Конец одной карьеры

Я полюбил штангу
Поединок в трудовом походе
Комсомольское задание
Свадебные тосты
Ухожу с ковра навсегда

Итак, казалось, что все мои мечты рухнули. И день 24 октября 1948 года я считал одним из самых несчастливых в своей жизни. Рига уплывала, как призрак. Я сел в новокузнецкий поезд и отправился домой. Боясь расспросов людей, я стоял у окна и смотрел, как проплывали мимо пейзажи рабочей Сибири.

Вдруг на плечо мне легла чья-то рука. Я оглянулся. Рядом стоял крепко сбитый человек. Я знал, что его фамилия Захаров, поскольку видел его как участника на только что закончившихся соревнованиях штангистов. Мы пожали друг другу руки. Моего нового знакомого звали Виктором Михайловичем.

— Вы шахтёр? — спросил я у него.

— Да в этих краях мы все шахтёры, — улыбаясь, ответил он. — Либо добываем уголь, либо помогаем его добывать...

— Ну, а всё-таки?

Захаров весело посмотрел на меня и в свою очередь спросил:

— Что, биографию требуешь? Ну, слушай, слушай — пожалуйста...

Из его рассказа я узнал, как Виктор Захаров пришёл на шахту неопытным, ничего не понимавшим пареньком. Как спустился в забой учеником. Как получил на шахте профессию слесаря, как пошёл учиться и получил диплом инженера. Как стал на шахте секретарём комсомольской организации, как "завертел" работу и пришёлся по душе ребятам. Шахта выдвинула его на работу в городской комитет комсомола, а уж потом он стал вторым секретарём Прокопьевского горкома партии.

— Вот вы какой... — с плохо скрываемым восхищением сказал я.

— Какой? Самый обыкновенный...

— А как же у вас совмещаются такая работа и спорт? — продолжал я донимать его вопросами.

— Что ж, со спортом, как и ты, я подружился ещё много лет тому назад на шахте. И теперь не расстаюсь с ним.

— Да, но...

— Что — "но"? Ты имеешь в виду мою должность? Так это, брат, предрассудки. Это только мещане раньше считали, что участие в спортивных соревнованиях несовместимо с "положением в обществе". А наше советское общество провозгласило спорт одной из составных частей коммунистического быта. Разве я одинок? Да посмотри кругом — уже сегодня среди мастеров спорта есть виднейшие артисты, художники, учёные, общественные деятели. А в будущем их станет ещё больше...

Я с удовольствием вспоминаю тот разговор. Тогда в поезде Виктор Михайлович на многое раскрыл мне глаза. Научил ещё больше уважать и ценить физкультуру.

Но беседа с ним запомнилась мне главным образом потому, что Виктор Михайлович Захаров первым из всех, кого я знал, решительно и обоснованно посоветовал мне заниматься штангой.

— Я наблюдал за тобой на помосте, — убеждённо говорил мне второй секретарь Прокопьевского горкома партии. — По-моему, у тебя особый, если хочешь, исключительный талант именно к поднятию тяжестей. Займись штангой, и ты сможешь добиться очень многого...

— По штанге у меня едва-едва третий разряд, а в борьбе я уже добился звания чемпиона Сибири, — сопротивлялся я. — Где же тут логика? Как узнать, где талант?

— Не могу объяснить досконально, как это определяется, — с прежним азартом продолжал твердить мой собеседник, — но советую тебе самым серьёзным образом заняться штангой.

Если честно, то меня эта перспектива тогда не обрадовала. Я любил борьбу. Она как-то связывалась с моими детскими мечтами о цирке, о триумфальных победах. И всё же слова Захарова запали мне в душу и посеяли в ней сомнения. Сомнения, которые потом переросли в творческое беспокойство. Но об этом рассказ ещё впереди.

Распрощались мы с Виктором Михайловичем очень тепло. Он на прощанье обнял меня, крепко пожал руку и, смеясь, сказал:

— Ну, смотри, если перейдёшь на штангу да станешь когда-нибудь чемпионом мира — не забывай, что почин был за мной...

Вот я и не забыл. И пишу свои нехитрые, но искренние слова благодарности этому удивительно доброму, наблюдательному и по-спортивному прозорливому человеку.

На шахте меня встретили очень тепло. Такая уж у нас была в бригаде традиция: я был обязан докладывать своим друзьям-шахтёрам, как идут у меня дела в спорте. На этот раз ребята сердечно поздравили меня с дипломами, с одержанными победами. И искренне посочувствовали тому, что я не смог поехать в Ригу. Особенно переживал по этому поводу главный механик Котченко.

— Подумать только, выступал бы наш Рудольф на всесоюзных соревнованиях... И не повезло. Вот уж действительно не повезло...

Об Андрее Даниловиче Котченко я расскажу подробней. У нас на шахте он славился как человек энергичный, волевой, всегда поддерживавший любое хорошее начинание. Он был, как говорится, командиром производства. И нужно отметить, отличным командиром. Потому что всегда был рядом с людьми, всегда знал их нужды и заботы, всегда умел поддержать в трудную минуту. К нему все обращались на "ты", считая абсолютно своим, родным, и вместе с тем между ним и подчинёнными никогда не было и тени панибратства. Если появлялась в том необходимость, он приказывал и строго требовал выполнения заданий.

— Дружба дружбой, а служба службой! — это была его любимая поговорка, и он строго выполнял её на практике.

Помню, однажды мы поехали за новыми экскаваторами. Доставлять их нужно было с базы, что километрах в ста от Киселёвска. Нашу группу возглавлял Андрей Данилович.

Огромные, громоздкие детали экскаваторов мы тащили на тракторах. На переходах через реки (а их, как назло, было на пути немало) мы часто застревали. И тогда на плечи нашего отряда выпадала тяжелейшая работа. Шахтёры, отнюдь не привыкшие к лёгкой жизни, и то падали духом, становились молчаливыми. Порой казалось, что они вот-вот сдадутся и отступят.

И только Андрей Данилович оставался по-прежнему бодрым. И он не только сам был таким, но и умел развеселить людей, зажечь их, влить в них новые силы.

