сталин якобы на ее заявлении

начертал: "Удовлетворить просьбу товарища Мишаковой и направить

ее на работу в среднюю школу в качестве директора". Вполне

возможно, что это легенда. Однако Хозяин такие шутки любил...

Облеченные властью и ею же обличенные, низвергнутые! Сколько

таких повествований за полмесяца моего больничного житья я

услышал!

Спасением от засилья врачей были прогулки в прекрасном парке при больнице.

Кружа по дорожкам, я часто встречал высокого, худощавого человека в

роскошном синем, бархатном халате. Вскоре мы стали друг с другом здороваться

и, наконец, разговорились. Его палата была на другом этаже, и в наших коридорах

я его не встречал. Так я познакомился с писателем Александром Ивановичем

Воиновым. С этого момента прогулки по осеннему парку стали вдвойне

привлекательными.

Литературный жанр, к которому был причастен Александр Иванович, имел

созвучие с его фамилией. Фронтовая проза. Рассказывал он о своих

приключениях. Капитан Воинов был сотрудником армейской газеты.

Случилось зайти ему в штаб фронта поболтать с приятелем, адъютантом

командующего. Шеф адъютанта уехал в какую-то дивизию, кабинет был пуст.

Другу писателя понадобилось на несколько минут выйти, и он попросил Воинова

подежурить в приемной. Почти сразу же зазвонил телефон ВЧ-связи. Александр

Иванович машинально снял трубку:

−— Капитан Воинов слушает.

−— Скажите, пожалуйста, товарищ капитан, с каких тор вы

командуете фронтом?

−— Товарищ Сталин, адъютант на одну минуту вышел, поэтому я...

— капитан замолчал, не зная, что должно следовать за словами

"поэтому я". Трубка тоже молчала, но было слышно дыхание

человека, находившегося на другом конце линии связи. Отчетливо

осознавалось в этот момент, что именно там, у телефонного

аппарата решалась судьба адъютанта командующего, а может быть,

и судьба "собеседника" Вождя. Слишком неосторожно он протянул

руку к телефону, к которому не имел права и прикоснуться.

−Так, где же все-таки командующий? — прозвучал голос с заметно

выраженным грузинским акцентом. Пришлось доложить о том, в

какое воинское соединение отбыл командующий.

−Не находите ли вы, товарищ капитан, что слишком хорошо

осведомлены о передвижениях командующего фронтом?

−Конец! — решил Воинов. Из этой передряги ему уже не

выбраться. В это время в комнату вошел адъютант и увидел своего

приятеля, державшего в руке трубку телефона высокочастотной

связи. Только взглянув на бледное лицо Воинова, он понял, с кем тот

ведет "задушевный" разговор. Адъютант подбежал к телефону, а

капитана Воинова как будто ветром сдуло из комнаты. Через минуту

он уже ехал в редакционном "виллисе", воспроизводя в памяти

разговор и с ужасом осознавая, что сказал: "Товарищ Сталин", не

употребив его кодовое номерное обозначение.

Впрочем, у Александра Ивановича взаимоотношения с Вождем и Учителем

вообще складывались как-то уж очень неблагоприятно...

Здесь я должен остановиться и, прежде чем продолжить, принести извинения

читателям. Дело в том, что история, которую я хочу рассказать, быть может, им

уже известна. Самому мне не довелось где-либо ее прочитать, но где-то и кем-то,

как я слышал, она была пересказана. Однако буду ли я виноват, если

воспроизведу ее в точности так, как услышал ее от Воинова, в послеобеденные

часы бродя по дорожкам больничного парка? Далее события будут изложены от

первого лица. Я привожу их слово в слово:

Однажды я на несколько дней прибыл в командировку в одну из тыловых

частей фронта. Вечером должны были показать новый документальный фильм,

только что привезенный из Москвы. Вот я сижу в переполненном зале. На экране

— парад на Красной площади 7 ноября 1941 года. Как вы помните, воинские части

проходили мимо Мавзолея и прямым маршем шли на защиту рубежей Москвы, к

которым практически вплотную подошли фашисты. Сталин произносит речь. Сама

история спускается в зрительный зал. Холодно. На экране солдаты и офицеры

обмундированы в соответствии с приказом — "форма одежды — зимняя".

