Приманка

Первый день они ехали через лес исполинских деревьев, намного выше, чем Шай когда-либо видела – ветка над веткой, ветка над веткой – не пропускающих солнце, что казалось, они крадутся через склеп какого-то гиганта, священный и мрачный. Снег находил себе путь в тишине, наметая сугробы в шаг глубиной между древними стволами; замерзший до блестящей корки, он обдирал ноги лошадям, так что им приходилось делать крюки в поисках твердой земли. Тут и там собирался холодный туман, и когда они проезжали, как призраки, он клубился вокруг людей и лошадей, жадный до их тепла. Не то чтобы тепла было много. Плачущая Скала предупреждающе шипела, когда кто-то собирался заговорить, так что они лишь кивали в тупом страдании; хрустел снег, тяжело дышали с трудом пробивающиеся лошади, кашлял Савиан и тихо бубнил Джубаир, Шай приняла это за молитву. Он был набожным ублюдком, этот здоровый кантиец, этого не отнимешь. Сделала ли набожность его надежным человеком – она в этом сильно сомневалась. Те, кого она знала, как религиозных, скорее стремились использовать религию как оправдание неправильных поступков, нежели как причину так не поступать.

Лишь когда свет угас до сумеречного мерцания, Свит завел их в мелкую пещеру под навесом и позволил остановиться. К тому времени и их лошади, и сменные запыхались и дрожали, и Шай чувствовала себя немногим лучше; все ее тело закостенело и болело, онемело и кололо, и все было сплошным соревнованием болячек.

Огонь разводить было нельзя, они ели сырое мясо и жесткий бисквит и передавали бутылку по кругу. Савиан сделал суровое лицо, закашлявшись, такое же, как и всегда, но Шай видела, что он обеспокоен, и его бледные руки плотно сжимали плащ у шеи.

Один из наемников, стириец с выступающей челюстью по имени Сакри, который по мнению Шай был из тех, кому комфортно лишь когда другим дискомфортно, ухмыльнулся и сказал:

– У тебя кашель, старик. Хочешь вернуться?

Шай сказала:

– Закрой рот, – со всей страстью, какую могла собрать, а ее сейчас было немного.

– Что ты сделаешь? – покосился он на нее. – Ударишь меня?

Это выбило из нее искру погорячее.

– Именно. Топором, блядь. А теперь закрой рот.

На этот раз он заткнулся, но когда засияла луна, она сделала вывод, что он раздумывает, как свести счет, и решила, что лучше ей следить за спиной еще тщательней, чем прежде.

Они стояли в дозоре парами, один наемник, один из бывшего Сообщества, и следили друг за другом так же внимательно, как и за ночью в ожидании Людей Дракона. Шай отметила время, когда Свит захрапел, потрясла Ламба и прошептала ему в ухо.

– Просыпайтесь, Ваше Величество.

Он, ворча, вздохнул.

– Все думал, сколько времени пройдет, пока это снова всплывет.

– Извините глупость неразумной селянки. Я переполнена чувствами от того, что Король Северян храпит в моем одеяле.

– Я провел в десять раз больше времени беднее нищего и без друзей. Почему никто не хочет говорить об этом?

– В моем случае потому, что я отлично знаю, каково это. У меня не было случая носить корону так же часто.

– Как и у меня, – сказал он, медленно выползая из-под одеяла. – У меня была цепь.

– Золотая?

– Вот с таким бриллиантом. – Он показал пальцами фигуру размером с куриное яйцо и посмотрел сквозь нее.

Она все еще не была уверена, что это не какая-то шутка.

– Ты.

– Я.

– Который проходил всю зиму в одних штанах.

Он пожал плечами.

– К тому времени я потерял цепь.

– Должна я как-то по-особенному вести себя в честь твоего величия?

– Лишний реверанс не будет лишним.

Она фыркнула.

– Отъебись.

– Отъебитесь, Ваше Величество.

– Король Ламб, – пробормотала она, заползая в одеяла, чтобы сохранить их почти ушедшее тепло. – Король Ламб.

– У меня было другое имя.

Она посмотрела вбок на него.

– Какое?

Он сидел там, в широкой пасти пещеры, ссутуленный на фоне испещренной звездами ночи, и она не могла угадать, что было на его лице.

– Не важно, – сказал он. – Ничего хорошего от него никогда не было.

Следующим утром снег кружился от ветра, который дул сразу отовсюду, ожесточенный, как банкрот. Они залезли на лошадей со всей радостью людей, скачущих на собственное повешенье и поспешили, вверх, вверх. Лес поредел, деревья уменьшились, засохли, скрутились, как люди от боли. Они ехали через голые скалы и путь сужался – возможно это было старое русло реки, хотя иногда выглядело больше похожим на сделанные человеком ступени, изношенные годами и непогодой и ставшие почти совсем гладкими. Джубаир отправил одного из людей обратно с лошадьми, и Шай почти хотела поехать с ним. Остальные с трудом тащились пешком.

– Какого черта эти Драконовы ублюдки делают там наверху? – проворчала Шай Свиту. Вряд ли кто угодно захотел бы посетить это место, не говоря уж о том, чтобы жить здесь.

– Не могу сказать, что знаю точно… почему они там. – Старому скауту приходилось говорить быстро, между частыми вдохами. – Но они здесь уже очень давно.

– Она тебе сказала? – спросила Шай, кивая на Плачущую Скалу, которая упорно шагала впереди.

– Полагаю, это из-за… моего нежелания задавать такие вопросы… она со мной столько лет.

– Не за твою прекрасную внешность, могу тебе сказать.

– В жизни есть вещи поважнее, чем внешность. – Он искоса взглянул на нее. – К счастью для нас обоих.

– Что они хотят сделать с детьми?

Он остановился, чтобы глотнуть воды, и предложил ей, пока наемники тяжело проходили мимо под грузом своего оружия.

– Как я слышал, дети здесь не рождаются. Что-то с землей. Они становятся бесплодными. Всех Людей Дракона забрали откуда-то еще, в то или иное время. Раньше это в основном были духи, возможно имперцы, редкие северяне, отклонившиеся от моря Зубов. Похоже, с тех пор, как старатели выгнали духов, они раскинули сеть дальше. Покупают детей, как у Кантлисса.

– Болтать поменьше! – прошипела сверху Плачущая Скала. – Шагать побольше!

Снег падал сильнее, чем когда-либо, но сугробы уже не были такими глубокими, и когда Шай сняла обмотки, то обнаружила, что ветер уже и вполовину не такой сильный. Час спустя снег стал скользкой слизью на влажных скалах; она стащила промокшие перчатки и все еще могла чувствовать кончики пальцев. Час спустя после этого снег все еще падал, но земля была голой, и Шай довольно быстро вспотела, так что ей пришлось снять плащ и сложить в узел. Остальные делали то же. Она наклонилась и приложила ладонь к земле, от нее шло странное тепло, словно это была стена пекарни, и с другой стороны топилась печь.

– Там внизу огонь, – сказала Плачущая Скала.

– Да? – Шай отдернула руку, словно пламя могло вырваться из грязи здесь и сейчас. – Не могу сказать, что это замечание наполняет оптимизмом.

– Лучше, чем замерзающее до жопы дерьмо, не так ли? – сказал Свит, стаскивая рубашку, чтобы открыть другую поддевку. Шай удивлялась, сколько их на нем. Или он продолжит стаскивать их, пока весь не исчезнет.

– Поэтому Люди Дракона живут здесь наверху? – Савиан прижал ладонь к теплой земле. – Из-за огня?

– Или здесь огонь из-за того, что они живут здесь. – Плачущая Скала смотрела на склон; теперь это был голый камень и щебень, местами покрытый полосами желтой серы, высящаяся громада каменной поверхности.

– Этот путь может быть под наблюдением.

– Определенно и будет, – сказал Джубаир. – Бог видит все.

– Не Бог воткнет тебе в жопу стрелу, если мы пойдем этим путем, – сказал Свит.