Однажды день выдался особенно тяжёлым: с утра мы несколько раз увязали в болотистых местах, снимали тяжеленные детали с тракторов в грязь, потом перетаскивали их из грязи на тракторы, чистили и медленно двигались вперёд.

К вечеру мы едва добрались до привала, выбранного на опушке леса. Вдобавок ко всему у нас кончились продукты. И вдруг раздался весёлый голос Котченко:

— Рудольф, ты, говорят, великий борец. А меня вот положишь на лопатки?

— Вы, Андрей Данилович, сначала нас накормили бы, а уж потом задавали такие вопросы, — ответил я.

— А ведь верная мысль, — спохватился он. — Наши трактористы устали, но наши тракторы ещё могут двигаться. Вот и воспользуемся ими.

И он, выложившийся не меньше, а, может быть, даже больше, чем мы все, завёл машину и отправился в ближайшую деревню. Через час вернулся оттуда и стал разгружать свежий хлеб, колбасу, мясные консервы. Люди смотрели на эти яства с плохо скрываемым восхищением:

— Вот уважил, Данилыч! Спасибо, командир, — слышалось со всех сторон.

Мы как следует закусили, и Котченко снова совершенно серьёзно предложил мне:

— Ну, а теперь давай поборемся. Да как следует.

— Тогда давайте какой-нибудь интерес придумаем, — предложил я. — Чтобы быть мотивированней.

— Интерес, интерес... — почесал затылок Андрей Данилович. — Ну что ж, вот тебе такой интерес: если проиграешь, то будешь работать две недели без выходных. А если выиграешь, то как только соберём экскаватор, я дам тебе три дня отгула за мой счёт. Идёт?

— Идёт! — И мы ударили по рукам.

Услышав о таких условиях, вся наша команда вмиг оживилась. Куда только девалась усталость — все повскакивали со своих мест, очистили круг и постелили на траву брезент.

Пока шли эти приготовления, я разминался и внимательно рассматривал моего соперника. Весил он килограммов сто (то есть на тридцать пять больше меня), был широк в плечах, но, правда, немного неуклюж.

"С ним, однако, придётся повозиться", — подумал я.

Борьба действительно затянулась, так как мой соперник упорно защищался, используя свой вес. Но в конце концов я перебросил его через себя. Грузное тело главного механика поднялось в воздух и плашмя опустилось на мягкий чернозём. Ребята зааплодировали. Андрей Данилович вскочил на ноги, бросился ко мне и схватил двумя руками за плечи:

— Слушай, Рудольф, научишь меня этому приёму? Вот здорово получилось... Честное слово, здорово...

— Андрей Данилович, да вы просто к нам в секцию запишитесь. Тогда и не такое узнаете. А на то, что победил вас, не обижайтесь.

Котченко наклонился и прошептал мне на ухо:

— Какая там обида, Рудик. Ты посмотри, как люди расшевелились, веселее стали. Это ведь мы с тобой их так встряхнули. А больше мне ничего и не нужно.

Вот какой он был человек — наш главный механик Андрей Данилович Котченко.

Дорасскажу уж эту историю до конца. Когда мы вернулись домой и закончили сборку экскаватора, меня вдруг вызвал к себе начальник шахты Георгий Павлович Ласнов.

— Вы с Котченко насчёт отгула спорили? — спросил он, улыбаясь и рассматривая какую-то бумагу.

— Спорили, — ответил я. — Да это так, ерунда. Об этом не стоит и вспоминать.

— То есть как это ерунда? — привстал со своего места Георгий Павлович. — Дали слово, а теперь его можно забыть? Нет, у шахтёров так не было и не будет. Вот рапорт Андрея Даниловича. С завтрашнего дня ты в отпуске за его счёт.

Так мне и пришлось трое суток прослоняться без дела, Я попробовал было спуститься в забой, но контролёры уже были предупреждены и не пускали меня. Шахтёрский закон: "сказано — сделано", действовал безотказно.

Жизнь продолжала идти своим чередом. Я работал, увлекался спортом, встречался с Валей, руководил на шахте секцией борьбы, которая с каждым днем всё больше набирала силы.

Пришли и не очень приятные вести. Собрался в Москву мой первый учитель, в общем, замечательный спортсмен Евгений Иванович Потапов: у него как-то не получилось большой дружбы с городским советом физкультуры. Да и председатель областного комитета Антон Дорофеевич Краснов слишком легко отпустил его. А жаль. Очень и очень жаль. Я считаю, что присутствие хороших спортсменов, больших специалистов своего дела на так называемой "периферии" просто необходимо. Здесь всегда много настоящих талантов, которым иногда просто не у кого учиться.

Как бы там ни было — Евгений Иванович уехал в Москву, и, если честно, я думал, что про меня он сразу забудет. Но вскоре почтальон доставил мне письмо с хорошо знакомым почерком. Я вскрыл его с огромным нетерпением.

"Привет, Рудольф, — писал Евгений Иванович Потапов, — краешком уха я услышал, что мой отъезд огорчил тебя. Не расстраивайся, старина: так сложились обстоятельства. Тебе, вероятно, придётся по мере сил продолжать дело, которое Анисимов и я начали в вашем городе. Хорошее, как мне кажется, дело. Ведь в Киселёвске уже выросло немало талантливых спортсменов и, я надеюсь, вырастёт ещё.

Но пишу я тебе не ради приятных воспоминаний. Последнее время, наблюдая за тобой, я увидел, что в штанге ты, пожалуй, сможешь добиться большего, чем в борьбе. Я ни к чему тебя не призываю, но предлагаю подумать об этом. Подумать всерьёз."

