Глава шестнадцатая. Бросив меня на берегу, ты упорхнула за океан

Бросив меня на берегу, ты упорхнула за океан

Чуть не убив меня, ты смаковала обман

Как безумный террорист, ты взорвала мосты

Посылая поцелуи с нежных рук беды

Я поспешил за тобой, но осознал слишком поздно

Что под ногами моими только лишь воздух

«МОСТ»

ВОЗМЕЩЕНИЕ УЩЕРБА, ТРЕК 4

Любопытные лучи света начинают осторожно показываться на ночном небосклоне. Скоро поднимется солнце, и неизбежно начнется новый день. День, когда я уезжаю в Лондон. А Миа в Токио. Я слышу обратный отсчет часов, тикающих как бомба замедленного действия.

Сейчас мы на Бруклинском мосту, и хотя Миа не сказала этого вслух, я чувствую, что это наша последняя остановка. В смысле, мы покидаем Манхэттен — и это не то, что наша поездка туда и обратно на Стэйтен-Айленд. А еще Миа видимо решила, что, раз она была откровенна, теперь моя очередь. На середине моста она вдруг останавливается и поворачивается ко мне.

- Так что происходит между тобой и группой? — спрашивает она.

Дует теплый ветер, но мне вдруг становится холодно.

— В каком смысле, что происходит?

Миа пожимает плечами.

- Что-то происходит. Я вижу. Ты почти не говорил о них всю ночь. Раньше вы были неразлучны, а теперь ты даже живешь в другом штате. И почему вы не едете в Лондон вместе?

- Я же говорил тебе — организационные вопросы.

- Что такого важного случилось, что они не могли подождать тебя одну ночь?

- Я… у меня были кое-какие дела. Надо было появиться в студии и записать несколько гитарных треков.

Миа смотрит на меня скептически.

— Но у тебя тур с новым альбомом. Почему ты вообще записываешься?

- Промо-версия одного из наших синглов. Больше из-за этого, — говорю я, хмурясь и потирая пальцами, имитируя шелест денег.

- Но разве вам не нужно записываться вместе?

Я качаю головой.

— По правде говоря, больше так не получается. Кроме того, я должен был дать интервью «Shuffle».

- Интервью? Не с группой? Только с тобой?

Я вспоминаю вчерашний день. Ванессу ЛеГранд. Внезапно в голове всплывает текст песни «Мост», и я понимаю, что обсуждать это с Мией над темными водами Ист-Ривер не самая удачная идея. Хорошо хоть, сегодня не пятница тринадцатое.

- Ага. С интервью теперь тоже только так получается, — отвечаю я.

- Почему они хотели поговорить только с тобой? О чем они хотят знать?

Я действительно не хочу говорить об этом. Но Миа как ищейка, учуявшая запах, и я знаю ее достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: или я брошу ей кусок мяса, или позволю самой вынюхивать дорогу к зловонным трупам. Я выбираю отвлекающий маневр.

- Вообще-то, это самая интересная часть. Журналист, она спрашивала о тебе.

- Что? — Миа оборачивается, чтобы посмотреть на меня.

- Она брала у меня интервью и спросила о тебе. О нас. О средней школе. — Я наслаждаюсь шоком на ее лице. И думаю о том, что она говорила о своей жизни в Орегоне, будто бы прошла целая вечность. Что ж, возможно, не так уж и давно это было! — Такое случилось впервые. Вроде какое-то странное совпадение, учитывая все обстоятельства.

- Я больше не верю в совпадения.

- Я ничего ей не сказал, но она заполучила старый ежегодник — Кугуар. Тот с нашей фотографией — Красавец и Чудачка.

Миа качает головой.

— Да, мне так нравились эти прозвища.

- Не волнуйся. Я ничего не сказал. И на всякий случай я разбил ее диктофон. Уничтожил все улики.

- Не все, — она уставилась на меня. — Ежегодник все еще существует. Я уверена, Ким будет рада узнать, что ее ранний снимок может появиться в национальном журнале. — Она качает головой и смеется. — Однажды попав в объектив Ким, ты застреваешь там навсегда. Так что было бессмысленно разбивать диктофон.

