Пусть мечты сбываются!

Остаюсь в Сибири
Шахтёр — всегда шахтёр
Беру реванш у Трофима Ломакина
Варшавский дебют

В Москве в одной комнате со мной проживал представитель Армении Ашот Аганесович Акопян. Он очень много и красочно рассказывал о красотах своей республики, о её чудесных людях.

— Переводись к нам, — говорил он мне, — сколько можно жить на морозе? Давай, дорогой, перебирайся на юг. Не пожалеешь.

Мы с женой посоветовались и решили, что "на старости лет" и в самом деле не худо было бы перебраться в места потеплее, тем более что это советовали Вале и мне врачи.

Вскоре в Киселёвске я получил из Еревана письменное подтверждение о приглашении. Я, как всегда, пошёл посоветоваться с начальником шахты Георгием Ивановичем Шематюком.

— Знаешь, Рудольф, — сказал он, — никто не может помешать человеку жить там, где он хочет. Но расчёт пока не бери: поезжай, посмотри тамошние края, прикинь что к чему. А там уж примешь окончательное решение.

25 августа 1957 года я спустился с неба на благодатную землю Армении. Столица республики встретила меня сухим, горячим ветром и палящим солнцем. Город сразу и безраздельно понравился мне — он чем-то напоминал красивую сказку.

Хороший город, хорошие люди. Но чем больше я жил в Ереване, тем отчетливее, тем упорнее, тем неотвратимее подступала к сердцу тоска по Киселёвску. Начальник шахты оказался прав — я не выдержал испытательного срока, и вскоре самолёт нёс меня по обратному маршруту Ереван-Новосибирск. А там уж я сел на поезд до родных мест.

Состав бежал по степи, а я стоял у полуоткрытого окна, жадно смотрел и говорил самому себе: вот она, Сибирь — вольная, просторная и прекрасная. Разве можно променять её на экзотическую красоту юга?

Отпуск, взятый за свой счёт, ещё не кончился, а я уже снова спустился в шахту. Начались новые заботы, новые думы — всё то, что мы называем прозаическим словом "будни" и что на самом деле является нашей жизнью — многоликой, многообразной, хотя и не всегда лёгкой.

Через несколько дней пришло письмо от Алексея Вахонина. Он уже в который раз просил помочь ему перевестись в Киселёвск и войти в наш коллектив.[9] Если честно, то я несколько побаивался этого, но, с другой стороны, отлично понимал, что надо продолжать бороться за человека, помогать ему. Перед тем как принять окончательное решение, я пошёл посоветоваться к парторгу шахты Ивану Михайловичу Брюзгину.

— Конечно, пусть приезжает, — сказал тот. — Мы ему все поможем. Поможем по-настоящему.

На другой день руководитель заводских коммунистов вызвал к себе начальника механического цеха А.Т.Клышко, мастера цеха Ж.Н.Супеса и долго беседовал с ними, советовался, как лучше встретить Алексея и лучше подойти к нему. Такое трогательное отношение к судьбе рабочего и спортсмена меня, конечно, приятно взволновало.

Так началась в Киселёвске на шахте "4-6" трудовая жизнь мастера спорта Алексея Вахонина. В моём дневнике, где велись записи о спортсменах, против фамилии Вахонина были самые высокие результаты. Особенно трудовые. Алексей оказался просто неутомимым тружеником. Он отдавался работе с вдохновением, со страстью.

Между прочим, мы с самого начала прикрепили к Алексею в воспитательных целях нашего тяжеловеса Николая Малинина, который тоже работал в механическом цехе.

Лёша весил 56 кг, Николай — 102 кг. Однако они всегда ходили вместе и крепко подружились.

Я не раз просил Малинина смотреть, чтобы Алексей всё выполнял образцово.

— Да что за ним смотреть, — пожал однажды плечами Малинин, — Алексей, работает во сто крат лучше меня. С ним, если хотите, просто невозможно работать: он постоянно рвётся вперёд, требует, чтобы наряды переписали в сторону увеличения.