Потапов был не только умным, но и очень настойчивым, собранным человеком. И если что-либо задумывал, то шёл к цели напролом. Об этом свойстве его характера я вспомнил, когда в 1959 году получил от Евгения Ивановича подарок: книгу Юрия Лучкина "Тяжёлая атлетика". На титульном листе мой первый учитель вывел слова, похожие на молитву:

"Да вознеси тебя судьба на пьедестал с номером один". Ниже стояла приписка: "Чемпиону мира по штанге заслуженному мастеру спорта Р.В.Плюкфельдеру". А чуть пониже была старательно выведена скромная подпись: "Десятник транспорта шахты "4-6" треста "Киселёвскуголь" Е.И.Потапов". Ни своих рабочих, ни своих спортивных званий Евгений Иванович не указал. А ведь он был ударником труда и мастером спорта.

Хотя Потапов уехал, спортивная жизнь в нашем городе не замерла. Особенно активно работала секция штанги, которой руководил всё тот же Лёня Синько. Он загорелся новым делом, серьёзно изучал методическую литературу, переписывался с видными тренерами — Яковом Куценко и Николаем Шатовым. Конечно, такой серьёзный подход к любимому занятию сказывался на наших результатах: в коллективе вырастали хорошие, крепкие спортсмены.

По-видимому, именно такая серьёзная постановка учебного процесса и привлекла меня к штангистам. Я стал всё чаще и чаще приходить на их занятия. А в свободное время с увлечением, как беллетристику, читал учебник Лучкина. И с каждым днём чувствовал всё большую тягу к тяжёлой атлетике. И наконец почувствовал, что мне нужно заняться тяжёлой атлетикой самым серьёзным образом.

Но для этого, рассудил я, одних посещений секции будет явно маловато. И вот пришло решение: нужно изготовить себе "персональную" штангу. Осуществить это решение рабочему человеку не так уж и сложно. В механическом цехе я облюбовал пару списанных шестерёнок с привода ДК-15. Они весили по тридцать два килограмма. Затем на шахтной свалке я нашёл подходящий стержень и наварил на него по бокам трубы соответственно диаметру отверстий шестерёнок. Вот и всё: простейшая штанга была готова.

Ночью (чтобы над нами не подшучивали) мы с братом притащили это прекрасное изделие домой.

Начались упорные тренировки. Я смотрел в учебник Лучкина, как музыкант смотрит в ноты, и шаг за шагом осваивал технику выполнения движений классического троеборья. Детально, стараясь ни в чём не отступать от советов автора, я разучил "ножницы", потом жим и рывок. Попробовал выполнить это с лёгким весом, потом подошёл к своему пределу. Всё получалось нормально.

После нескольких месяцев самостоятельной работы я как-то раз вновь заглянул в городскую тяжелоатлетическую секцию. Там меня встретили как старого и желанного знакомого. Подошёл Лёня Синько.

— Рудольф, ты где пропадал?

— У себя на шахте тренировался. И дома немного.

— И каковы результаты?

— Да я и сам не представляю, — сознался я честно.

— Ну ладно. Сейчас проверим.

Я выжал девяносто, столько же вырвал и толкнул сто двадцать килограммов. Эта сумма давала мне право на второй разряд Единой всесоюзной спортивной классификации. Для Киселёвска сие было очень неплохо. Во всяком случае хорошо помню, что моё выступление произвело тогда среди товарищей настоящий фурор. А случайно присутствовавший на тренировке председатель нашего добровольного общества "Шахтёр" Александр Иванович Греков подошёл ко мне и сказал:

— Молодец, Рудольф! У нас на складе есть хорошая штанга. Если хочешь, возьми её к себе на шахту.

Так в зале, где мы уже больше года упорно занимались борьбой, появилась настоящая штанга — снаряд силачей. Быстро, буквально за два-три дня, мы соорудили для неё помост. И загремел металл, то и дело падавший на дощатый настил.

В те дни у меня произошло некоторое перемещение по службе — из механического цеха я перешёл в транспортный на ремонт вагонеток. На новом месте я нашёл прекрасную возможность для дополнительных тренировок: во время обеденного перерыва поднимал всевозможные тяжести и выполнял специальные упражнения, входившие в программу конкурса силачей. Условия этого конкурса были объявлены в областной газете, и я к нему очень тщательно готовился.

Наконец наступил долгожданный день — 26 июля 1949 года. В газетах его назвали днём богатырей Кузбасса. Проходил финал конкурса силачей по программе I Спартакиады нашего угольного бассейна. Участникам соревнований помимо всего прочего нужно было на максимальное число раз проделать выбрасывание гири одной рукой и толчок двумя. Не помню, сколько раз я выжал тогда гирю, но толкнул я 122,5 кг и этим закрепил за собой первое место. Такого никто не предполагал увидеть, поскольку все считали, что победа достанется Николаю Клышту из Новокузнецка или Александру Породкину из Прокопьевска. Но я, сам того не ожидая, спутал всем карты.

Зал, где проходили состязания, был до отказа заполнен моими друзьями-шахтёрами. Помню, как искренне и горячо приветствовали они меня, как от души поздравляли! От этого победа казалась ещё более дорогой, ещё более радостной.

И уже на следующий день я стал тренироваться со штангой ещё настойчивее.

В первых числах октября того же 1949 года в Кемерове должны были состояться состязания известных у нас на Кузбассе тяжелоатлетов на побитие областных рекордов. Совершенно неожиданно для себя я получил приглашение принять в них участие. Это меня и обрадовало, и вместе с тем очень взволновало. Я ведь тогда не знал даже таблицы высших достижений, не знал, на каком уровне находятся результаты в моей весовой категории.

Ответить на эти вопросы в Киселёвске, как ни странно, мне сразу не смогли. Только перед самым отъездом Леонид Синько где-то достал нужную таблицу. Мы внимательно изучили её.

— Результаты не очень высокие. Думаю, что тебе под силу превзойти их, — сказал мне Синько.

Как сейчас помню огромный украшенный флагами и транспарантами зал Дворца спорта, места для зрителей, переполненные публикой. Помню и то, что я очень волновался. "Ведь раз пригласили бить рекорды, то, значит, их надо побить, превзойти. Иначе зачем было ехать?" — думал я.

Однако прошли выступления уже в четырёх весовых категориях, а ни один прежний результат ещё не был перекрыт.

— Ну, Рудольф, на тебя смотрит весь мир, — сказал приехавший с нами Леонид Синько. — Так что не подкачай...