- Знаю. Я просто немного вышел из себя. Она провоцировала меня, пыталась вывести из себя всеми этими издевками, завуалированными под комплименты.

Миа понимающе кивает.

— Меня тоже это бесит. Это самое ужасное! «Я очарован Шостаковичем, которого Вы играли сегодня. Он настолько мягче Баха», — говорит она надменно. — Перевод: Шостакович отстой.

Я не могу представить себе Шостаковича отстоем, но не буду отрицать эту точку соприкосновения.

- Так, что она хотела знать обо мне?

- Видимо, у нее был план большого разоблачения того, на чем держится «Shooting Star». Она порылась в нашем городке и поговорила с людьми, которые ходили с нами в среднюю школу. И они рассказали ей о нас… о… о том, кем мы были. О тебе и о том, что произошло… — Я замолкаю. Смотрю вниз на реку, на проплывающую мимо баржу, судя по запаху, перевозящую мусор.

- И что же произошло на самом деле? — Спрашивает Миа.

Я не уверен, был ли это риторический вопрос, поэтому я заставляю свой голос звучать шутливо и медленно произношу:

- Ага, именно это я до сих пор и пытаюсь выяснить.

У меня промелькнула мысль, что это, возможно, самое честное, что я сказал за всю ночь. Но то, как я это сказал, превратило все в ложь.

- Знаешь, мой менеджер предупреждал, что несчастный случай может привлечь большое внимание, но я не думала, что наши отношения могут быть проблемой. В смысле я думала в начале. Я вроде как ожидала, что кто-нибудь найдет меня — ну знаешь, призраки девушек из прошлого — но мне казалось, что я не представляю особого интереса по сравнению с твоими другими, эм, приложениями.

Она думает, что никто не приставал к ней именно потому, что она не так интересна, как Брин, о существовании которой, уверен, она знает. Если бы она только знала, как члены группы изощрялись, чтобы не называть ее имени, чтобы не коснуться раны, которая вскрылась бы от простого упоминания. Что даже сейчас есть поправки в контрактах на интервью с целым списком запрещенных вопросов, которые хоть и не называют ее конкретно, но нацелены на то, чтобы вычеркнуть ее из записи. Защитить ее. И меня.

- Наверное, средняя школа — это действительно древняя история, — добавляет она.

Древняя история? Ты действительно относишь нас к куче тупых школьных романов? И если это так, какого черта я не могу сделать то же самое?

- Ага, ну мы с тобой, мы как MTV и Lifetime (*телеканал для женщин), — говорю я как можно веселее. — Другими словами, приманка для акул.

Она вздыхает.

— Что ж, думаю, даже акулам нужна еда.

— И как это понимать?

- Ну, просто, я не очень-то хочу выносить историю своей семьи на публику, но если это та цена, чтобы ты мог заниматься любимым делом, я готова ее заплатить.

И опять туда же. Я хотел бы верить в идею, что музыка достойна всех усилий. Но я не верю. Я даже не уверен, что когда-либо верил. Это не музыка заставляет меня просыпаться каждый день и делать еще один вдох. Я отворачиваюсь от нее к темной воде под мостом.

- Что, если это не твое любимое дело? — Говорю я негромко, но мой голос заглушают ветер и машины. По крайней мере, я сказал это вслух. Для меня это уже много.

Мне нужна сигарета. Я прислоняюсь к перилам и смотрю в сторону трех мостов, расположенных в жилых кварталах. Миа встает рядом, пока я вожусь с зажигалкой.

- Тебе стоит бросить, — говорит она, нежно дотрагиваясь до моего плеча.

На секунду я думаю, что она имеет в виду группу. Будто она слышала, что я только что сказал, и говорит мне уйти из «Shooting Star», оставить вообще всю музыкальную индустрию. Я все время жду, что кто-нибудь посоветует мне бросить музыкальный бизнес, но никто этого не делает. Тогда я вспоминаю, как она сказала мне то же самое чуть раньше, когда сломала сигарету.

- Это не так просто, — говорю я.

