Глава восемнадцатая. Ты довольна своим несчастьем?

Ты довольна своим несчастьем?

Нашла покой в отрешении?

Это последняя связь между нами,

Единственный источник моего утешения.

«СПЛИН»

ВОЗМЕЩЕНИЕ УЩЕРБА, ТРЕК 6

Миа ушла.

Мост похож на корабль-призрак из другого времени, даже когда наполняется вполне соответствующими двадцать первому веку людьми, утренними бегунами.

И я опять один.

Но я все еще стою. Все еще дышу. И каким-то образом я в порядке.

Тем не менее, вопрос «откуда она знает?» продолжает набирать силу и громкость. Потому что я никогда никому не говорил о том, что просил ее остаться. Ни медсестрам. Ни ее бабушке с дедушкой. Ни Ким. Ни даже самой Мие. Так откуда она знает?

Если ты останешься, я сделаю все, что угодно. Я брошу группу, поеду с тобой в Нью-Йорк. Но если ты захочешь, чтобы я ушел, я сделаю и это. Возможно, возврат к прежней жизни будет слишком болезненным, может, тебе будет проще вычеркнуть нас из памяти. Это будет хреново, но я приму это. Я смогу лишиться тебя подобным образом, если не потеряю сегодня. Я отпущу тебя. Если ты останешься.

Такой была моя клятва. Она стала моим секретом. Моим бременем. Моим позором. То, что я попросил ее остаться. То, что она послушалась. Потому что после того, как я пообещал ей это и включил часть виолончельной партии Йо-Йо Ма, она как будто услышала меня. Она сжала мою руку, и я подумал, что все будет, как в кино. Но она просто сжала мою ладонь, и осталась без сознания. Но то пожатие стало ее первым сознательным мышечным рефлексом. За ним последовали другие пожатия, потом она моргнула глазами раз или два, и, наконец, открыла их. Одна из медсестер объяснила, что мозг Мии похож на птенца, пытающегося разбить скорлупу. А то пожатие было началом вылупления, которое продолжалось несколько дней, пока она не проснулась и не попросила воды.

Всякий раз, когда речь заходила о несчастном случае, Миа говорила, что вся та неделя как размытое пятно. Она не помнила ничего. И я не собирался говорить ей о своем обещании. Обещании, которое я, в конце концов, вынужден был сдержать.

Но она знала.

Неудивительно, что она ненавидит меня.

Странно, но я чувствую облегчение. Я так устал носить этот секрет в себе. Я так устал чувствовать вину за то, что заставил ее жить. И злобу за то, что она живет без меня. Я так устал чувствовать себя лицемером за все это.

Я стою на мосту какое-то время, позволяя ей уйти, а потом прохожу оставшуюся сотню метров к пешеходному переходу. Я видел десятки такси проносящихся внизу по шоссе, так что, даже если я понятия не имею, где нахожусь, я больше чем уверен, что поймаю такси, которое отвезет меня обратно в отель. Но когда я перехожу пешеходный переход, то оказываюсь не на проезжей части, а на площади. Я машу рукой, останавливаю запыхавшегося бегуна, парня средних лет, спрашиваю, где я могу поймать такси, и он указывает мне на группу зданий.

- В будни там обычно очередь. Не знаю, на счет выходных, но уверен, вы найдете где-нибудь там такси.

Он слушает Айпод и вытаскивает наушники, чтобы поговорить со мной, но музыка все еще играет. И это «Fugazi». Парень бегает под «Fugazi», под заключительную часть композиции «Победитель оспы». Затем песня переключается, и теперь это «Дикие кони» в исполнении «Rolling Stones». Музыка как будто, не знаю, свежий хлеб на пустой желудок или камин в промозглый день. Она вылетает из наушников и манит меня.

Парень продолжает смотреть на меня.

- Вы Адам Уайлд? Из «Shooting Star»? — Спрашивает он. Не как фанат, а просто из любопытства.