Джубаир пожал плечами.

– Бог помещает вещи туда, где они должны быть.

– Тогда что теперь? – спросил Савиан.

Плачущая Скала уже разматывала веревку из своего узла. – Теперь карабкаемся.

Шай потерла виски.

– Было скверное чувство, что ты так и скажешь.

Черт возьми, если карабканье не было даже труднее, чем восхождение, а долгое падение страшнее. Плачущая Скала лезла, как паук, и Ламб ненамного медленнее, выглядя в горах вполне как дома, они двое готовили веревки для остальных. Шай поднялась с Савианом, чертыхаясь и нащупывая скользкую скалу, руки болели от усилий, и кисти жгло от веревок.

– Не было случая поблагодарить тебя, – сказала она, ожидая на выступе.

Он не издал ни звука, не считая шипения веревки по его шишковатым рукам.

– За то, что ты сделал там, в Кризе. – Тишина. – Мою жизнь не так часто спасали, чтоб я это пропустила. – Тишина. – Помнишь?

Она подумала, что он едва заметно пожал плечами.

– Есть чувство, что ты избегал упоминания об этом.

Тишина. Он избегал упоминать все, что угодно.

– Возможно, ты не очень любишь благодарности.

Снова тишина.

– Возможно, я не сильна в том, чтобы раздавать их.

– Ты тратишь время на них, все в порядке.

– Тогда спасибо. Полагаю, я была бы мертва, если бы не ты.

Савиан сжал губы даже плотнее и проворчал:

– Полагаю, ты или твой отец сделали бы то же для меня.

– Он не мой отец.

– Это между вами двумя. Но если ты спросила, я бы сказал, могло быть и хуже.

Шай фыркнула.

– Я раньше так и думала.

– Знаешь, это не то, чего он хотел. Или не то, как он этого хотел.

– Раньше я и так тоже думала. Больше не уверена. Семья, да?

– Семья.

– Куда отправилась Корлин?

– Она может за себя постоять.

– О, не сомневаюсь. – Шай понизила голос. – Слушай, Савиан, я знаю кто вы.

Он сурово посмотрел в ответ.

– Да?

– Я знаю, что у тебя там, – и она показала глазами на его предплечья, как она знала, синие от татуировок под курткой.

– Не могу понять, о чем ты, – но поправил при этом один рукав.

Она пододвинулась ближе и зашептала:

– Тогда просто представь, что можешь. Когда Коска принялся болтать о повстанцах, ну, мой большой ебаный рот понесло, как всегда. Я хотела, как лучше, как всегда пытаясь помочь… но не помогла, так ведь?

– Не очень.

– Моя вина в том, что ты в это вляпался. Если тот ублюдок Лорсен прознает, что у тебя там… я говорю о том, что тебе лучше уйти. Это не твой бой. Ничто не остановит тебя от того, чтобы ускользнуть, и нет недостатка в пустоте, куда скользить.

– И что бы ты сказала? Что я забыл про своего потерянного парня? Я бы лишь сделал их любопытными. Создал бы проблемы для вас. Создал бы проблемы для себя, в конце концов. Полагаю, я просто буду держать голову пониже, и рукава тоже, и держаться вас. По-всему лучше.

– Мой ебаный большой рот, – прошипела она про себя.

Савиан ухмыльнулся. Возможно это было впервые, когда она видела, что он так делал, и это было, словно открыли фонарь: морщины на его обветренном лице разгладились, и глаза внезапно засияли.

– Знаешь, что? Твой ебаный большой рот не всякому по вкусу, но мне он почти нравится. – И он положил руку ей на плечо и сжал. – Хотя тебе лучше остерегаться этого хрена Сакри. Не думаю, что он настроен так же.

Она тоже не думала. Вскоре после этого на волос мимо ее головы прогрохотал булыжник. Она увидела Сакри, ухмыляющегося сверху, и была уверена, что он пнул его намеренно. Как только она получила возможность, она ему это сказала, и что достанет нож, если прилетит еще булыжник. Другие наемники были весьма довольны ее острым языком.

– Мне следует обучить тебя манерам, девочка, – бросил Сакри, еще сильнее выпячивая выступающую челюсть, пытаясь спасти лицо.

– Тебе, блядь, сначала надо чего-то узнать, чтобы учить чему-то.

Он положил руку на меч, больше для вида, чем намереваясь использовать, но прежде чем он даже получил шанс, между ними появился Джубаир.

– Оружие будет обнажено, Сакри, – сказал он, – но когда и против кого я скажу. Это наши союзники. Они нужны нам, чтобы показать путь. Оставь женщину, или мы поссоримся, а ссора со мной тяжелая ноша.

– Извини, капитан, – сказал Сакри, нахмурившись.

Джубаир открытой рукой показал ему путь.

– Сожаление – это врата к спасению.

Ламб почти даже не смотрел, пока они спорили, и побрел, когда они закончили, словно это его не касалось.

– Спасибо за помощь, – бросила она ему, когда догнала.

– Ты бы получила ее, если б потребовалось. Ты это знаешь.

– Слово-другое не повредило бы.

Он придвинулся ближе.

– Как я это вижу, у нас два выбора. Попытаться использовать этих ублюдков или убить их всех. Жесткие слова еще никогда не выигрывали битву, зато несколько проиграли. Если собираешься убить человека, не стоит говорить ему об этом.

Ламб зашагал, оставив ее размышлять об этом.

Они разбили лагерь у парящего ручья, из которого Свит сказал не пить. Не то чтобы кто-то спешил попробовать, раз он вонял, как пердеж на празднике. Всю ночь вода шипела в уши Шай, и ей снилось падение. Она проснулась, потея, с саднящей от жары глоткой, и увидела Сакри на страже, наблюдающего за ней, и подумала, что уловила блеск металла в его руке. После этого она лежала не засыпая, с обнаженным ножом в руке. Она обнаружила, что хочет, чтобы Темпл был здесь. Определенно, этот мужик не был героем, но каким-то образом заставлял ее быть храбрее.

Утром над ними показались серые тени утесов, которые через шевелящееся покрывало снега выглядели, как руины стен, башен, крепостей. В скалах были вырезаны отверстия, слишком квадратные, чтобы быть настоящими, и рядом с ними были холмы грунта.

– Старатели добирались досюда? – спросил один из наемников.

Свит покачал головой.

– Досюда они не доходили. Это более старые раскопки.

– Насколько старше?

– Намного старше, – сказала Плачущая Скала.

– Похоже, чем ближе мы подбираемся, тем больше я беспокоюсь, – кисло пробормотала Шай Ламбу, когда они отправились.

Он кивнул.

– Начинаешь думать о тысяче вещей, которые могут пойти не так.

– Боюсь, что мы их не найдем.

– Или боишься, что найдем.

– Или просто боюсь, – пробормотала она.

– Бояться хорошо, – сказал он. – Мертвые бесстрашны, и я не хочу, чтобы кто-то из нас к ним присоединился.

Они остановились перед глубоким ущельем. Далеко внизу был слышен звук воды, поднимался пар, и везде стояла вонь от серы. Через каньон была перекинута арка, черный камень, скользкий от влаги и с бородой известковых сосулек. С ее середины свисала огромная цепь, звенья в шаг высотой; покрытый ржавчиной металл слабо скрипел от ветра. Савиан сидел, закинув голову назад и тяжело дышал. Наемники слонялись рядом, передавая друг другу фляжку.

– А вот и она! – хихикнул Сакри. – Охотница на детей! – Шай посмотрела на него и на провал перед ним и подумала, как сильно она хотела бы их познакомить. – Что за болван будет надеяться найти детей живыми в таком месте?

– Почему большие рты и маленькие мозги так часто ходят вместе? – пробормотала она, но подумала о словах Ламба, обнаружив, что ее вопрос можно применить к ней так же легко. Это приостановило ее язык на время.