- Чушь, — самодовольно заявляет Миа, моментально напомнив свою маму, Кэт, которая носила свою уверенность как потрепанный кожаный жакет и могла одним словом заставить менеджера группы покраснеть. — Бросать не трудно. Решить бросить — трудно. Если ты примешь такое решение, остальное будет легко.

- Правда? Так же было, когда ты бросила меня?

И вот так, даже не подумав, не проговорив это сначала в своей голове, не споря с самим собой сутками, я просто сказал это.

- Итак, — говорит она, как бы обращаясь к слушателям под мостом. — Он, наконец, сказал это.

- А не должен был? Я должен был просто забыть всю эту ночь, не обсудив то, что ты сделала?

- Нет, — говорит она мягко.

- Так, почему? Почему ты ушла? Из-за голосов?

Она качает головой.

— Дело не в голосах.

- Тогда, в чем? Что это было? — Я слышу отчаяние в собственном голосе.

- Много было причин. Например, то, что ты сам не свой рядом со мной.

- О чем ты говоришь?

- Ты перестал со мной разговаривать.

- Это смешно, Миа. Я говорил с тобой все время!

- Ты говорил со мной, но на самом деле нет. Я же видела все эти двухсторонние разговоры. То, что ты хотел сказать. И то, что в действительности произносил.

Я вспоминаю обо всех двояких разговорах, что я веду. Со всеми. Когда это началось?

- Ну, ты не такой уж простой собеседник, — возражаю я. — Что бы я ни сказал, все было неправильным.

Она смотрит на меня с печальной улыбкой.

- Знаю. Дело не только в тебе. Это ты и я. Дело в нас.

Я просто качаю головой.

— Не правда.

— Правда. Но не переживай. Все ходили на цыпочках передо мной. Но мне было больно оттого, что ты не мог быть собой в моем присутствии. В смысле, ты едва касался меня.

И как бы в подтверждение этому она кладет два пальца мне на запястье. Если бы из-под них с шипением вырвались облачка дыма, и отпечатки клеймом остались бы на моей коже, я бы ни капли не удивился. Мне пришлось одернуть руку, чтобы сохранить равновесие.

- Ты приходила в себя, — был мой жалкий ответ. — И насколько я помню, когда мы все-таки попробовали, у тебя чуть истерика не случилась.

- Один раз, — говорит она. — Один раз.

- Я просто хотел, чтобы ты была в порядке. Я просто хотел помочь тебе. Я бы сделал все, что угодно.

Она опускает голову вниз.

- Да, я знаю. Ты хотел спасти меня.

- Черт, Миа. Ты говоришь так, как будто это ужасно.

Она смотрит на меня. В ее глазах все еще читается сочувствие, но есть что-то еще: жестокость. От этого мой гнев становится страхом.

- Ты был так занят моим спасением, что оставил меня в полном одиночестве, — говорит она. — Я знаю, ты пытался помочь, но иногда мне казалось, что ты отталкиваешь меня, скрываешь что-то от меня для моего же блага и делаешь из меня еще большую жертву. Эрнесто говорит, что благие намерения людей могут привести к тому, что мы оказываемся в тесных коробках, похожих на гроб.

— Эрнесто? Что, черт возьми, он знает об этом?

Пальцем ноги Миа исследует щель между досками мостового настила.

— Вообще-то, много. Его родителей убили, когда ему было восемь. Его растили бабушка с дедушкой.

Я знаю, что должен испытывать сострадание. Но на меня нахлынула ярость.

— Это какой-то клуб? — Спрашиваю я, мой голос надламывается. — Клуб, убитых горем, в который я не могу вступить?

Я жду, что она скажет «нет». Или что я тоже член этого клуба. В конце концов, я тоже их потерял. Хотя даже тогда между нами была большая разница, как будто какой-то барьер. Вот чего никогда не ожидаешь от горя — что это тоже соревнование. И неважно, как близки они были для меня, неважно, как люди сочувствовали мне, Денни, Кэт и Тедди не были моей семьей. И отчего-то эта незначительная деталь оказалась важна.

Очевидно, до сих пор ничего не изменилось. Потому что Миа останавливается и обдумывает мой вопрос.