Через силу я прекращаю слушать музыку и обращаю свое внимание на него.

— Да. — И протягиваю ему руку.

- Не хочу показаться грубым, — говорит он после пожатия, — но что вы делаете в Бруклине в семь тридцать субботним утром? Вы заблудились или что-то вроде того?

- Нет. Теперь нет, во всяком случае.

Приглушенно поет Мик Джаггер, и мне приходится практически прикусить губу, чтобы удержаться от подпевания. Раньше я никуда не выходил без своего плеера. А потом эта привычка ушла, как и все остальное. Но теперь я возьму его. Он нужен мне.

— Могу я попросить вас о безумно громадной и просто безумной услуге? — Спрашиваю я.

- Тааак?

- Могу я одолжить ваш Айпод? Только на один день? Если вы дадите мне свои имя и адрес, его доставят вам обратно. Обещаю, к завтрашней пробежке он снова будет у вас.

Он качает головой и смеется.

— Одной пробежки с утра пораньше для меня достаточно, но да, я одолжу вам его. Звонок у меня дома не работает, так что просто оставьте его в кафе «Саут-Сайд» на Шестой авеню в Бруклине, для Ника. Я бываю там каждое утро.

- Ник. Кафе «Саут-Сайд». Шестая авеню. Бруклин. Я не забуду. Обещаю.

- Я верю вам, — говорит он, сматывая наушники. — Боюсь только, вы не найдете там ни одной песни «Shooting star».

- Тем лучше. Я верну вам плеер к вечеру.

- Не волнуйтесь об этом, — говорит он. — Батарея была полностью заряжена, когда я выходил, так что все должно быть в порядке, по крайней мере… в течение часа. Эта штука древнее динозавров. — Он тихо смеется. А затем убегает, махнув мне даже не оборачиваясь.

Я включаю Айпод, он действительно потрепанный. Мысленно делаю заметку подарить ему новый, когда верну этот. Я просматриваю его коллекцию — все от Чарли Паркера до «Minutemen» и «Yo La Tengo». У него тут целые плейлисты. Я выбираю один под названием «Хорошие песни». И когда появляются звуки фортепьяно в начале песни «Зачинщики» группы «New Pornographers», я понимаю, что доверился нужному человеку. Затем что-то из репертуара Эндрю Берд, за ним крутой Билли Брэгг и Wilco, песня которую я не слышал много лет, и следом композиция «Чикаго» Суфьяна Стивенса, которую я раньше очень любил, но перестал слушать потому, что она слишком сильно будоражила меня. Но сейчас она в тему. Это как после изнуряющей жары принять холодную ванну и успокоить все те зудящие и не имеющие ответа вопросы, которыми я больше не в силах мучить себя.

Я включаю громкость на всю, так что музыка бьет даже по моим пережившим многое перепонкам. Вместе с шумом просыпающегося центрального Бруклина — грохотом железных ворот и пыхтящими автобусам — это чертовски громко. Поэтому когда голос проникает сквозь этот шум, я практически его не слышу. Но это он, голос, к которому я прислушивался все эти годы. — Адам! — Кричит он.

Сначала мне не верится. Я выключаю Суфьяна. Озираюсь вокруг. А затем вижу ее перед собой, ее мокрое от слез лицо. Она повторяет мое имя, как будто это единственное слово, которое я когда-либо слышал.

Я отпустил ее. Я на самом деле отпустил. Но она здесь. Прямо передо мной.

- Я думала, что потеряла тебя. Я вернулась и искала тебя на мосту, но, не увидев тебя, подумала, что ты пошел обратно в сторону Манхэттена, и меня осенила эта глупая идея обогнать тебя на такси и поймать с другой стороны. Знаю, это эгоистично. Я слышала, что ты говорил там, на мосту, но мы не можем оставить все, как есть. Я не могу. Только не снова. Мы должны попрощаться по-другому. Лучше…

- Миа? — Прерываю я ее. Мой голос — одновременно вопросительный и нежный. Это заставляет ее замолчать. — Как ты узнала?