– Нечего сказать? – Сакри ухмыльнулся, поднимая фляжку. – По крайней мере ты выучила …

Джубаир вытянул огромную руку и столкнул его с обрыва. Стириец, задыхаясь, крикнул, его фляжка выпала из руки, и с ним все было кончено. Тяжелый удар, грохот камней, затем еще, и еще, звуки затухали в ущелье снизу.

Наемники уставились, один с куском сушеного мяса на полпути к открытому рту. Шай смотрела, кожу покалывало, а Джубаир шагнул к краю, задумчиво сжав губы, и посмотрел вниз.

– Мир полон неосмотрительности и потерь, – сказал он. – Этого достаточно, чтобы покачнуть веру человека.

– Ты убил его, – сказал один из наемников, с тем талантом выражать очевидное, что есть у некоторых людей.

– Бог убил его. Я был инструментом.

– Бог определенно может быть колючим ублюдком, не так ли? – прохрипел Савиан.

Джубаир важно кивнул.

– Бог ужасен и безжалостен, и все должно происходить по Его замыслу.

– От Его замысла у нас недостаток людей, – сказал Свит.

Джубаир тряхнул узлом на плечах.

– Это лучше, чем разногласия. Мы должны быть все вместе. Если мы не в согласии, как Бог может быть за всех нас? – Он махнул вперед Плачущей Скале и дал своим оставшимся в живых людям шагать мимо него, намного нервознее, сглатывая, глядя в пропасть.

Джубаир взял упавшую фляжку Сакри с края пропасти.

– В городе Уль-Наб в Гуркхуле, где я родился, слава Всемогущему, смерть – это великая вещь. Все достижения покойного кладут рядом с телом, и семья причитает, и процессия плакальщиков следует по усыпанному цветами пути к месту погребения. Здесь смерть – это незначительная вещь. Человек, который рассчитывает больше, чем на один шанс, глупец. – Он задумчиво покосился на громадную арку и ее сломанную цепь и глотнул. – Чем дальше я иду в ненанесенные на карты пределы этой страны, тем больше я убежден, что это последние дни.

Ламб выдернул фляжку из руки Джубаира, осушил и бросил вслед за владельцем.

– Все дни последние для кого-то.

Они сидели среди разрушенных стен, между камнями с прожилками соли, покрытыми кристаллами и смотрели на долину. Казалось, они смотрели туда вечность, косясь в вязкий туман, пока Плачущая Скала шипела, чтоб они были потише, чтобы спрятались, чтобы заткнули рты. Шай всего лишь немного устала от шипения. Она вообще немного устала. Устала, и болела, и ее нервы были ни к черту от страха, беспокойства и надежды. Надежда была хуже всего.

И снова Савиан зашелся в приглушенном кашле, и Шай вряд ли могла его винить. Сама долина, казалось, дышала; раздражающий пар поднимался из скрытых щелей и превращал сломанные валуны в фантомы, спускаясь вниз, создавая туман над озером на дне долины.

Джубаир сидел, скрестив ноги, закрыв глаза, сложив руки, огромный и терпеливый, его губы тихо шевелились, на лбу блестел пот. Они все потели. Рубашка Шай прилипла к спине, волосы приклеились к лицу. Она с трудом могла поверить, что едва не умерла от холода день или два назад. Теперь она отдала бы зубы за то, чтобы раздеться и прыгнуть в сугроб. Она подползла к Плачущей Скале, камни под ее ладонями были влажными и липко-теплыми.

– Они близко?

Дух подвигала нахмуренное лицо вверх и вниз.

– Где?

– Если бы я знала, мне не нужно было бы смотреть.

– Скоро мы оставим эту приманку?

– Скоро.

– Надеюсь, у тебя на уме не дерьмо на самом деле, – проворчал Свит, определенно раздетый теперь до последней рубашки, – Потому что я не очень-то хочу снимать здесь штаны.

– Заткнись, – прошептала Плачущая Скала, вытягивая перед собой руку.

Во мраке с края долины двигалась тень – фигура прыгала с одного валуна на другой. С такого расстояния и из-за тумана было трудно сказать, но выглядело, как мужчина, высокий и крепко сбитый, с темной кожей, побритый налысо, в одной руке он нес посох.

– Он свистит? – пробормотала Шай.

– Шшш, – прошипела Плачущая Скала.

Старик оставил посох перед плоской скалой на краю воды, сбросил робу и аккуратно сложил на плоский камень, затем слегка потанцевал, кружась голым между сломанными колоннами на берегу.

– Он не выглядит таким уж ужасным, – прошептала Шай.

– О, он ужасен, – сказала Плачущая Скала. – Это Ваердинур. Мой брат.

Шай посмотрела на нее, бледную, как молоко, затем обратно на темнокожего мужчину, который все еще свистел, заходя в воду.

– Не много сходства.

– Мы пришли из разных утроб.

– Это хорошо.

– Что хорошо?

– Было чувство, что ты вылупилась из яйца, такая ты нечувствительная к боли.

– У меня есть боли, – сказала Плачущая Скала. – Но они должны служить мне, а не наоборот. – И она воткнула пятнистый ствол трубки между зубов и плотно сжала.

– Что делает Ламб? – донесся голос Джубаира.

Шай повернулась и замерла. Ламб быстро бежал по булыжникам, вниз к воде, уже в двадцати шагах вдалеке.

– О, черт, – пробормотал Свит.

– Черт! – Шай вернула к жизни затекшие колени и перепрыгнула через осыпающуюся стену. Свит схватил ее, но она шлепнула по его руке и побежала вслед за Ламбом, одним глазом наблюдая за стариком, который все еще счастливо плескался перед ними; его свист разносился через туман. Она сморщилась и свалилась со скользких камней, почти на четвереньки, лодыжки болели, ее ступни подворачивались; она порывалась крикнуть Ламбу, но знала, что не может и пискнуть.

Он был слишком далеко, чтобы его догнать, уже пробежал весь путь до кромки воды. Она могла лишь смотреть, как он взобрался на тот плоский камень со сложенной робой, положил обнаженный меч через колено, достал точило и лизнул его. Она вздрогнула, когда он приставил его к лезвию и чиркнул со скрежещущим звуком.

Шай уловила удивление в сжатии плеч Ваердинура, но он не двинулся с места. Лишь когда второй звук разрезал тишину, он медленно повернулся. Доброе лицо, сказала бы Шай, но она повидала невинных на вид людей, которые делали что-то чертовски подлое.

– Вот так сюрприз. – Хотя он выглядел больше озадаченным, чем шокированным, и его темные глаза переходили с Ламба на Шай и обратно. – Откуда вы двое прибыли?

– Издалека, из Близкой Страны, – сказал Ламб.

– Название, которое ничего для меня не значит. – Ваердинур говорил на общем без особого акцента. Весьма вероятно, что он говорил лучше Шай. – Есть только здесь и не здесь. Как вы попали сюда?

– Сначала ехали, потом шли, – проворчал Ламб. – Или ты имеешь в виду, как мы так попали сюда, что ты не знал? – Он еще раз провел по мечу. – Возможно ты не настолько умен, как думаешь.

Ваердинур пожал широкими плечами.

– Лишь глупец полагает, что знает все.

Ламб поднял меч, проверил одну сторону, другую, лезвие сверкало.

– Несколько друзей ждут меня в Биконе.

– Я слышал.

– Они убийцы и воры, и бесхарактерные люди. Они пришли за твоим золотом.

– Кто сказал, что оно у нас есть?

– Человек по имени Кантлисс.

– А. – Ваердинур плеснул воды на руки и продолжил мыться. – Это человек без смысла. Бриз унесет его. Хотя, я думаю, ты не такой. – Его взгляд перешел на Шай, оценивая ее; ни следа страха вообще. – Как и ты. Не думаю, что вы пришли за золотом.

– Мы пришли за моими братом и сестрой, – проскрипела Шай голосом грубым, как камень на клинке.

– А. – Улыбка Ваердинура медленно угасла, когда он рассмотрел ее, потом он склонил голову, вода капала с бритой кожи на ней. – Ты Шай. Она сказала, что ты придешь, а я не поверил.

