Глава семнадцатая. Я начал играть в своей первой группе, «Infinity 89», когда мне было четырнадцать

Я начал играть в своей первой группе, «Infinity 89», когда мне было четырнадцать. Дебют состоялся на домашней вечеринке недалеко от университетского городка. Наше трио — я на гитаре, мой друг, Нейт, на бас-гитаре, и его старший брат, Джона, на барабанах — сильно облажалось. Мы только недавно начали играть, и после концерта узнали, что Джона подкупил хозяина вечеринки, чтобы мы могли выступить. Мало кто знает о том, что первая попытка Адама Уайлда играть рок-музыку перед слушателями могла даже не состояться, если бы Джона Гамильтон не внес свою долю в копилку.

Это оказалось единственным плюсом вечеринки. Мы так сильно нервничали, что накрутили усилитель слишком громко, создавая какое-то безумие звуков, на что потом жаловались соседи. А еще мы перестарались с низкими частотами и не слышали инструменты друг друга.

Зато во время пауз между песнями я мог слышать звуки вечеринки: звон пивных бутылок, бессмысленную болтовню, смех людей, и, клянусь, в дальней комнате люди смотрели «Американского Идола». Суть в том, что я мог слышать все это потому, что мы были настолько ужасны, что люди не запаривались над тем, чтобы выразить нам благодарность за игру. Мы были не достойны приветствия. Нас даже никто не освистал. Нас просто проигнорировали. Когда мы закончили играть, вечеринка продолжилась так, будто нас там и не было.

Мы исправились. Не намного, но все-таки исправились. Однако кроме домашних вечеринок мы так нигде и не играли. Потом Джона уехал в колледж, и мы с Нейтом остались без барабанщика. «Infinity 89» перестала существовать.

Так началась моя недолгая карьера в качестве одинокого барда-певца, играющего в основном в кофейнях. Работа в сфере кафе было немногим лучше игры на домашних вечеринках. Только я и гитара. По крайней мере, не было необходимости увеличивать громкость, и слушатели в большинстве своем относились ко мне уважительно. Но когда я играл, меня все равно отвлекали посторонние звуки: шипение кофе-машины, тихие беседы студентов-интеллектуалов о Самом Важном, смешки девушек. После выступления они хихикали громче, когда подходили поговорить со мной, спросить, что меня вдохновляет, предложить мне свои диски, а иногда и кое-что другое.

Одна девушка отличилась от других. У нее были сильные мускулистые руки и решимость во взгляде. Первые ее слова в мою сторону были:

- Топишь свой талант.

- Да, я трезв, как стеклышко, — ответил я.

- Не в этом смысле, — сказала она, поднимая свою проколотую бровь. — Ты многое теряешь из-за акустики. Я видела, как ты играл в своей ужасной группе, но ты был крут, несмотря на свой детский возраст.

- Спасибо. Наверное.

- Не за что. Я здесь не для лести. Я вербую людей.

- Извини. Я пацифист.

- Смешно! Я из тех лесбиянок, которые любят болтать и задавать вопросы, так что я непригодна для армии. Нет, я собираю группу. И думаю, что ты безумно талантливый гитарист, так что я здесь для совращения младенца, образно говоря.

Мне только исполнилось шестнадцать, и меня немного напугала эта напористая девица, но я ответил, почему бы и нет.

- Кто еще в группе?

- Я на барабанах. Ты на гитаре.

- И?

- Это самое важное, не так ли? Потрясающие барабанщики и поющие гитаристы не растут на деревьях, по крайней мере, не в Орегоне. Не волнуйся, я восполню пробелы. Кстати, я Лиз, — она протянула руку, покрытую мозолями. Всегда хороший знак для барабанщика.

В течение месяца Лиз отыскала Фитци и Майка, мы окрестили себя «Shooting Star» и вместе начали писать песни. Спустя месяц у нас состоялся первый концерт. Еще одна домашняя вечеринка, но она не имела ничего общего с теми, на которых я играл в составе «Infinity 89». С самого начала все было по-другому. Когда я взял свой первый аккорд, как будто кто-то выключил свет. Все просто затихли. Люди обратили на нас внимание, и мы его удержали. В перерывах между песнями люди хлопали и снова затихали в ожидании следующей песни. Со временем они начали выкрикивать названия песен. Еще через какое-то время они знали наши тексты так хорошо, что могли сами подпевать. Это было в тему, когда я пропускал слова.