Вопрос возникает как гром среди ясного неба. Хотя, кажется, она точно знает, о чем я спрашиваю. — А, это, — говорит она. — Это сложно.

Я начинаю пятиться назад. Я не имею никакого права спрашивать ее, и она не обязана мне отвечать. — Ладно. Теперь все нормально. Теперь я в порядке.

- Нет, Адам, остановись, — говорит Миа.

Я останавливаюсь.

- Я хочу рассказать тебе. Я должна рассказать тебе все. Просто мне нужно немного кофе, чтобы собраться с мыслями и все объяснить.

Мы покидаем центр города и отправляемся в булочную в старом квартале с мощеными улицами. В ее окнах темно, дверь заперта, по всем признакам заведение закрыто. Но Миа стучит, и через минуту человек с густой шевелюрой и с мукой в непослушной бороде распахивает дверь, кричит Мие «бонжууур» и целует ее в обе щеки. Миа представляет меня Хассану, который исчезает в булочной, оставив дверь открытой так, что теплый аромат масла и ванили плывет по утреннему воздуху. Он возвращается с двумя большими чашками кофе и коричневым бумажным пакетом, уже потемневшим от масла. Она вручает мне мой стаканчик, я открываю его и вижу дымящийся черный кофе — так как я люблю.

Наступило утро. Мы находим скамейку на Бруклинском Высотном променаде, еще одном любимом Нью-Йоркском местечке Мии, по ее словам. Он находится на правой стороне Ист-Ривер, Манхэттен так близко, что ты можешь практически коснуться его. Мы сидим в уютной тишине, потягивая кофе, поедая все еще теплые круассаны Хассана. И нам так хорошо, прямо как в старые добрые времена, что мне хочется нажать на кнопку волшебных часов, остаться в этом моменте навсегда. Только нет никаких волшебных часов, зато есть вопросы, на которые нужны ответы. Однако Миа вовсе не торопится. Она пьет маленькими глотками, жует, осматривает город. Наконец, покончив с кофе, она поворачивается ко мне.

- Я не лгала тебе, когда сказала, что ничего не помню о несчастном случае и после него, — начинает она. — Но затем я стала вспоминать кое-что. Не то, чтобы вспоминать, скорее, слышать какие-то детали, которые казались до странности знакомыми. Я убеждала себе: это оттого, что мне тысячи раз рассказывали все эти истории, но это не так. Перемотаем на полтора года вперед. У меня тогда был седьмой или восьмой психотерапевт.

— Так ты ходишь к психотерапевту?

Она косится в мою сторону.

— Конечно, хожу. Я меняла их как перчатки. Они все говорили одно и то же.

— Что именно?

- Что я злилась. Злилась из-за несчастного случая. Злилась, что была единственной выжившей. Что я злилась на тебя. — Она поворачивается ко мне с извиняющимся выражением лица. — Все остальное имело смысл, но про тебя я не понимала. В смысле, почему на тебя? Но я действительно злилась. Я могла чувствовать… — она умолкает на секунду, — ярость внутри себя, — договаривает она спокойно. — Было очевидно, как ты отдаляешься от меня, как несчастный случай изменил нас обоих. Но это не вязалось с той беспощадной злостью, которую я внезапно почувствовала после своего ухода. Думаю, на самом деле, где-то глубоко внутри, я, должно быть, всегда знала, что осталась из-за тебя — намного раньше, чем я по-настоящему вспомнила это. Понимаешь?

Да. Нет. Не знаю.

— Не очень, — говорю я.