– Ро сказала? – Ее горло сжалось от этих слов. – Она жива?

– Здорова и процветает, невредима и оценена по достоинству. Ее брат тоже.

Колени Шай подкосились, и ей пришлось прислониться к камню рядом с Ламбом.

– Вы проделали длинный трудный путь, – сказал Ваердинур. – Я поздравляю вас с таким мужеством.

– Мы, блядь, пришли не за поздравлениями! – она плюнула в него. – Мы пришли за детьми!

– Я знаю. Но им лучше с нами.

– Думаешь, мне не до пизды? – Лицо Ламба приобрело такой вид – злой, как у старой бойцовской собаки – что это охолодило всю Шай. – Дело не в них. Ты украл их у меня, еблан. У меня! – Слюна брызнула из-за его обнаженных зубов, и он ткнул пальцем в грудь. – Я верну свое, или будет кровь.

Ваердинур прищурился.

– Ты, тебя она не упоминала.

– У меня одно из тех легко забываемых лиц. Приведи детей в Бикон, и тоже можешь его забыть.

– Я сожалею, но не могу. Теперь они мои дети. Они Люди Дракона, и я поклялся защищать эту сокровенную землю и тех, кто на ней, до последней капли крови и до последнего вздоха. Только смерть остановит меня.

– Она не остановит меня. – Ламб еще раз скрежещуще чиркнул по мечу. – У нее была тысяча шансов, и она не воспользовалась ни одним.

– Думаешь, смерть тебя боится?

– Смерть меня любит. – Ламб улыбнулся, его черные глаза были влажными, и его улыбка была даже хуже, чем оскал. – Вся работа, что я для нее сделал… Толпы, что я послал ее дорогой… Она знает, что у нее нет друзей лучше.

Лидер Людей Дракона грустно посмотрел назад.

– Если мы должны драться, это будет… досадно.

– Многие вещи таковы, – сказал Ламб. – Я перестал пытаться изменить их давным-давно. – Он встал и убрал меч обратно в ножны со скрежещущим звуком. – Три дня на то, чтобы привести детей в Бикон. Затем я вернусь на твою сокровенную землю. – Он скривил губу и плюнул в воду. – И принесу с собой смерть. – И он начал выбирать путь к руинам.

Шай и Ваердинур еще мгновение смотрели друг на друга. – Мне жаль, – сказал он. – Того что случилось, и того, что должно случиться теперь.

Она повернулась и поспешила, чтобы догнать Ламба. Что еще она могла сделать?

– Ты не имел этого в виду на самом деле? – прошипела она ему в спину, поскальзываясь на сломанных камнях. – Насчет детей? Что дело не в них? Что дело в крови? – Она споткнулась и ободрала голень, чертыхаясь и спотыкаясь. – Скажи мне, что ты не это имел это в виду!

– Он понял, что я имел в виду, – отрезал Ламб через плечо. – Поверь мне.

Но проблема была в том, что для Шай это было труднее с каждым днем.

– Разве не ты говорил, что, если собираешься убить человека, говорить ему об этом не стоит?

Ламб пожал плечами.

– Есть время для нарушения всех правил.

– Какого черта ты наделал? – прошипел Свит, почесывая ногтями в мокрых волосах, когда они вскарабкались обратно в руины, и остальные не выглядели слишком счастливыми от их незапланированной вылазки.

– Я оставил приманку, которую ему придется заглотить, – сказал Ламб.

Шай глянула назад на воду через одну из трещин. Ваердинур еще только добрел к берегу, стряхнул влагу с тела, не спеша накинул робу. Он поднял посох, недолго посмотрел в сторону руин, затем повернулся и зашагал по камням прочь.

– Ты все усложнил. – Плачущая Скала уже уложила трубку и затягивала ремни для похода назад. – Теперь они придут, и быстро. Мы должны вернуться в Бикон.

– Я не возвращаюсь, – сказал Ламб.

– Что? – спросила Шай.

– Было соглашение, – сказал Джубаир. – Что мы выманим их.

– Вы выманите их. Задержка порождает крах, и я не буду ждать, пока пьяный Коска приплетется сюда и сделает так, что моих детей убьют.

– Какого черта? – Шай устала от незнания, что Ламб выкинет в следующий миг. – Тогда какой теперь план?

– Планы имеют привычку разваливаться, когда на них полагаешься, – сказал Ламб. – Нам просто придется выдумать новый.

Кантиец чертовски нахмурился.

– Я не люблю людей, которые нарушают соглашения.

– Попробуй и меня столкнуть с обрыва. – Ламб уставился на Джубаира. – Мы можем выяснить, кого Бог любит больше.

Джубаир прижал один палец к губам и раздумывал один долгий тихий момент. Потом пожал плечами.

– Я предпочитаю не беспокоить Бога по таким пустякам.

Дикари

– Я закончил копье! – крикнул Пит, изо всех сил стараясь выговорить новые слова, которым его научила Ро, и принес его, чтобы отец посмотрел. Это было хорошее копье. Шебат помог ему с обвязкой и утверждал, что оно превосходно; и все говорили, что единственный человек, кто знал об оружии больше, чем Шебат, был сам Делатель, который, конечно, знал обо всем больше, чем кто угодно. В общем, смысл в том, что Шебат много знал об оружии, и он сказал, что оно хорошее, значит оно должно быть хорошее.

– Хорошо, – сказал отец Пита, но на самом деле он не смотрел. Он шел быстро, голые ноги шлепали по древней бронзе, и хмурился. Пит не был уверен, но он никогда прежде не видел, как тот хмурится. Пит думал, что он сделал не так. Считает ли его отец, что его новое имя все еще ему чужое. Он чувствовал себя неблагодарным, и виноватым, и обеспокоенным, что он сделал что-то очень плохое, хотя и не хотел.

– Что я сделал? – спросил он, ему приходилось спешить, чтобы не отстать, и он обнаружил, что перешел на старый язык, не задумываясь.

Его отец нахмурился, и было похоже, что он хмурится уже давно.

– Кто такой Ламб?

Пит моргнул. Это было последнее, что он ожидал от отца.

– Ламб мой отец, – сказал он, не думая, затем поправился: – был моим отцом, может быть… но Шай всегда говорила, что не был. – Может быть ни один из них не был его отцом, может быть оба были, а мысль о Шай привела к мыслям о ферме, и о плохих вещах, о том, как Галли кричал: "Бегите! Бегите!", и о путешествии через равнины, в горы, и о смеющемся Кантлиссе. И он не знал, что сделал не так, и начал плакать, почувствовал стыд и заплакал сильнее, и сказал: – Не отправляй меня назад.

– Нет! – сказал отец Пита. – Никогда! – Потому что он был отцом Пита, это было видно по боли на его лице. – Только смерть нас разлучит, понимаешь?

Пит ничего не понимал, но все равно кивнул, плача теперь от облегчения, что все будет хорошо, и его отец улыбнулся, встал перед ним на колено и положил руку на голову Пита.

– Мне жаль. – И Ваердинуру было жаль, в самом деле и полностью, и он говорил на языке Чужаков, потому что знал, что так легче для мальчика. – Это замечательное копье, и ты замечательный сын. – И он похлопал своего сына по бритой голове. – Мы пойдем охотиться, и очень скоро, но есть дело, которое я должен сделать раньше, потому что все Люди Дракона – моя семья. Можешь поиграть со своей сестрой, пока я тебя не позову?

Тот кивнул, моргая заплаканными глазами. Мальчик немного поплакал, и это было прекрасно, поскольку Делатель учил, что близость к чувствам ребенка – это близость к божественному.

– Хорошо. И… не говори пока с ней об этом.

Ваердинур зашагал в Длинный Дом, снова нахмурившись. Шестеро из Собрания, обнаженные, в горячем тумане, смутные в пару, сидели на отполированных камнях вокруг ямы для огня и слушали, как Уто поет уроки, слова отца Делателя, всемогущего Эуса, который разделил миры и произнес Первый Закон. Когда он вошел, она запнулась.