Рекорд Кемеровской области в жиме принадлежал тогда шахтёру Николаю Винокурову и был равен 92,5 кг. Я начал прямо с этого веса и довольно легко осилил его. Потом попросил поставить на штангу 95,5 кг. Судья-информатор объявил, что этот вес на три килограмма превышает высшее достижение области. В зале сразу стало шумно, кто-то крикнул, желая ободрить меня:

— Давай, шахтёрик!

Я долго разминался, взял штангу на грудь и сразу выжал её. Раздались аплодисменты.

Я уже торжествовал, но из-за судейского столика раздалось безапелляционное и сухое:

— Не считать!

В чём дело? По неопытности я подумал, что судьи просто придираются. Но тут подошёл Леонид Синько и объяснил:

— Ты, Рудольф, начал жать и на мгновенье остановился. А так делать нельзя. Правила-то знаешь?

Да, правила я знал хорошо, но задержки, о которой говорил Леонид, не заметил. "Значит, надо быть ещё более внимательным, ещё более собранным", — приказал я самому себе.

Моя третья попытка закончилась полной удачей. Меня взвесили. Потом взвесили и штангу. Она "потянула" на двести граммов больше, чем было объявлено. И вот в тишине снова загремел — да, мне показалось, что он именно загремел — голос судьи-информатора:

— Шахтёр из города Киселёвск Рудольф Плюкфельдер установил новый рекорд Кемеровской области в жиме для атлетов среднего веса. Его результат — 95 килограммов 700 граммов. Поздравим его, дорогие товарищи!

Этот призыв был, по-моему, лишним, так как в зале и без того уже гремела овация. Люди радовались моему успеху, и сознавать это было очень приятно. В тот же вечер я вырвал 97,5 кг и толкнул 125 кг. Эти результаты тоже были рекордными, а следовательно, рекордной стала и сумма.[4]

Когда я закончил своё выступление, ко мне с маленьким букетиком живых цветов подошёл наш тренер и учитель Леонид Синько. Он, ко всему прочему, оказался ещё человеком мягкой души и, протягивая мне алые тюльпаны, сказал:

— Вот, добавь их к своим дипломам.

— Спасибо! — поблагодарил я Леонида.

И мы крепко обнялись.

В фойе зала, где проходили состязания, стоял огромный щит, на котором были аккуратно выписаны рекорды области по тяжёлой атлетике. На следующий день я увидел, что в графе "средний вес" слова "Николай Винокуров" аккуратно заклеены и вместо них стоят мои имя и фамилия. А напротив них были выписаны достижения, которых я добился.

Может быть, это и не очень скромно, но сознаюсь: в тот я день десяток, а может быть, два десятка раз подходил к щиту и любовался близкими, понятными и очень дорогими для меня цифрами. Так, вероятно, писатель перелистывает страницы только что законченной рукописи, так художник любовно рассматривает только что написанную картину. Ведь успех не приходит сам по себе: в него вкладываются месяцы и годы труда, страсть сердца, великая любовь к родному делу.

В раздевалке, куда я зашёл, чтобы поговорить с ребятами, меня встретил радостный Леонид.

— Читал? — спросил он.

— Что? — не понял я.

— Ну, не прикидывайся.

— Да я и не прикидываюсь. Скажи, в чём дело?

— Ах да, ты, наверное, и вправду ещё не знаешь. На, смотри! — торжествующе произнёс Синько и жестом, которому мог бы позавидовать заправский фокусник, развернул газету. В ней под заголовком "Шахтёрский характер" была помещена заметка, целиком посвящённая моей персоне. Это оказалось для меня полной неожиданностью.

Я с жадностью прочитал заметку. В ней коротко излагалась моя биография. В заключение совершенно незнакомый мне автор написал:

"У молодого спортсмена из шахтёрского городка Киселёвск, несомненно, есть талант тяжелоатлета. Он обладает природной силой, хорошо подготовлен технически. Мы от души желаем ему не останавливаться на достигнутом, упорно трудиться, помня, что труд и только труд ведёт к новым успехам."

Я был от души благодарен журналисту, посвятившему мне такие тёплые слова.

Через две недели здесь же, в Кемерове, начался чемпионат Кузбасса по тяжёлой атлетике. Я выступал за сборную Киселёвска. Перед началом соревнований молодёжная газета провела анкету среди молодых участников. Всем нам был задан вопрос: "Как вы надеетесь выступить?"

"Это первое в моей жизни официальное состязание, — написал я, — где мне приходится выступать не как борцу, а как штангисту. Хочу попробовать свои силы, узнать, на что способен. Конечно, чемпионом мне не быть."

Однако, как выяснилось, я недооценил свои силы. Соперники оказались слабее, чем можно было предполагать, и я стал чемпионом Кузбасса в среднем весе с суммой троеборья 285 кг. Конечно, по сравнению с моими нынешними результатами это очень мало, но для меня тогда не было победы радостней и значительней.

На шахте, когда я вернулся, меня встретили очень тепло.

— Был борцом, а стал штангистом. Да ещё, смотри, каким, — обнял меня главный механик Котченко. — Желаю, как говорится, дальнейших успехов.

Я и сам начал подумывать об успехах. Становилось всё ясней, что моё сердце отдано штанге.

Наступил 1950 год. Первый его месяц — январь — ознаменовался радостным событием в моей жизни: меня приняли в Ленинский комсомол. Собрание проходило после смены — ребята только что переоделись. У многих после душа волосы отливали глянцем, как антрацит в лаве под светом электрических ламп. Все чинно расселись по местам. Я осмотрелся. Вот они, мои дорогие друзья по труду. Мы вместе добывали уголь, вместе стояли у станков, вмести боролись за выполнение плана. Но теперь каждый из коллег должен был стать для меня ещё ближе и дороже. Должен был стать братом по духу. По идеям. По ленинскому союзу молодых.

Собрание проходило по-деловому, серьёзно. И в то же время в каждом выступлении — и тех, кто рекомендовал меня, и тех, кто просто решил сказать несколько слов — чувствовались торжественность и приподнятость.