Довольно скоро мы доросли до выступлений в крупных клубах. Иногда я мог слышать звуки бара на заднем фоне — звон стаканов, громкие заказы бармену. А еще я впервые услышал, как люди выкрикивают мое имя. — Адам! Мы здесь! — Большинство тех голосов принадлежали девушкам.

Девушкам, которых я чаще всего игнорировал. В то время я зациклился на девчонке, которая никогда не ходила на наши концерты, но я видел ее играющей на виолончели в школе. И когда Миа стала моей девушкой и начала приходить на мои выступления — к моему удивлению, похоже ей действительно нравилось, если не сами концерты, то, по крайней мере, наша музыка — я иногда пытался услышать ее. Я хотел услышать ее голос, выкрикивающий мое имя, даже если знал, что она никогда этого не сделает. Она была вынужденным «плюс один». Ей больше нравилось зависать за кулисами и напряженно наблюдать за мной. Даже когда порой она расслаблялась и смотрела концерт как все люди из зала, она оставалась очень сдержанной. Но я все равно прислушивался к ее голосу. Казалось, для меня неважно, что я его не слышу. Мне нравилось просто прислушиваться к ней.

Поскольку росла группа и, соответственно, концерты, аплодисменты тоже становились громче. Но затем на какое-то время наступила тишина. Никакой группы. Никаких фанатов. Никакой Мии.

Когда все вернулось — музыка, концерты, толпы — все звучало иначе. Даже во время того двухнедельного тура вдогонку выпущенному «Возмещение ущерба» я мог сказать, насколько все изменилось лишь только по одному звучанию. Когда мы играли, стена звука окутывала группу, как если бы мы играли в пузыре, сделанном только из нашего собственного шума. В перерывах между песнями были слышны крики и вопли. Скоро, гораздо быстрее, чем я мог себе представить, мы стали играть на этих огромных площадках: на аренах и стадионах, перед пятнадцатью тысячами фанатов.

Там так много людей и так много звука, что почти нереально услышать какой-то определенный голос. Все, что я слышу, кроме наших инструментов, ревущих теперь из самых мощных динамиков, это дикий крик толпы, когда мы за кулисами, и огни гаснут прямо перед нашим выходом. И как только мы оказываемся на сцене, непрекращающийся ор становится похожим на разъяренный вой урагана. Бывали ночи, когда я, клянусь, мог почувствовать дыхание этой пятнадцатитысячной толпы.

Мне не нравится этот звук. Я считаю, он дезориентирует. Для нескольких концертов мы заменили наши акустические мониторы наушниками. Звук был прекрасным, как будто мы находились в студии, рев толпы был изолирован. Но в какой-то степени стало еще хуже. Я чувствую себя разделенным с толпой и без этого, благодаря расстоянию между нами, огромных размеров сцене и армии охранников, сдерживающих фанатов от прыжков на сцену и желания потрогать нас. Но больше всего мне не нравится, что так сложно выделить какой-нибудь один пробивающийся из толпы голос. Не знаю. Может, я все еще хочу услышать тот единственный.

Периодически во время концерта, когда я или Майк делаем паузы, чтобы настроить наши гитары, или кто-то делает глоток воды, я останавливаюсь и стараюсь выделить отдельный голос от толпы. И иногда это получается. Получается услышать, как кто-то выкрикивает название какой-нибудь песни или вопит «я люблю тебя». Или скандирует мое имя.

Стоя здесь на Бруклинском мосту, я вспоминаю обо всех этих концертах на стадионах, об этом ураганном вое. Потому что все, что я могу сейчас слышать, это гул в голове, немой крик. Ибо Миа исчезает, и я пытаюсь ее отпустить.

Но есть что-то еще. Слабый голосок, пытающийся прорваться, пробиться сквозь шум небытия. Голос становится сильнее и сильнее, на сей раз это мой голос, и он спрашивает: Откуда она знает?

Дата добавления: 2015-07-17