– У Озера Поиска были чужаки, – прорычал он, снимая робу, игнорируя должные церемонии и не беспокоясь об этом.

Остальные в шоке уставились на него.

– Ты уверен? – хриплый голос Улстала был еще более хриплым от вдыхания Пара Видения.

– Я говорил с ними! Скарлаер?

Молодой, высокий и сильный охотник встал, и жажда действий горела в его глазах. Иногда он так напоминал Ваердинуру его самого в молодости, что это было, словно смотреть в стекло Иувина, через которое, как говорят, можно заглянуть в прошлое.

– Возьми лучших следопытов и следуй за ними. Они были в руинах в северной части долины.

– Я их выслежу, – сказал Скарлаер.

– Это были старик и молодая женщина, но они могут быть не одни. Иди с оружием и будь осторожен. Они опасны. – Он подумал о мертвой улыбке мужчины и о его черных глазах, таких, словно смотришь в великую бездну, и серьезно обеспокоился. – Очень опасны.

– Я их поймаю, – сказал охотник. – Можешь на меня положиться.

– Да. Иди.

Он вышел из зала, и Ваердинур занял его место у ямы для огня; жар от нее был почти болезненным; он сидел на закругленном камне, где ни одна поза не была комфортной, поскольку Делатель сказал: те, кто рассматривают великие темы, не должны сидеть в комфорте. Он взял черпак и вылил немного воды на угли, и зал стал еще более мрачным от пара, наполнился ароматами мяты и сосны, и всех священных специй. Он уже потел, и тихо просил Делателя, чтобы пот вывел всю его глупость и гордость, чтобы сделать чистый выбор.

– Чужаки у Озера Поиска? – морщинистое лицо Хирфак скривилось от недоверия. – Как они прошли на священную землю?

– Они пришли к курганам с двадцатью Чужаками, – сказал Ваердинур. – Как они прошли дальше, я не могу сказать.

– Наше решение об этих двадцати Чужаках стало более неотложным. – Слепые глаза Акарина сощурились. Все знали, какое решение он бы одобрил. Акарин тяготел к крови, и все более с каждой прошедшей зимой. Возраст иногда очищает человека – спокойного делает более спокойным, а жестокого более жестоким.

– Почему они пришли? – Уто наклонилась в свет, тень скрыла впадины ее черепа. – Что они хотят?

Ваердинур глянул на старые покрытые потом лица и облизал губы. Если бы они узнали, что мужчина и женщина пришли за его детьми, они могли бы попросить его отдать их. Призрачный шанс, но шанс, а он не отдаст их никому, кроме смерти. Было запрещено лгать Собранию, но Делатель не установил запретов на то, чтобы говорить половину правды.

– Чего хотят все чужаки, – сказал Ваердинур. – Золота.

Хирфак развела заскорузлые руки.

– Возможно стоит дать его им? У нас его достаточно.

– Они всегда будут хотеть больше. – Голос Шебата был низким и грустным. – Их голод никогда не утолить.

Была тишина, пока они раздумывали, и угли шипели в яме, и искры кружились и светились в темноте, и сладкий запах Пара Видения размывался среди них.

Отблески огня двигались по лицу Акарина, когда он кивнул.

– Мы должны послать всех, кто может держать клинок. Из тех, кто не отправился воевать с шанка, здесь восемьдесят, готовых выступить?

– Восемьдесят мечей на моих полках, – Шебат покачал головой, будто это было поводом для сожаления.

– Меня беспокоит, что Ашранк будет охраняться лишь стариками и детьми, – сказала Хирфак. – Нас теперь так мало…

– Скоро мы разбудим Дракона, – Улстал улыбнулся от этой мысли.

– Скоро.

– Скоро.

– Следующим летом, – сказал Ваердинур. – или возможно через лето. Но сейчас мы должны защитить себя.

– Мы должны их изгнать! – Акарин шлепнул узловатым кулаком по ладони. – Мы должны отправиться к курганам и изгнать дикарей.

– Изгнать? – фыркнула Уто. – Называй это как есть, коль ты не будешь среди тех, кто держит меч.

– Я достаточно держал меч в свое время. Значит, убить их, если ты предпочитаешь называть это так. Убить их всех.

– Мы убили их всех, и вот их уже больше.

– Что нам тогда делать? – спросил он, насмехаясь над ней. – Пригласить их в наши священные земли с распростертыми объятьями?

– Возможно пришло время рассмотреть эту идею. – Акарин фыркнул с отвращением, Улстал наморщился, как от богохульства, Хирфак покачала головой, но Уто продолжала. – Разве все мы не родились дикарями? Разве Делатель не учил нас сначала говорить мирно?

– Учил, – сказал Шебат.

– Я не буду это слушать! – Улстал с трудом поднялся на ноги, дыша тяжело и с трудом.

– Ты будешь. – Ваердинур взмахом руки вернул его. – Ты сядешь, и будешь потеть, и слушать, как все здесь сидят и слушают. Уто заслужила свое право говорить. – И Ваердинур посмотрел ей в глаза. – Но она ошибается. Дикари у Озера Поиска? Сапоги Чужаков на священной земле? На камнях, где ступала нога Делателя? – Остальные охнули от нового возмущения, и Ваердинур знал, что зацепил их. – Что нам следует сделать, Уто?

– Мне не нравится, что здесь только шестеро, чтобы сделать выбор…

– Шестерых достаточно, – сказал Акарин.

Уто видела, что они все остановились на пути стали, вздохнула и неохотно кивнула.

– Мы убьем их всех.

– Тогда Собрание высказалось. – Ваердинур поднялся, взял священный кисет с алтаря, встал на колени и сгреб пригоршню земли с пола, священной земли Ашранка, теплой и смоченной жизнью, положил ее в кисет и предложил Уто. – Ты говорила против, ты должна вести.

Она соскользнула с камня и взяла кисет.

– Меня это не радует, – сказала она.

– Не обязательно радоваться. Нужно лишь сделать. Приготовь оружие. – И Ваердинур положил руку на плечо Шебат.

Шебат медленно кивнул, медленно поднялся, медленно надел робу. Он был уже не молод, и это заняло время, особенно когда в его сердце не было страсти, даже если он видел необходимость. Он знал, что смерть сидела близко к нему, слишком близко, чтобы наслаждаться, принося ее другим.

Он двинулся из пара в проход под аркой, когда резко и скрипуче зазвучал горн: «К оружию! К оружию!» Молодые люди откладывали свои дела и шагали в вечер, готовясь к путешествию, целуя близких на прощание. Останется не более шестидесяти, дети и старики. Старые, бесполезные и сидящие у смерти на пороге, как он.

Он прошел мимо Хартвуда[25], сердечно похлопав его, и почувствовал необходимость поработать над ним; так что он вынул нож, подумал и наконец срезал маленькую стружку. Это будет сегодняшнее изменение. Завтрашний день может принести другое. Он размышлял, сколько Людей Дракона работало над ним до его рождения. И сколько будет работать после его смерти.

Он шел в каменную тьму, вес гор нависал над ним, мерцающие масляные фитили освещали чертежи Делателя, вплавленные в камень пола трижды священным металлом. Шаги Шебата эхом отзывались в тишине, он шел через первый зал к оружейной, подволакивая больную ногу. Старая рана; старая рана, что никогда не заживает. Слава победы длится мгновение, раны - навсегда. И хотя он любил оружие – поскольку Делатель учил любви к металлу и к хорошо сделанным вещам, подходящим для их целей – выдавал его лишь с сожалением.

– Поскольку Делатель также учил, что каждый удар - это неудача, – пропел он тихо, доставая по одному мечу с полки, отполированной пальцами его прародителей. – Победа лишь в поданной руке, в тихих словах, в дарах, подаренных свободно. – Но он смотрел на лица молодых, горячие и страстные, когда они брали у него инструменты смерти, и боялся, что они слышали его слова, но дали смыслу ускользнуть. Слишком часто в последнее время Собрание говорило на языке стали.