— Это особенный день в твоей жизни, Рудольф, — сказал мне секретарь комсомольского бюро шахты Алексей Шутилин. — Ты вступаешь в Союз, овеянный славой революционной романтики, спаянный великой ленинской идеей. Союз, давший миру Николая Островского и Зою Космодемьянскую, Александра Матросова и Виктора Талалихина... Каждый твой шаг по жизни должен стать теперь ещё строже, ещё правильнее.

Да, мне никогда не забыть 20 января 1950 года. И это заслуга прежде всего моих товарищей по комсомолу, превративших собрание в своеобразным праздник. Я противник громких речей и трескучих фраз, произносимых по любому поводу. Но я за то, чтобы в комсомол принимали красиво — с взволнованными речами, с передачей эстафеты старшими товарищами, — а может быть, даже с музыкой. Ведь это почти второй день рождения молодого человека.

На собрании я услышал не только взволнованные, но и деловые речи.

— Ты, Рудольф, добился уже заметных успехов в спорте, — говорил мой хороший друг навалоотбойщик Алексей Смирнов. — Но этого мало. Твоя задача как комсомольца состоит в том, чтобы привлечь к спорту других. Это, по-моему, надолго станет твоим главным комсомольским поручением.

Что ж, я воспринял его слова и даже очень обрадовался им. А вскоре предоставился случай доказать, что я не уклоняюсь ни от каких дел. Комсомольская организация соседней шахты № 5 обратилась ко мне с просьбой помочь в налаживании спортивной работы.

Мы договорились о соединении секций. И вскоре у меня в строю для тренировки стояло более тридцати человек. Я знал, что некоторые из них рано или поздно уйдут, ибо у них не хватит силы воли, но я твёрдо знал и то, что основная масса физкультурников навсегда подружится со спортом. И пусть даже у нас не будет рекордов, пусть не будет ошеломляющих результатов — главное уже сделано.

В те дни, став комсомольцем, я увидел, что в моей жизни существует один очень заметный, очень мешающий мне пробел — недостаток образования. Война не позволила мне нормально учиться, она вырвала меня, как вырвала тысячи других таких же мальчишек, из стен школы. А потом до учёбы у нас всё "руки не доходили". Но настал момент, и я понял: дальше так продолжаться не может. Без знаний человеку нет пути ни в жизни, ни в спорте.

Итак, решение было принято. Я стал посещать вечернюю общеобразовательную школу. Согласитесь, не так-то легко в двадцать два года отправляться в пятый класс и, по существу, начинать учится с азов. Не так-то легко после смены, после занятий в секции садиться за парту, зубрить теоремы, учить сложнейшие правила русской грамматики, вгрызаться в тайны химии и физики. Но я пошёл на это. Пошёл, потому что понимал: без этого дальше жить нельзя.

В те дни родные и знакомые, а также товарищи по труду часто задавали мне один и тот же вопрос:

— Рудольф, поделись секретом — как ты успеваешь всё делать?

Действительно, нагрузок у меня было немало: работа, занятия в секции, учёба в вечерней школе, выполнение комсомольских поручений да ещё встречи с Валентиной. Вроде бы и в самом деле многовато.

Меня выручал здесь строгий, не нарушаемый ни при каких условиях распорядок дня. Каждая минута от подъёма до отбоя была расписана у меня с бухгалтерской аккуратностью. Я приучил себя к пунктуальности, и если, например, в пятнадцать ноль-ноль по моему плану значилось приготовление уроков, то только смерть или землетрясение могли помешать мне выполнить это. Такая постановка дела сразу избавила меня от расхлябанности, от ненужных сомнений и колебаний. Верность самим же собой составленному плану — вот главный "секрет" того, как мне долгое время удавалось совмещать, казалось бы, несовместимое. Советую воспользоваться этим "секретом" тем, кто может оказаться или уже оказался в подобном положении.

Я уже не раз писал, что наша тяжелоатлетическая секция росла и крепла день ото дня. Мы очень любили свой вид спорта и воочию убеждались в его пользе. Мы задались целью организовать самую широкую пропаганду тяжёлой атлетики среди шахтёров и потому часто организовывали показательные выступления на сценах рабочих клубов, выезжали в близлежащие колхозы.

Все члены секции были разбиты на особые подгруппы. Сначала принцип деления строился только на основании степени физической готовности. Но потом я увидел, что этого мало. На разных работах разные группы мышц получают особо большую нагрузку. Поэтому наблюдается весьма заметная разница между забойщиками очистного забоя и забойщиками по проходке. Резко отличались по характеру нагрузки также слесари и установщики. Поэтому в секции пришлось провести профессиональное деление, придумать для каждой из категорий занимавшихся свои комплексы упражнений и задания. И результаты у ребят сразу улучшились как в спорте, так и в труде.

Наши руководители, видя, как спорт изменяет к лучшему жизнь шахтёров, стали уделять ему всё большее внимание. Шахтный комитет выделил из своих средств деньги на приобретение ещё двух штанг. Они стали рядом со своей предшественницей, ослепительно сверкая никелированными частями. Теперь в зале раздавался такой же грохот, как в хорошем кузнечном цехе.

Другом и советчиком, заботливым отцом для физкультурников по-прежнему оставался наш председатель шахткома Дмитрий Максимович Челюк. Он часто приходил к нам на занятия, смотрел за тем, как ребята работают со снарядами, и восхищался:

— Сердце радуется.

Дмитрий Максимович был душевным, очень отзывчивым человеком. Он хорошо понимал душу молодого рабочего. И всегда искренне старался помочь нам.

— Ты, Рудольф, не стесняйся, говори, что нужно. Если будет в наших силах — обязательно сделаем, средств не пожалеем.

Но я считал неправильным и даже, если угодно, очень вредным приучать спортсменов получать всё готовеньким. Это воспитывает у них иждивенческие настроения, расслабляет волю.

Когда мы немного позанимались, то стало ясно: секции нужна душевая. Без неё было просто не обойтись. Конечно, можно было бы пойти в шахтком — там сразу выделили бы и деньги, и рабочую силу. Тем более, что Дмитрий Максимович уже и сам не раз поговаривал об этом.