Впереди полков идут командиры. Крупный план. Иней на усах, на бровях,

клубится пар изо ртов. Однако что-то меня поразило, что-то было не так. Потом я

сообразил: "Господи! У всех пар изо рта, но только не у Верховного

Главнокомандующего. Он ведь тоже "взят" крупным планом. Какая-то

фантастика!".

Демонстрация фильма завершилась традиционно продолжительными

аплодисментами. Представителю киностудии стали задавать вопросы. Я не

выдержал и спросил:

−Скажите, пожалуйста, а почему у всех пар изо рта идет, а у

товарища Сталина — нет?

"Киношник" замялся, но раньше, чем он ответил, в проход вышел военный в

шапке-кубанке и, ощупывая меня взглядом, спросил:

−А почему Вас интересует пар изо рта товарища Сталина? Знаете

что, пройдемте со мной, я Вам все там объясню.

Через несколько минут мы с ним были в комендатуре. Оставив меня на

попечение дежурного и сказав: "Посиди здесь", — "кубанка" куда-то удалился.

−Чего это он тебя к нам привез? — поинтересовался дежурный.

−Да так, просто, — сказал я. — Обещал рассказать, почему на

параде на Красной площади у всех от мороза пар идет изо рта, а у

товарища Сталина — не идет.

−А почему ты удивляешься?- заметил дежурный, - может, у

товарища Сталина совсем другой организм, не такой, как у нас с

тобой. Это все-таки Сталин!

Кажется, я нашел выход:

−Слушай, — сказал я дежурному, — ты наверняка прав, верно, у

него другая физиология, — я нарочно ввернул научное словечко,

понимая, с кем имею дело. Ничего другого этот старший лейтенант в

кубанке не скажет, хотя и обещал объяснить. Не стану его ждать,

поеду к себе в часть.

−Поезжай, — равнодушно сказал дежурный. Как я добрался до

своей части, даже не помню, кажется, в кузове полуторки. Мороз был

крепкий, пар у меня изо рта шел. В этом ничего удивительного не

было. Организм мой был совершенно обычный, явно не такой, "как у

товарища Сталина".

Странная история, однако, она имела продолжение и объяснение.

Через несколько лет писатель совершенно случайно встретился с оператором,

снимавшим в ноябре 41-го этот исторический фильм. Тогда-то и выяснилась

загадка "физиологии Вождя". Оказывается, когда оператор снимал парад, что-то

произошло с аппаратурой: то ли пленку перекосило, то ли еще что-то случилось с

камерой, но только именно выступление Сталина оказалось непригодным к

демонстрации.

Трудно передать масштабность тех страшных последствий этой технической

накладки. Вне всяких сомнений, не только оператор и его помощники, но и все

начальство советского кинематографа пошло бы под бериевский "каток". Что

было делать? Действуя в соответствии с русскими пословицами: "Семь бед —

один ответ", "Пан или пропал", "Голь на выдумку хитра",— руководство студии

обратилось к Верховному, разумеется, не раскрывая истинную причину

неожиданной просьбы. Испрашивалось разрешение на съемку "дубля" его

выступления с Мавзолея. Мотивировано это было тем, что условия съемки на

Красной площади не смогли позволить так, как надо представить его

историческую речь. Ответ ждали, как ждут помилования после вынесения

смертного приговора. Наконец, пришел ответ. Положительный! В одном из залов

Кремля соорудили декорации. Все было точно воспроизведено. Сталин произнес

речь, однако, поскольку съемки шли при комнатной температуре, пар изо рта не

получился...

О чем только мне не рассказывал мой собеседник! Наше знакомство

продолжалось и после того, как мы были выписаны из больницы. Он жил в районе

метро "Аэропорт", буквально в нескольких шагах от моего дома.

Однако недолго пришлось нам продолжать прогулки по соседним улочкам.

Вскоре А.И. Воинов умер. Сколько он унес с собой интересных историй, которые

никто и никогда не услышит, — даже трудно представить. Да и я позволил себе

вспомнить всего только две из множества им рассказанных.

Дата добавления: 2015-07-20