Уто пришла последней, как и подобает лидеру. Шебат все еще думал, что ей следовало быть Правой Рукой, но в эти тяжелые дни мягкие слова редко находят готовые уши. Шебат передал ей последний клинок.

– Этот я сберег для тебя. Выкованный моими собственными руками, когда я был молод и силен, и не ведал сомнений. Моя лучшая работа. Иногда металл… – и он потер сухие пальцы, словно подбирал слова, – выходит правильно.

Она грустно улыбнулась и взяла меч.

– Выйдет ли сейчас правильно, как думаешь?

– Мы можем надеяться.

– Я беспокоюсь, что мы утратили свой путь. Было время, когда я была так уверена в пути, что мне нужно было лишь шагнуть, и вот я уже на нем. Сейчас я окружена сомнениями, и не знаю, на какой путь свернуть.

– Ваердинур хочет того, что лучше для нас. – Но Шебат думал, что этим он старается убедить сам себя.

– Как и все мы. Но мы расходимся в том, чт о лучше, и как этого достичь. Ваердинур хороший человек, и сильный, и любящий, и им можно восхищаться по многим причинам.

– Ты говоришь так, будто в этом есть что-то плохое.

– Это скорее заставляет нас соглашаться, когда нужно лучше обдумать. Тихие голоса теряются в болтовне. Потому что Ваердинур полон огня. Он горит, чтобы разбудить Дракона. Чтобы сделать мир таким, каким он был.

– Разве это было бы плохо?

– Нет. Но мир не вернется. – Она подняла полученный клинок и посмотрела на него, отражения огней мерцали на ее лице. – Я боюсь.

– Ты? – сказал он. – Никогда!

– Всегда. Не наших врагов. Нас самих.

– Делатель учил нас, что не страх, но то, как мы его встречаем, вот что важно. Ступай с миром, мой старый друг. – И он заключил Уто в объятья и пожелал, чтобы он снова был молодым.

Они быстро и уверенно маршировали через Высокие Врата, поскольку раз Собрание обсудило аргументы и вынесло суждение, в задержке не было смысла. Они маршировали с заточенными мечами и подвешенными щитами, как это было в древние дни прапрадедушкиного прапрадедушки Уто. Они маршировали по именам их прародителей, вытравленным в бронзе, и Уто спрашивала себя, стали бы эти Люди Дракона прошлого вставать плечо к плечу по таким причинам. Послало бы их убивать Собрание прошлого? Возможно. Времена редко меняются так сильно, как мы предполагаем.

Они оставили Ашранк позади, но несли Ашранк с собой – священная земля их дома была в ее кисете. Они маршировали быстро и уверенно, и прошло немного времени, прежде чем достигли долины Озера Поиска; в зеркале поверхности отражался кусок неба. Скарлаер ждал в руинах.

– Ты поймал их? – спросила Уто.

– Нет. – Молодой охотник хмурился, словно побег Чужаков был оскорблением ему одному. Некоторые люди, особенно молодые, все воспринимают как обиду, от ливня до упавшего дерева. Из этой обиды они могут создать оправдание любой глупости и любому насилию. За ним придется наблюдать. – Но мы нашли их следы.

– Сколько их?

Маслингал сел на корточки, плотно сжав губы.

– Знаки странные. Иногда кажется, будто двое пытаются выглядеть, как дюжина, иногда будто дюжина пытается выглядеть, как двое. Иногда есть ощущение беспечности, иногда ощущение желания, чтобы их преследовали.

– Значит их желание исполнится, и гораздо больше, чем они желают, – прорычал Скарлаер.

– Лучше никогда не давать врагу то, чего он больше всего желает. – Но Уто знала, что у нее нет выбора. У кого есть выбор, в конце концов? – Идем. Но будем осторожными.

Лишь когда пошел снег и спряталась луна, Уто дала знак остановиться. Она лежала, но не могла заснуть, под грузом лидерства, пока время ускользало, чувствуя тепло земли и боясь того, что случится.

Утром они ощутили первую прохладу, и она махнула остальным надеть меха. Они оставили священную землю и шуршащей толпой трусцой пробежали лес. Скалаер вел их по следам быстро и безжалостно, всегда во главе, всегда маня их вперед, и Уто было больно, она дрожала и тяжело дышала, размышляя, сколько еще лет она сможет так бегать.

Они остановились поесть около места, где не было деревьев, только незапачканный снег, поле белой невинности, но Уто знала, что лежало под ним. Корка замороженной земли, а затем тела. Гниющие останки Чужаков, которые пришли копать землю, рыться в ручьях, срубать деревья и ставить свои гниющие лачуги среди курганов старых и почтенных мертвых, истощая мир, истощая друг друга и распространяя чуму жадности в священные места.

Уто села на корточки и посмотрела на чистую белизну. Раз Собрание обсудило аргументы и вынесло суждение, то сожалениям нет места; и все же они у нее оставались, часто проверяемые и отшлифованные, и так же ревностно охраняемые, как запасы любого сквалыги. Что-то ее личное, возможно.

Люди Дракона дрались, всегда. Побеждали, всегда. Они дрались, чтобы защитить священную землю. Чтобы защитить место, где добывали еду Дракона. Чтобы отбирать детей так, чтобы учение Делателя и работа Делателя могли быть переданы и не потеряны, как дым на ветру времени. Бронзовые листы напоминали им о тех, кто боролся, и о тех, кто пал, о том, что было выиграно, и о том, что было потеряно в тех битвах прошлого, и дальнего прошлого, тогда, в Старое Время, и раньше. Уто не думала, что Люди Дракона когда-либо убивали столь много с такой мелкой целью, как сейчас.

В лагере шахтеров была малышка, но она умерла; и два мальчика, которые теперь были с Ашодом и процветали. Еще была девочка с вьющимися волосами и умоляющими глазами, как раз на пике перехода в женщину. Уто предлагала взять ее, но ей было тринадцать, а даже десять зим были риском. Она помнила сестру Ваердинура, взятую у духов слишком взрослой, которая не смогла измениться и несла в себе ярость мести, пока ее не пришлось изгнать. Так что Уто пришлось перерезать горло девочке и нежно положить ее в яму, и снова думать о том, что не смела сказать – могло ли учение, которое ведет их к такому, быть правильным?

Начинался вечер, когда они посмотрели на Бикон. Снег прекратился, но небо было мрачным в предвкушении большего. На вершине сломанной башни мерцало пламя, и она насчитала еще четыре огня в окнах, но в остальном все было темным. Она видела очертания фургонов, один очень большой, почти как дом на колесах. Несколько лошадей толпились у перил. Все, что она ожидала от двадцати человек, все опрометчиво, за исключением…

В сумерках следы, заполненные свежим снегом, виднелись слабо, так что они были не более чем ямками, но она увидела один, а затем еще и еще – как увидеть одно насекомое, а потом заметить, что земля ими усеяна. Следы пересекали долину от деревьев до деревьев и обратно. Вокруг курганов и перед ними, и снег был расчищен от их входов. Теперь она видела, что улица между лачугами была изрыта и утоптана, и древняя дорога к лагерю была не лучше. Снег на крышах таял от тепла внутри. На всех крышах.

Слишком много следов для двадцати человек. Намного больше, даже для беспечных Чужаков. Что-то было не так. Так что она подняла руку для остановки, наблюдая, изучая.

Затем она почувствовала, как Скарлаер двинулся перед ней, оглянулась, чтобы увидеть, что он уже проскальзывает через кусты, без приказов.

– Стой! – прошипела она ему.

Он фыркнул на нее.

– Собрание приняло решение.

– И они решили, чтобы я вела! Я сказала ждать!

Он фыркнул оскорбление, повернулся к лагерю, и она бросилась за ним по пятам.

Уто схватила его, но она была слаба и медлительна, и Скарлаер смахнул ее дрожащую руку. Возможно она чего-то стоила в свое время, но ее день был далеко позади, и сегодня был его день. Он поскакал вниз по склону, быстрый и тихий, почти не оставляя отметин на снегу, прямо к углу ближайшей лачуги.