Но мы решили иначе. Провели общее собрание секции и решили: душевые построим сами. В свободное от работы время. Собрали металлолом и на вырученные деньги приобрели необходимые материалы. Распределили между собой обязанности — конечно, с учётом профессиональной наклонности. Потрудились — и через месяц душевая уже вступила в строй. Она досталась нам нелегко, но зато мы высоко ценили её. И наша секция, и наш зал стали после этого для каждого ещё милее и дороже. Своими силами соорудили мы также и стойки для приседаний (чтобы показать всем другим пример, я смастерил их сам), различные станки для проработки отдельных групп мышц и другой необходимый инвентарь.

Совсем недавно мне довелось побывать в командировке на одной из шахт — точно такой же как та, на которой когда-то работал и занимался я. Мы разговорились с молодыми шахтёрами.

— Спортом занимаетесь? — спросил я.

Они замялись. Наконец один ответил за всех:

— Не очень.

— А почему?

И едва только я задал этот вопрос, как все сразу чуть ли не хором заговорили:

— Начальство не помогает...

— Уж сколько просим хотя бы волейбольную площадку построить — всё без толку...

Мне стало стыдно за этих ребят. Я так прямо об этом им и сказал.

— Надо, парни, самим, постараться. Разве трудно волейбольную площадку соорудить? Возьмитесь только.

Уже работая над книгой, я получил с той шахты письмо.

"Мы прислушались к вашему совету, Рудольф Владимирович, — сообщали комсомольцы. — Теперь у нас три волейбольных площадки. Мячи и сетки купил шахтком. Спортивная жизнь забурлила."

Ну что можно было им ответить? Конечно, молодцы!

Нашей молодёжи нужно проявлять побольше инициативы, самодеятельности, личного участия во всех физкультурных делах. Не следует жить иждивенцами.

У каждого человека в жизни бывает несколько дней, которые освещены для него особой радостью. Для меня таким стал день 7 ноября 1950 года. Мы тогда сыграли с Валей свадьбу, приурочив её к одному из самых светлых и радостных народных праздников.

Поздравить нас пришло много друзей. Как и подобает в таких случаях, произносилось много тостов — длинных и коротких, витиевато красивых и торжественно простых. Был среди них и такой:

— Я хочу, — провозгласил один из гостей, — чтобы Валя стала верной спутницей Рудольфа не только в жизни, не только в труде, но и в спорте. Потому что здесь мы ждём от него очень многого.

Произносить ответную речь поднялась Валя.

— За последние два года я уже успела хорошо познакомиться с гиревым спортом (это была чистая правда, ибо Валя часто приходила к нам на тренировки и сидела там от начала и до конца) и обещаю, что буду во всём помогать Рудольфу.

Могу лишь добавить, что это своё обещание Валя выполняет до сих пор. В моих победах, одержанных за пятнадцать лет, есть и её большой вклад.

Штанга занимала всё большее и большее место в моей жизни. Теперь я вёл уже две секции — у себя и на шахте № 5. У соседей пока ещё не было какого-то специального помещения для тренировок, и мы занимались в подвале их нового клуба.

Там было достаточно просторно и удобно. Там же произошла одна история, вновь вернувшая меня на арену цирка. Но расскажу всё по порядку.

Шла обычная тренировка. Я взглянул на часы — они показывали что-то около девяти вечера.

— Ребятки, давайте закругляться, — похлопал я в ладоши.

В зале, а точнее, в подвале, выполнявшем роль тяжелоатлетического зала, сразу стало тихо.

Перестали падать на помост штанги, перестали звенеть нанизываемые на гриф диски, прекратился топот. По одному, по двое ребята пошли в раздевалку.

И вдруг в нашу притихшую обитель, весь раскрасневшийся, влетел директор клуба и буквально прокричал:

— Где Плюкфельдер? Где Плюкфельдер?

— Что случилось? — я пошёл ему навстречу.

— Рудольф, ты должен всех нас выручить.

— В чём выручить?

— Дай слово, что выручишь, тогда расскажу,

— Если смогу, то, конечно, выручу.

Суть дела, как выяснилось, заключалась в следующем. В зрительном зале клуба в те дни (я знал это из афиш) выступала приехавшая в наш город цирковая труппа во главе с "русским богатырём" Тимофеем Буниным.

В тот вечер, о котором идёт речь, труппа дебютировала. Первое отделение прошло вполне сносно. Но вот на импровизированную арену вышел сам Бунин. Он начал проделывать различные манипуляции с гирями. И вдруг из первого ряда раздался чей-то отчётливый голос:

— Всё это ерунда. Такие упражнения наш Рудик Плюкфельдер делает лучше. И вес куда больший поднимает.

— Верно!

— Тащи сюда Плюкфельдера!

— Давай, давай Рудольфа! — увы, не очень тактично подхватили всегда готовые на разное безобидное озорство парни с шахты. В зале поднялся шум.

Срочно пришлось вводить в дело конферансье.

— Дорогие друзья, — произнёс он, обращаясь к зрителям, — если вы считаете, что ваш товарищ сильнее нашего прославленного Тимофея — зовите его сюда. Мы, если вам угодно, можем устроить соревнование.

После этого предложения поднялся такой гвалт, что директор клуба спешно бросился за мной.

Теперь он сидел на скамье, тяжело отдуваясь и повторяя:

— Рудольф, идём! Народ хочет тебя видеть...

— Да ведь я ещё без брюк.

— Так надевай скорее брюки и пошли, — взмолился директор (фамилия у него, помню, была Савенцов).

Ничего ещё толком не понимая, я машинально поплёлся вслед за директором клуба. Когда мы вошли в зал (а зал этот был не маленький, он вмещал более шестисот человек), зрители вскочили на ноги и стали скандировать.

— Рудольф, давай!

— Рудольф, давай!

Я не смог скрыть улыбку. Ох, и своеобразный же всё-таки народ эти шахтёры! Уж коли решат что-нибудь — не остановишь.