А через несколько дней ко мне пришла жена Николая и стала жаловаться:

— Рудольф Владимирович, что же это такое? Лёшка и Коля работают вместе, делают одну и ту же работу, но Вахонин получает чуть ли не вдвое больше. Почему, я вас спрашиваю?

После этого разговора я записал в журнале против фамилии Вахонина короткое, но выразительное слово: "Победа". Эту победу Алексей одержал над самим собой. Это была победа всего нашего коллектива, победа труда, победа большая и значительная.

Думая об укреплении коллектива, я, разумеется, не имел права и не мог забывать о своей спортивной мечте. Кто хоть однажды побывал вторым, тот неизменно стремится стать первым. Это аксиома в спорте, и, если кто-нибудь уверяет вас в обратном, поверьте: он не искренен. Меня неотступно преследовало желание подняться на первую ступеньку в Советском Союзе. А значит, и на первую в мире.

Это хорошо понимали мои товарищи по труду, это чувствовали и в шахткоме, и в парткоме, и в комитете комсомола. Я часто слышал вопрос:

— Не нужно ли чем-нибудь помочь?

Но я отвечал отрицательно. Главную помощь нам уже оказали: создали один из лучших в стране залов, предоставили все возможности для тренировки. Остальное зависело от нас. Только от нас.

Я был уже вторым призёром чемпионата Союза, победителем III Дружеских игр, но продолжал работать на шахте, хотя мне и предлагали переходить в более спокойные, как говорится, "не пыльные" места. И я не жалею об этом. Конечно, было нелегко, но включённость в жизнь шахты и моих вечных друзей-шахтёров давала мне такой запас моральных и физических сил, что сие, право же, с избытком компенсировало любые издержки.

Спорт... Как он помогал мне в нелёгком шахтёрском труде! Та сила, которую я приобрёл в тяжелоатлетическом зале, давала себя знать почти каждый день и час. При аварийных случаях я довольно легко тащил на себе сварочный аппарат и 150-килограммовый трансформатор, пробираясь с этим грузом в самые отдалённые и труднодоступные уголки нашего подземного царства.

Видя ту пользу, которую я приносил бригаде, главный механик шахты А.Д.Котченко перевёл меня на должность главного дежурного электрика.

В этом назначении была одна сложность — теперь работать пришлось по сменам, то есть стало труднее планировать тренировки. И всё же я был счастлив. Новая должность несла в себе что-то неистребимо спортивное, от неё веяло духом борьбы, неукротимости. Порой казалось, что аварию невозможно ликвидировать, но я напрягался, заставлял себя мобилизовать все физические и умственные силы — и задача решалась. Решалась, и я видел, как снова спокойно и ровно работает родная шахта, и испытывал такое радостное чувство, которое, право же, сродни тому, что приходит к спортсмену в минуты великих побед.

Сколько разных интересных и трудных случаев и сейчас хранит моя память... Например, однажды ночью загорелся высоковольтный кабель. Авария грозила остановкой главного вентилятора и пяти важнейших участков. Диагноз был поставлен быстро: в муфте кабеля отгорела одна фаза на двенадцатиметровом столбе.

Я срочно вышел на линию. Был час ночи. Я один — один в кромешной тьме — полез на столб. Холодный ветер свирепо бил в лицо. Наверху, в темноте, было просто невозможно разделать кабель: его следовало снять вниз и только тогда думать о ликвидации аварии. В обычных условия такую работу выполняет — да и то не сразу — бригада из пяти или шести человек. Но сейчас, думал я, столько времени пройдёт, пока вызовешь людей, пока они соберутся... И решил попытать счастья сделать всё в одиночку.

Кабель был большим по диаметру, каждый его метр весил свыше двадцати килограммов.

Шесть метров кабеля я поднял с помощью тяги из верёвочных блоков, а остальные шесть метров пришлось тянуть, надеясь только на собственную силу. У меня не хватает умения рассказать, какое просто нечеловеческое напряжение пришлось перенести в ту ночь. Но я победил — и ток снова пошёл на шахту. Она ожила, а я, изнемогая от усталости, уселся на землю и долго прислушивался, ловя в ночи звуки жизни, доносившиеся с моей шахты. И был бесконечно счастлив. Так, вероятно, бывает счастлив хирург, слушая, как снова бьётся сердце спасённого им человека.