Он чувствовал силу своего тела, силу бьющегося сердца, силу стали в его руке. Его следовало послать на север, чтобы сражаться с шанка. Он был готов. Он докажет это, что бы эта усохшая старая карга Уто ни говорила. Он напишет это кровью Чужаков и заставит их пожалеть о посягательстве на священную землю. Они пожалеют, в миг перед смертью.

Ни звука не доносилось из лачуги, построенной так бедно из рассохшейся сосны и потрескавшейся глины, что ему было почти больно смотреть на нее. Он, низко пригнувшись, проскользнул перед стеной, под капающим карнизом, и к углу, глядя на улицу. Слабая корка нового снега, несколько новых цепочек отпечатков сапог и много, много старых следов. Дыхание Делателя, они были беспечны и непристойны, эти Чужаки, оставляющие повсюду разбросанный навоз. Так много навоза для такого количества зверей. Он подумал, что видимо даже люди гадили на улице.

– Дикари, – прошептал он, морща нос от запаха их огней, от их сгоревшей еды, от их немытых тел. Ни признака людей, хотя, сомнений нет, все они в глубоком пьяном сне, неготовые в своем высокомерии; ставни и двери закрыты крепко, свет сочится из трещин наружу в синий рассвет.

– Ты чертов глупец! – выскользнула Уто, тяжело дыша от бега, пар клубился перед ее лицом. Но кровь Скарлаера была слишком горяча, чтобы волноваться от ее придирок. – Подожди! – На этот раз он уклонился от ее руки и перебежал через улицу в тень другой лачуги. Он глянул через плечо, увидел Уто, делающую знак рукой, и других, распределяющихся по лагерю, как тихие тени.

Скарлаер улыбнулся, весь горячий от возбуждения. Сейчас они заставят этих Чужаков заплатить.

– Это не игра! – мешала Уто, и он лишь снова улыбнулся, поспешил к обитой железом двери самого большого здания, чувствуя шуршащую группу народа позади него, сильных числом и сильных решимостью…

Дверь открылась, и Скарлаер на мгновение застыл в полившемся свете ламп.

– Доброе утро! – Старик с редкими волосами прислонился к косяку. Он был в грязных мехах с позолоченным нагрудником, покрытым пятнами ржавчины. На боку у него был меч, но в руке у него была только бутылка. Он поднял ее, спиртное плескалось внутри. – Добро пожаловать в Бикон!

Скарлаер поднял клинок и открыл рот, чтобы выкрикнуть боевой клич, на вершине башни вспыхнуло, в его ушах хлопнуло, его сильно ударило в грудь, и он обнаружил себя лежащим на спине.

Он застонал, но не смог этого услышать. Он сел, голова гудела, и уставился на маслянистый дым.

Изарульт помогала с готовкой на плите и улыбалась ему, когда он приносил кровавую добычу, и иногда, когда он был в хорошем настроении, он улыбался в ответ. Ее разорвало на части. Он мог сказать, что это ее труп, по щиту на руке, но ее головы не было, и другой руки тоже, и одной ноги, и это не выглядело как что-то, когда-то бывшее человеком. Лишь ком тряпья; снег вокруг запятнан, забрызган кровью и усыпан волосами, и частями дерева и металла. Остальные друзья, любовники и соперники были разбросаны, разорваны и тлели.

Тофрик, который был известен как лучший скорняк, сделал два шага на негнущихся ногах и упал на колени. Дюжина ран в нем очернила меха, которые он носил, и одна под глазом капала черной линией. Он смотрел и не выглядел раненным, скорее грустным и озадаченным тем, как мир внезапно изменился; все было тихо, кругом безмолвие, и Скарлаер думал: "Что это за волшебство?"

Уто лежала рядом с ним. Он положил руку ей под голову и поднял ее. Она вздрогнула, дернулась, зубы сжались, красная пена была на ее губах. Она попыталась передать благословенный кисет ему, но тот был порван, и священная земля Ашранка рассыпалась по окровавленному снегу.

– Уто? Уто? – Он не слышал своего голоса.

Он видел друзей, бегущих по улице на помощь; во главе Канто, храбрый мужчина и лучший из тех, кто может быть позади для поддержки. Он подумал, как глуп он был. Как удачно, что у него есть такие друзья. Затем, когда они миновали один из курганов, из его входа вырвался дым, и Канто отбросило прочь, на крышу лачуги позади. Остальные упали по бокам, вертелись, кружились, моргая во мгле, или вытягивались, как по ветру, закрывая лица руками.

Скарлаер увидел, как открылись ставни, блеснул металл. Через улицу тихо полетели стрелы, впивались в деревянные стены, безвредно падали на снег, находили пошатывающиеся цели, кидали их на колени, лицом вниз, они хватались за древки, вскрикивали, тихо стонали.

Он с трудом встал на ноги. Лагерь дико изменился. Старик все еще стоял в дверях, указывая бутылкой, что-то говоря. Скарлаер поднял меч, но тот был слишком легким, и когда он посмотрел на окровавленную руку, она была пуста. Он попытался отыскать меч, и увидел, что в его ноге торчала короткая стрела. Больно не было, но до него дошло – и это было, словно шок от холодной воды – что он может проиграть. А затем, что он может умереть. И внезапно, как тяжкий груз, навалился страх.

Шатаясь, он добрался до ближайшей стены и увидел, как мелькнула стрела и попала в снег. Он с трудом продолжил идти, грудь дрожала, он барахтался на склоне. Он бросил взгляд через плечо. Лагерь был окутан дымом, как Собрание паром Видения, там двигались гигантские тени. Некоторые из его людей бежали к деревьям, спотыкаясь, падая, отчаявшись. Затем в клубящемся дыму появились фигуры, как огромные бесы – люди и лошади сливались в одно ужасное целое. Скарлаер слышал истории о таких непристойных союзах и смеялся над их глупостью, но сейчас увидел, и его пронзил страх. Мелькали копья и мечи, доспехи блестели, высясь над бегущими, срезая их.

Скарлаер продолжал ковылять, но пробитая стрелой нога еле шевелилась, кровавый след стелился за ним по склону, и по нему ехал человек-конь; его копыта месили снег, в его руке был клинок.

Скарлаеру следовало повернуться и по крайней мере оказать сопротивление, показать, что он гордый охотник Людей Дракона. Куда пропала его храбрость? Когда-то казалось, что ей нет конца. Сейчас была только необходимость бежать, такая же отчаянная, как необходимость дышать для тонущего человека. Он не слышал всадника позади, но почувствовал резкий удар поперек спины, и холодный снег, холодный на его лице, когда он упал.

Вокруг него стучали копыта, окружали его, окатывали белой пылью. Он с трудом пытался подняться, но не смог продвинуться дальше рук и коленей, дрожа от усилия. Его спина не выпрямлялась, горела в агонии, вся горела, и он хныкал, и злился, и был беспомощным; его слезы оставляли тонкие дырки в снегу под его лицом; и кто-то схватил его за волосы.

Брачио поставил колено парню на спину и уронил его в снег, вытащил нож и, стараясь не испортить – что было чем-то вроде вызова, с учетом того, что парень все еще сопротивлялся и булькал – отрезал ему уши. Затем он вытер нож о снег и вернул в пояс, отмечая, что пояс с ножами чертовски полезная вещь в этом бизнесе, и удивлялся, почему они не вошли в моду повсеместно. Возможно парень был жив, когда Брачио морщась и ворча втащил свою тушу в седло, но он бы никуда не делся. Не с таким порезом от меча.

Брачио хихикнул над своими трофеями и, скача к лагерю, подумал, что они были бы идеальной штукой, чтобы напугать его дочерей, когда Коска сделает его богатым, и он наконец вернется домой в Пуранти. Подлинные уши духов, как вам это? Он представлял смех, когда он будет преследовать их по гостиной, хотя в его представлениях они все еще были маленькими девочками, и его печалила мысль, что когда он их снова увидит, они будут уже почти женщинами.