— Знаю. В общем, я злилась на тебя. И не понимала, почему. Я злилась на весь мир. Причину этой злости я знала. Я ненавидела всех своих врачей за их бесполезность. Я была чем-то вроде маленького комка саморазрушающей злости, и никто из них не мог ничего сделать, кроме как сообщить мне это. Пока я не нашла Ненси, никто из них не помог мне больше, чем мои преподаватели из Джуллиард. В смысле, эй, я знаю, что я злюсь. Пожалуйста, скажите мне, что с этим делать. Так или иначе, Эрнесто предложил терапию гипнозом. Думаю, это помогло ему бросить курить. — Она толкает меня локтем в бок.

Конечно, мистер Совершенство не курит. И, конечно, он единственный, кто помог Мии понять причину ее ненависти ко мне.

- Это было немного рискованно, — продолжает Миа. — Гипноз может открыть забытые воспоминания. Иногда твое сознание не может справиться с какой-то травмой и помещает ее глубоко под замок. Итак, я согласилась на несколько сеансов. Это было не то, что я себе представляла. Никакого качающегося амулета, никакого метронома. Это было больше похоже на те визуальные упражнения, которые иногда проводили для нас в лагере. Сначала ничего не происходило, а потом я уехала в Вермонт на лето и бросила сеансы.

Но несколько недель спустя начались эти вспышки. Беспорядочные вспышки. Например, я могла вспомнить операцию, могла по-настоящему услышать музыку, которую включали врачи в операционной. Я хотела позвонить им и спросить, было ли это на самом деле, но прошло так много времени, сомневаюсь, что они вспомнили бы. Кроме того, мне на самом деле не нужно было спрашивать об этом. Папа говорил, что при рождении я казалась ему такой знакомой, и он был поражен этим чувством, будто бы знал меня всю свою жизнь. Это было забавно, потому что я совсем не похожа внешне ни на него или ни на маму. Но когда появились эти первые воспоминания, я была точно так же уверена, что они мои и они реальны. Все эти воспоминания не складывались воедино, пока я не начала работать над партией виолончели Гершвина «Andante con moto e poco rubato». Большинство воспоминаний возникали во время игры.

Я открываю рот, чтобы сказать что-то, но сначала ничего не выходит.

- Я включал тебе ее, — говорю я, наконец.

- Знаю. — Она вовсе не кажется удивленной моим подтверждением.

Я наклоняюсь вперед, кладу голову на колени и делаю глубокий вдох. Я чувствую, как рука Мии нежно касается моего затылка.

- Адам? — Ее голос звучит робко. — Это еще не все. И с этого момента все становится немного бредово. Складывается ощущение, что мой мозг как-то запомнил все то, что происходило вокруг меня, пока я была без сознания. Но есть и кое-что другое, другие воспоминания…

- Какие, например? — Мой голос превратился в шепот.

- Почти все они туманны, но есть очень точные воспоминания о вещах, которые я не могла знать, если бы меня там не было. Это касается тебя. На улице темно. Ты стоишь у входа в больницу в свете фонарей, в ожидании увидеть меня. На тебе кожаная куртка, и ты смотришь вверх. Как будто ищешь меня. Ты делал это?

Миа берет меня за подбородок и поднимает мое лицо, на сей раз явно нуждаясь в каком-то подтверждении, что тот момент действительно реален. Я хочу сказать ей, что она права, но я полностью потерял дар речи. Однако мое выражение лица красноречивей всяких слов. Она чуть заметно кивает головой.

— Как? Как, Адам? Откуда я могу это знать?

Я не совсем уверен, риторический это вопрос или она думает, что у меня есть ключ к разгадке ее сверхъестественной тайны. Так или иначе, я не в состоянии ответить ей, потому что я плачу. Я не осознаю этого, пока не ощущаю вкус соли на губах. Не помню, когда я вообще последний раз плакал, но, как только я позволяю себе расплакаться как ребенок, шлюзы открываются, и я рыдаю у Мии на глазах. На глазах у всего чертового мира.

Дата добавления: 2015-07-17