Глава 1 ТВОРЧЕСТВО

В момент творчества человек вовлекается в жизнь своей фантазии и живет в ней как в настоящей реальной жизни. Возьмите ребенка, который ездит верхом на палочке, погоняет ее, подхлестывает, останавливает и обращается с ней так, как обращался бы с настоящей лошадью. Кто заставляет его это делать? Сама фантазия вовлекает его в эту воображаемую жизнь, и он отдается ей свободно, без оглядки...

То же самое и в творчестве актера — недаром существует выражение «играть роль», «играть на сцене».

Если вдуматься в это выражение «играть», то многому можно от одного этого слова научиться.

Эта творческая жизнь многим отличается от жизни обычной. Самое главное в ней то, что я живу и действую в ней в воображаемом, мною созданном мире, с воображаемыми людьми или предметами, всё имеющееся передо мной я видоизменяю так, как это мне сейчас хочется.

Всё это вымысел, и, зная, что это вымысел, я всё-таки в нем как бы реально живу:

Порой опять гармонией упьюсь.

Над вымыслом слезами обольюсь.

(Пушкин)

«Как бы реально...» Да так ли? Художественная воображаемая эта жизнь часто гораздо реальнее и насущнее повседневной действительности.

Когда мы заняты интересным, волнующим нас чтением, и что-нибудь, хотя бы и важное, от него отрывает — пробуждает от творческого сна — нам становится досадно, хочется поскорее отделаться от этой помехи, отстраниться. «Из-за пустяков помешали»!

«Усердное чтение Бальзака превращает наших живых приятелей в тени, а наших знакомых в тени теней. Его характеры ведут какую-то огненно-яркую, знойную жизнь. Они покоряют нас, они смеются над нашим скептицизмом. Одна из величайших трагедий в моей жизни — это смерть Люсьена де Рюбампре. Это горе, от которого я все не могу совершенно оправиться. Оно преследует меня даже в моменты наслаждения. Я помню о нем, когда смеюсь» (О. Уайльд)[1].

И у каждого из нас есть такие дорогие нам друзья и родственники, с которыми мы познакомились и сроднились — в произведениях Толстого, Тургенева, Пушкина, Гоголя, Чехова и у кого там хотите.

Были ли эти люди на самом деле? Были или нет, для нас это всё равно, прототипы, прообразы — это забота литературоведов. При помощи крупного художника эти люди созданы нашим воображением, и для нас не только были, они и сейчас есть — мы видим, ощущаем их, почти можем говорить с ними.

Я знаю умных и вполне зрелых людей, которые в тяжелые минуты жизни ведут разговоры и советуются со своими воображаемыми, созданными ими любимыми друзьями. И, говорят, — это куда надежнее советов и дружбы реальных, настоящих друзей.

А когда вы часами смотрите на море, на Волгу, когда вслушиваетесь в журчание ручья, в стоны ветра, в шелест листвы, разве вы не живете какой-то особой, воображаемой жизнью, разве не вступаете в живое общение с этой, обычно для вас мертвой природой?

Стоит ли говорить (это и без того ясно), что всё воображаемое нами в минуты творческой жизни — не есть галлюцинация, не есть явление болезненное. Ребенок играет только тогда, когда он здоров, и он прекрасно видит, что палка есть палка, а не лошадь — ну и что же?! Это даже удобнее — лошадь все-таки большая, живая, страшная... кто её знает? Да это уже будет не игра. А ему сейчас хочется играть, фантазировать, творить, жить не настоящей жизнью. И он играет только тогда, когда здоров. Больному ему не до игр.

и кто знает: это влечение детей к играм, эта жажда жить воображаемыми реальностями, не есть ли инстинктивно верный путь самого организма, который так получает питание для своего психического аппарата.

Кто знает, под влиянием процесса творчества, не перестраивается ли «радиоприемник» человека, и не воспринимает ли он что-то такое, что оживляет, питает ту его «часть», которая голодает в повседневной жизни?

Мы еще так мало знаем, а чего не знаем, то отрицаем — это считается хорошим тоном. А на самом деле просто узость, близорукость и трусость.

Дата добавления: 2015-07-26