— Может, и не клуб, убитых горем. А клуб виноватых. Тех, кого оставили.

О, не рассказывай мне о вине! От этого моя кровь закипает. И сейчас, на мосту, я чувствую, как подступают слезы. Единственный способ сдержать их — это найти одолевающий меня гнев и засунуть его подальше.

— Ты могла хотя бы сказать мне, — говорю я, срываясь до крика. — Вместо того, чтобы бросать меня, как игрушку на одну ночь, ты могла хотя бы ради приличия расстаться со мной правильно, а не оставлять в смятении на три года.

- Я не планировала это, — говорит она, ее голос тоже повышается. — Я садилась на тот самолет и не думала, что мы расстанемся. Ты был всем для меня. Несмотря на то, что это происходило, я не верила в это. Но так случилось. Находиться здесь, вдалеке от тебя, было настолько легче, что я даже не ожидала. Я и не думала, что моя жизнь еще может быть такой. Я испытала огромное облегчение.

Я думаю обо всех девушках, которых я не хотел видеть. Когда пропадали их запахи и голоса, я делал глубокий выдох. Большую часть времени даже Брин попадает под эту категорию. Чувствовала ли Миа то же самое в мое отсутствие?

- Я собиралась сказать тебе, — продолжает она, теперь ее слова были беспорядочны, — но сначала я была растеряна. Я даже не понимала, что случилось, только то, что без тебя мне было лучше, и как бы я смогла объяснить это тебе? Потом время шло, ты не звонил. И когда ты не стал добиваться объяснений, мне показалось, что ты, ты единственный из всех людей, ты понял меня. Знаю, я была трусихой. Но я думала… — Миа сбивается на секунду, но потом берет себя в руки. — Думала, что ты позволил мне это. Что ты все понял. В смысле, так мне казалось. Ты написал: «Она говорит, что должна выбрать: «я или ты». Она остается жить». Я не знаю. Когда я услышала «Рулетку», подумала, что ты все понял. Что ты злишься, но все знаешь. Я должна была выбрать себя.

- Это твое оправдание за то, что бросила меня, не сказав ни слова? Это трусливо, Миа. А еще жестоко! Так вот кем ты стала?

- Может быть, мне нужно было стать такой на время, — кричит она. — И мне жаль. Я знаю, что должна была связаться с тобой. Все объяснить. Но ты был не так уж доступен.

- Не говори ерунды, Миа. Я недоступен большинству людей. Но тебе? Два телефонных звонка и ты могла бы меня отыскать.

- Мне так не показалось, — говорит она. — Ты стал, — она затихает, имитируя взрыв так же, как Ванесса Легранд сегодня. — Феноменом. А не просто человеком.

- Это все чушь собачья, и ты знаешь об этом. Кроме того, прошло больше года с тех пор, как ты ушла. Год. Год, в течение которого я превратился в жалкий комок страданий, валяющийся в доме родителей, Миа. Или ты забыла и их номер, тоже?

- Нет. — Ее голос был безжизненным. — Но я не могла позвонить тебе.

- Почему? — Кричу я. — Почему нет?

Миа смотрит мне в лицо. Ветер хлещет ее волосы так, что она похожа на какую-то мистическую ведьму, красивую, сильную, и пугающую одновременно. Она качает головой и начинает отворачиваться.

О, нет! Мы зашли так далеко на этом мосту. Она может разрушить все, если хочет. Но ей придется все меня рассказать. Я хватаю ее и поворачиваю лицом к себе.

- Почему? Скажи. Ты должна мне это!

Она смотрит на меня огромными глазами. Прицеливаясь. И затем спускает курок.

— Потому что я ненавидела тебя.

Ветер, шум, все это исчезает на секунду, и я остаюсь со звоном в ушах, как после шоу, как тогда, когда кардиомонитор показывает прямую линию.

- Ненавидела? Почему?

- Ты заставил меня остаться. — Она говорит это тихо, и я не уверен, что услышал ее из-за ветра и машин. Но затем она повторяет уже громче. — Ты заставил меня остаться.