Меня познакомили с Тимофеем Буниным. Он театрально протянул руку, напрягая свои весьма рельефно выделявшиеся мускулы. В лицо мне ударил резкий свет прожектора — его навели прямо на меня. Что-то без умолку говорил конферансье, но публика не слушала его и продолжала настаивать на своём:

— Рудольф, давай!

— Рудольф, покажи им!

Я внимательно рассматривал стоявшего передо мной циркового артиста Тимофея Бунина. Несмотря на свой вес, достигавший тогда ста пяти килограммов, он выглядел довольно стройным, во всяком случае могучим. Мощные мышцы рук, спины, развитые плечи, сильные и довольно красивые ноги — всё свидетельствовало о том, что этот человек не один год посвятил упорной физической тренировке. Но вместе с тем от моего взора не ускользнули и досадные жировые напластования, тронувшие — и довольно основательно — это некогда прекрасно тренированное тело. "Подзапустил себя маленько", — отметил я про себя и решительно спросил:

— Чего же вы от меня хотите, товарищи?

— Мы ничего не хотим, — ответил с достоинством Бунин. — Это ваши товарищи шахтёры желают, чтобы вы доказали свою силу. Так что выбирайте способ, при помощи которого вы это осуществите. Хотите — соревнование на гирях. Хотите — борьбу. Французскую борьбу.

Моя мысль заработала с огромной быстротой. Прежде всего я отчаянно ругал себя за то, что согласился выйти на арену. Сидел бы в своей секции, отбрыкавшись от директора, и всё отлично обошлось бы. Теперь же необходимо было на что-то решиться. Уйти, отказаться от схватки — значило навсегда опозориться в глазах друзей, в глазах шахтёров, которые были такого высокого мнения обо мне.

— Что ж, согласен на борьбу! — выпалил я, не зная ещё, к чему приведёт такое решение.

— Он согласен на борьбу с нашим богатырём Тимофеем Буниным, — во всеуслышанье объявил конферансье.

При этом известии публика задрожала от восторга и стала требовать:

— Начинайте!

Но такая спешка, конечно, не входила в планы артистов цирка. Конферансье совершенно справедливо заметил, что оба участника не прошли медицинского осмотра и вообще пока не готовы к поединку. Посовещавшись с Буниным и спросив, нет ли у меня возражений, конферансье с подчёркнутой торжественностью провозгласил:

— Встреча состоится. Но она состоится через день.

Меня такое решение проблемы вполне устраивало, ибо в тот вечер на занятиях в секции я допустил большие нагрузки и сейчас, конечно, просто не смог бы нормально выступать.

Свой следующий день я начал с визита к своему лечащему врачу, к моей дорогой и всегда глубоко уважаемой Антониде Михайловне Кожевниковой. Зайдя её в кабинет, я хотел было всё объяснить, но она прервала меня на полуслове:

— Знаю, всё уже знаю.

— Откуда?

— Милый мой, да ведь я была вчера вместе с мужем в цирке и всё видела. Видела и слышала.

— Тогда каково ваше мнение на этот счёт?

— Думаю, не очень ли ты высоко замахнулся? Вот выдаст тебе этот Бунин по первое число, будешь тогда знать, как лезть не в своё дело...

Антонида Михайловна говорила очень взволнованно, даже зло, и по её тону, по её настроению я понял, что она не верит в мой успех и серьёзно волнуется за меня.

На рабочем столе врача я заметил пригласительный билет на нашу предстоявшую встречу. Видимо, директор клуба решил заранее предотвратить возможные осложнения по медицинской части. Но Антонида Михайловна была совершенно неподкупным человеком. Она в тот раз осматривала меня так тщательно, как никогда до этого.

Наконец Кожевникова встала и сказала без всякой улыбки:

— Состояние здоровья у тебя, слава богу, отличное. Справку я тебе дам. Но, сказать по совести, делать мне это совершенно не хочется.

Впервые за последние годы я вышел из её кабинета отнюдь не в радостном настроении.

Однако раздумывать было некогда — через полчаса начиналась смена, а до шахты было ещё добрых три километра. Я перешёл на лёгкий бег, и, как всегда бывает в таких случаях, энергичное движение растопило нахлынувшее на меня чувство тревоги.

Уже в нарядной я понял, что невольно стал объектом всеобщего внимания. Вокруг только и было разговоров, что о предстоявшем поединке. Все обращались ко мне с просьбой помочь достать билетик, хотя я сам не знал ровным счётом ничего, кроме того, что через день в двадцать ноль-ноль мне выходить на ковёр.

Едва я спустился в шахту, как дежурный по участку закричал:

— Плюкфельдер, срочно к телефону...

Таким рядовым работникам, как я, редко приходилось пользоваться телефонной связью, вот почему и я решил, что дежурный просто шутит. Но через несколько секунд он крикнул уже зло:

— Плюкфельдер, да подойдёшь ты наконец к аппарату? Вот ведь зазнался человек — его начальник шахты вызывает, а он знай себе прохлаждается...

Оказывается, меня и в самом деле вызывал начальник шахты Георгий Павлович Ласнов.

— Ты действительно будешь бороться с Буниным? — услышал я его голос из телефона.

— Да, думаю побороться, — ответил я.

— Ну тогда срочно поднимайся наверх. Ко мне. Чтобы через пятнадцать минут был в кабинете — не позже. Понял?

Я помчался к подъёмнику, на ходу размышляя, чем объясняется такой срочный вызов.

Директор усадил меня в кресло, вызвал машинистку и продиктовал приказ, по которому мне за счёт директорского фонда предоставлялся двухдневный отпуск. Потом встал из-за стола и хлопнул меня по плечу:

— Молодец, Рудольф, что не сплоховал. Ну, а теперь смотри, не осрами нашу шахту.

Когда я вышел из кабинета Георгия Павловича, то увидел, что в шахтном дворе на самом видном месте висит цветастая, празднично разукрашенная афиша, на которой гигантскими буквами выведено: "Наш Рудольф Плюкфельдер борется против гиганта Бунина. Все в цирк, ребята!"