– Куда уходит время? – пробормотал он себе под нос.

Сворбрек стоял на краю лагеря, смотрел с открытым ртом, как всадники преследуют последних дикарей в лесу. Он был забавным мелким парнем, и начинал нравиться Брачио.

– Вы человек ученый, – крикнул он, подъезжая, и высоко держа уши. – Что по-вашему мне с ними сделать? Засушить? Засолить? – Сворбрек не ответил, только стоял, и выглядел определенно раздраженным. Брачио вылез из седла. Еще нужно было ехать, но будь он проклят, если поедет куда-нибудь, он и так уже выдохся. Никто уже не молод, как когда-то.

– Веселее, – сказал он. – Мы победили, разве нет? – И он хлопнул писателя по костлявой спине.

Сворбрек споткнулся, выставил руку, чтобы удержаться, почувствовал тепло и обнаружил, что погрузил пальцы в испускающие пар кишки дикаря, отделенные на некоторое расстояние от уничтоженного тела.

Коска сделал очередной глубокий глоток из бутылки – если Сворбрек прочел бы на бумаге о том количестве спиртного, что Старик теперь выпивал каждый день, он проклял бы ее за возмутительную ложь – и откатил труп сапогом, а затем, морща свой порозовевший нос, вытер сапог о стену ближайшего сарая.

– Я сражался с северянами, имперцами, людьми Союза, гурками, всеми видами стирийцев и еще со многими, чье происхождение я не мог проследить. – Коска вздохнул. – И я вынужден считать, что Люди Дракона в качестве оппонентов чрезвычайно переоценены. Можете меня здесь процитировать. – Сворбрек, пока Старик бубнил, как раз проглотил очередной позыв тошноты. – С другой стороны, в тщательно установленной засаде мужество часто может послужить против человека. Храбрость, какая была у Вертурио, это храбрость мертвецов – Ах, вы… в замешательстве. Иногда я забываю, что не всякий привычен к сценам, подобным этой. Но вы пришли как свидетель битвы, разве нет? Битва… не всегда восхитительна. Генерал должен быть реалистом. Победа прежде всего, вы понимаете?

– Конечно, – Сворбрек обнаружил, что бормочет. Он достиг точки соглашательства с Коской на уровне инстинктов, какими бы грязными, нелепыми или возмутительными не были его высказывания. Он размышлял, приближался ли он когда-нибудь хотя бы немного к тому, чтобы ненавидеть кого-то также сильно, как он ненавидел старого наемника. Или полагался ли на кого-нибудь столь же полно во всем. Несомненно, две эти вещи не были несвязанными. – Победа прежде всего.

– Проигравшие всегда злодеи, Сворбрек. Лишь победители могут быть героями.

– Вы абсолютно правы, конечно. Лишь победители.

– Единственный хороший путь в сражении, это тот, который убивает врага и оставляет тебя смеяться…

Сворбрек пришел, чтобы увидеть лицо героизма, а вместо этого увидел зло. Видел его, говорил с ним, был придавлен к нему. Оказалось, что зло – не что-то великое. Не презрительные императоры, с замыслами порабощения мира. Не гогочущие демоны, строящие козни во тьме за миром. Это были мелкие люди с их мелкими действиями и мелкими причинами. Эгоизм, невнимательность и расточительство. Невезение, некомпетентность и глупость. Жестокость в отрыве от совести или рассуждений. И даже высокие идеалы и низкие методы.

Он смотрел, как инквизитор Лорсен энергично двигался среди тел, поворачивая их, чтобы посмотреть на лица, размахивая руками чтобы развеять вонючий дым, закатывая рукава в поисках татуировок. – Я не вижу и следа повстанцев! – проскрежетал он Коске. – Здесь только эти дикари!

Старику удалось отделить губы от бутылки достаточно надолго, чтобы выпалить в ответ:

– В горах, как сказал наш друг Кантлисс! В их так называемых священных местах! В том городе, что они называют Ашранк! Мы начнем погоню немедленно!

Свит посмотрел из-за тел, чтобы кивнуть.

– Плачущая Скала и остальные будут ждать вас.

– Тогда будет грубостью задерживаться! Особенно когда противник столь открыт. Скольких мы убили, Дружелюбный?

Сержант махнул толстым указательным пальцем, словно он отчаялся посчитать мертвых.

– Сложно сказать, где чей кусок.

– Невозможно. По крайней мере мы можем сказать наставнику Пайку, что его новое оружие чрезвычайно успешно. Результаты вряд ли сравнимы с тем, как я взорвал мину под фортом Фонтезармо, но ведь и усилия тоже, а? Берут взрывной порошок, Сворбрек, чтобы наполнить полый шар, который вдребезги разлетается под действием детонации и разбрасывает осколки – бум! – И Коска продемонстрировал это взмахом обеих рук. Совершенно ненужная демонстрация, поскольку доказательства их эффективности были разбросаны по улице во всех направлениях, кровавые и сырые, и в некоторых случаях почти непохожие на человеческие.

– Значит так выглядит успех, – услышал Сворбрек бормотание Темпла. – Я часто его себе представлял.

Юрист понимал. Как он воспринял зрелище в склепе – с широко раскрытыми глазами, плотно сжатой челюстью, слегка искривленным ртом. Было некоторым утешением знать, что был один человек в этой банде, который в лучшей компании мог стать приличным, но он был столь же беспомощным, как и Сворбрек. Все что они могли сделать, это смотреть и, не делая ничего больше, сострадать. Но как можно было остановить это? Сворбрек съежился, когда мимо прогромыхала лошадь, окатывая его окровавленным снегом. Он был всего лишь человеком, и он не был бойцом. Карандаш был его единственным оружием, и, как бы высоко писатель не ценил его силу, он не сравнился бы с топором и доспехами в поединке. Если больше ничего за последние несколько месяцев он и не выучил, то уж это усвоил.

– Димбик! – завизжал Коска, и еще раз глотнул из бутылки. Он отбросил фляжку, как не отвечающую его нуждам, и без сомнений вскоре дошел бы до сосания прямо из бочонка. – Димбик? Вот вы где! Я хочу, чтобы вы пошли и выкорчевали любого из этих созданий, оставшихся в лесах. Брачио, приготовьте людей к поездке! Господин Свит покажет нам путь! Джубаир и остальные ждут, чтобы открыть ворота! Там золото, мальчики, нельзя терять время! И повстанцы! – спешно добавил он. – Повстанцы, конечно, тоже. Темпл, со мной, я хочу быть уверен в терминах контракта в части оценки трофеев. Сворбрек, возможно будет лучше, если вы останетесь здесь. Если у вас духу не хватает на это, ну…

– Конечно, – сказал Сворбрек. Он чувствовал себя так сильно уставшим. Так далеко от дома. Адуя, и его ясный кабинет с чистыми стенами и новым печатающим прессом Римальди, которым он был особенно горд. И все так далеко, через безмерный залив в пространстве и времени, и мыслях. Место, где разглаживание воротника кажется важным, а плохой отзыв катастрофой. Как такие фантастические сферы могут обитать в том же мире, что и эта скотобойня? Он смотрел на свои руки: мозолистые, запачканные кровью, оцарапанные землей. Могли они быть теми же, что так бережно выставляли шрифт, покрытые чернилами на кончиках пальцев? Смогут ли они снова делать это?

Он дал им упасть, слишком уставший, чтобы ехать, не говоря уже о том, чтобы писать. Люди не осознают разрушающие усилия творения. Боль от вытягивания слов из пытаемого сознания. В любом случае, кто здесь читает книги? Возможно, он приляжет. Он зашаркал к форту.

– Берегите себя, автор, – сказал Темпл, мрачно глядя с лошади.

– Вы тоже, юрист, – сказал Сворбрек и похлопал его по ноге, когда тот проезжал мимо.

Дата добавления: 2015-07-18