И вот она. Пустота в моем сердце, подтверждающая то, в чем часть меня никогда не сомневалась.

Она знает.

Атмосфера в воздухе изменилась. Будто можно почувствовать, как пляшут ионы в пространстве.

— Я все еще просыпаюсь по утрам и на секунду забываю, что их больше нет, — говорит она мне. — А потом вспоминаю. Ты знаешь, каково это? Снова и снова. Было бы намного легче… — И вдруг ее показное спокойствие раскалывается, и она начинает плакать.

- Пожалуйста, — я убираю свои руки. — Пожалуйста, не надо…

- Нет, ты прав. Ты должен позволить мне выговориться, Адам! Ты должен услышать это. Было бы легче умереть. Не то, чтобы я хочу быть мертвой сейчас. Нет. У меня есть много того, что радует меня в жизни, того, что я люблю. Но когда-то, особенно в начале, было так тяжело. И я не могла не думать, что было бы намного проще уйти вместе с ними. Но ты — ты попросил, чтобы я осталась. Ты умолял меня остаться. Ты стоял надо мной, и давал обещание, такое же нерушимое, как любая клятва. И я могу понять, почему ты злишься, но ты не можешь винить меня. Ты не можешь ненавидеть меня за то, что я поверила тебе.

Теперь Миа рыдает. Мне стыдно, что я довел ее до этого.

И внезапно меня озаряет. Я понимаю, почему она вызвала меня к себе в театре, почему она пошла за мной, когда я вышел из ее гримерки. Так вот для чего весь этот прощальный тур — Миа завершает тот разрыв, что начала три года назад.

Отпустить. Все говорят об этом, как о самой простой вещи. Разогни свои пальцы один за другим, пока твоя ладонь не будет открыта. Но моя рука сжималась в кулак в течение последних трех лет, теперь она намертво закрыта. Я весь намертво закрыт. И собираюсь закрыться полностью.

Я смотрю на воду. Минуту назад она была спокойной и гладкой, но теперь, похоже, что река вскрывается, вспенивается, образуя сильный водоворот. И эта воронка угрожает проглотить меня целиком. Я утону в ней, и никого рядом со мной в этой кромешной тьме.

Я обвинил ее во всем этом, в том, что она бросила меня, что сломала меня. И может, это было всего лишь семечко, но из одного маленького семечка выросло цветущее растение. И я — тот, кто лелеет его. Я поливаю его. Я забочусь о нем. Я защищаю его от сорняков. Я позволяю ему обвивать мою шею и душить меня. Я сделал это. Сам. Своими руками.

Я смотрю на реку. Похоже, волны теперь высотой в полтора метра, рявкают на меня, пытаются перетянуть меня через перила в свои воды.

- Я больше так не могу! — Кричу я, потому что хищные волны пришли за мной.

И снова кричу:

- Я больше так не могу! — Кричу волнам, и Лиз, и Фитцу, и Майку, и Олдосу, и нашим звукозаписывающим директорам, и Брин, и Ванессе, и папарацци, и фанаткам, и тусовщикам в метро, и всем, кто хочет урвать кусок меня, хотя меня на всех не хватит. Но главным образом я кричу это самому себе.

- Я БОЛЬШЕ ТАК НЕ МОГУ! — Я кричу громче, чем когда-либо в своей жизни, так громко, что мое дыхание гнет деревья на Манхэтенне, клянусь. И пока я борюсь с невидимыми волнами, воображаемыми воронками и демонами, которые по-настоящему реальны и сотворены мной самим, я на самом деле чувствую, как что-то вскрылось у меня в груди. Ощущение настолько сильное, как будто сердце вот-вот взорвется. И я отпускаю его. Просто отпускаю.

Когда я поднимаю взгляд, река снова выглядит рекой. И мои руки, которые сжимали перила моста так сильно, что побелели костяшки, теперь разжались.

Миа уходит, направляясь к другому концу моста. Без меня. Теперь я это понял.

Я должен выполнить свое обещание. Отпустить ее. На самом деле отпустить. Отпустить нас обоих.

Дата добавления: 2015-07-17