Эту самодельную афишу, не дожидаясь появления печатных, по собственной инициативе нарисовал наш художник Лёня Дорохов.

Ажиотаж вокруг предстоявшей встречи поднялся страшный. Ко мне домой то и дело прибегали добровольные посланцы и докладывали, что Тимофей Бунин снял в гостинице специальный номер, лежит, отдыхает и совершенно не употребляет спиртного (что, судя по рассказам, для него уже являлось подвигом).

Передавали также, что он заказал на завтрак и что собирается есть в обед. Меня все эти разговоры страшно злили, и я попросил родных говорить, что меня нет дома.

Впервые за много лет у меня в рабочие дни вдруг образовалась такая масса свободного времени. Чтобы не думать о предстоявшей схватке, я занялся всевозможными делами: готовил уроки, читал книги о своём кумире, всемирно известном силаче Иване Поддубном. Есть что-то особенно привлекательное в образе этого человека, так много сделавшего во славу отечественного спорта.

В полдень к моему дому приехали Тимофей Бунин и конферансье, его друг. Они долго беседовали со мной, расспрашивали, где мне приходилось выступать. Потом конферансье вдруг вымолвил:

— Ваши встречи с Буниным могут вызвать огромный интерес, если вы попеременно будете проигрывать друг другу. Мы, конечно, в свою очередь, смогли бы выделять вам очень солидный процент со сборов...

— Нет уж, господа, — я встал со своего места и отчеканил так, как читал в какой-то книге, — я буду бороться только один раз — и честно.

— Что ж, как хотите! — тоже встал со своего места Бунин, и я увидел, как его лицо покрывает краска. — Тогда до вечера. — Он протянул мне руку и сжал мою кисть так, что я едва не вскрикнул от боли.

"Да — подумалось мне ещё раз, — силы этому человеку не занимать."

Однако встреча неожиданно оказалась под угрозой срыва: в город позвонил председатель областного комитета физкультуры и сказал, что запрещает мне устраивать соревнование с профессиональным борцом.

— Если эта схватка состоится, то мы дисквалифицируем Плюкфельдера, — безапелляционно заявил товарищ Краснов.

Весть об этом запрете быстро разлетелась по нашему городку. Шахтёры, в полчаса раскупившие билеты, стали протестовать. Пришлось срочно созвать совещание с участием представителя общества "Шахтёр", горкома комсомола и начальника шахты.

Было решено, что Краснов немного перегнул. Встречи любителей и профессионалов практикуются даже в официальном мировом спорте (например, встречи футболистов или баскетболистов). Важно, чтобы любитель не имел от них никакой материальной выгоды, и тогда его статут остаётся сохранённым.

— Нужно взять от администрации цирка справку, что Плюкфельдер выступает безвозмездно, — предложил кто-то.

И такая справка была дана. Тогда приняли решение встречу не отменять.

— Если Рудольф победит приезжего силача, то сие будет лучшей пропагандой спорта, — объявил присутствовавший но собрании Георгий Павлович Ласнов. — Я уверен, что после этого в наши секции придут ещё сотни молодых ребят.

— А если Плюкфельдер не победит? — спросил кто-то.

— Ну зачем же думать о худшем? — сказал директор шахты под дружный смех всех присутствовавших.

Представление началось в семь часов. Зал был заполнен до крайности — все проходы, все лестницы были забиты зрителями. На арену выходили иллюзионисты, клоуны, гимнасты, дрессировщики... Им от всей щедрой шахтёрской души аплодировали, их смотрели с нескрываемым интересом. Но всё-таки чувствовалось, что люди пришли посмотреть главным образом "чемпиона Кузбасса против знаменитого русского богатыря", как назвали нашу схватку в афишах.

За полчаса до выхода я начал готовить свой борцовский костюм. В раздевалку пришли мои ближайшие товарищи и ученики по секции, но я всех их попросил удалиться: перед трудным и важным испытанием всегда хочется побыть одному. А мне тогда предстоявшая борьба казалась событием огромной важности, и я очень волновался.

За несколько минут до выхода на ковёр в раздевалку ко мне зашёл Тимофей Бунин.

— Мой молодой друг, — сказал он наигранно весёлым голосом, — я предлагаю проводить состязание по несколько уточнённым правилам: с удержанием до трёх секунд.

На всякий случай объясню, что тут подразумевалось. В те годы, по правилам международной любительской федерации борьбы, спортсмен считался тушированным (то есть начисто проигравшим), если хоть на какое-то мгновение касался лопатками ковра. Тимофей Бунин предложил изменение, приближавшее правила нашей схватки к профессиональным: теперь нужно было не только положить соперника на лопатки, но ещё и удержать его в таком положении три секунды.

— Согласен, — решительно кивнул я.

Мне казалось, что предложение Бунина будет на руку именно мне, ибо ещё никто и никогда не мог удержать меня на ковре. Даже Леонид Синько, которому я в последнее время часто проигрывал, не соглашался бороться со мной на таких условиях. Но радость эта жила в моём сердце лишь до начала соревнований: до того момента, пока я не перестал бояться своего грозного и массивного соперника.

А как только прозвучал сигнал судьи, я почти сразу же пожалел о том, что так легко и доверчиво согласился с предложением Бунина. На третьей минуте я провёл красивый приём и бросил Тимофея через себя. Он чиркнул лопатками по ковру, но мгновенно выпрямился и даже успел вернуться в стойку.

Поединок в дальнейшем складывался очень трудно. Тридцатикилограммовое преимущество в весе, которое имел соперник, конечно, давало о себе знать. К тому же у Бунина были огромный опыт и достаточное мастерство. Зал гремел, ревел, топал, а мы, устраивая через каждые десять минут перерывы, всё продолжали сражаться. Только на исходе сорок пятой минуты, изнемогая от усталости, я решил всё-таки схватку в свою пользу. Шахтёры устроили мне такую овацию, которой мне больше никогда не довелось слышать.

На этом моя карьера борца окончательно прервалась.

VII

Дата добавления: 2015-07-15