Наступил 1958 год. Год, от которого я ждал очень многого. Год, в котором я решил дать генеральное сражение Трофиму Ломакину. Это, конечно, ставило передо мной исключительные по сложности задачи. Ведь мало решить: я хочу выиграть у того или другого спортсмена. Надо точно знать свои силы, ещё точнее надо знать силы соперника, его возможности и его планы. Иначе проиграешь, а проигрыш всегда вызывает уныние, неверие в свои силы... Да чего там распространяться: поражение ещё никогда и никому не доставляло особой радости.

Вот почему, ставя перед собой цель начать единоборство с Трофимом Ломакиным, я прежде всего глубоко и всесторонне проанализировал все его тренировки. И решил, что занятия буду строить с таким расчётом, чтобы в течение недели опережать своего заочного пока соперника в подъёме тоннажа процентов на пятнадцать-двадцать. Очень большое место я уделил вопросу восстановления силы.

В общем, решительный поединок с Ломакиным начался ещё задолго до нашей личной встречи. Так оно, конечно, всегда и бывает. Иными словами, то, что происходит на соревнованиях, то, что видит зритель, — всего лишь маленькая — пусть и самая яркая, но маленькая — деталь в системе гигантской подготовки атлета.

Тренировки в тот период давались мне особенно тяжело. Я всё увеличивал и увеличивал нагрузки, доведя продолжительность каждого занятия до четырёх часов, а количество поднятого металла — в среднем до 15-16 тонн и максимально до 20 тонн. При всём том, что сие выполнялось после напряжённой работы на шахте. Я часто приходил домой к часу ночи. Но я знал, что мой организм, подготовленный всем предшествующим десятилетием тренировок, вынесет — должен вынести — планируемые нагрузки.

В марте 1958 года я принял участие в первенстве Центрального совета спортивного общества "Труд" и выиграл его со скромной суммой — 425 кг. Этому не следует удивляться — в отсутствие очень сильных противников я решил не пробовать предельные веса, а ещё раз уточнить технику, "прочувствовать" штангу и самого себя.

10 апреля 1958 года — за два дня до начала 33-го личного чемпионата СССР — я приехал в Донецк, столицу угольного Донбасса. Здесь всё напоминало мой родной город — и взметнувшиеся к небесам терриконы, и низкие, басовитые гудки электровозов, и даже лица людей. Только весна была иной — ярче светило солнце, а от снега не осталось даже воспоминаний, и сквозь землю пробивалась первая травка.

Участникам соревнований предоставили лучший зал города — Дворец физкультуры общества "Шахтёр". Здесь было много мест для зрителей, но они всегда оказывались заполненными. А у входа стояли сотни людей, которым так и не удалось достать билеты. И это ещё одно доказательство в моём споре того, представляет ли тяжёлая атлетика интерес как зрелище. Конечно, да!

Первые же выступления окончились сенсационно. Мало кто из зрителей сомневался в победе Стогова, но его обошёл молодой тогда спортсмен из Казахстана Степан Ульянов. Он блестяще выполнил жим, подняв штангу весом 107,5 кг — на 10 кг больше, чем его грозный соперник. Такое бурное начало откровенно выбило Стогова из колеи, он уже не смог собраться, стал уступать в каждом из последующих движений и в итоге проиграл. Степан Ульянов впервые стал обладателем золотой медали.

Это, пожалуй, всё, что я запомнил до своего выступления. Соревнования шли своим чередом, приносили одним участникам радость, другим — огорчение. Устанавливались новые мировые и всесоюзные рекорды, но я был вне всего этого. Я гулял по улицам, потом выехал за город и долго бродил по степи, освещённой весенним солнцем. Бродил, прилагая все силы к тому, чтобы не думать о близких уже поединках. Предстоял огромный расход нервной энергии, и нужно было бережно сохранить её до решающего момента.

Наконец наступил долгожданный день. Я начал готовиться к борьбе, в которой моим наставником и руководителем вызвался быть Алексей Медведев. Ни о чём лучшем нельзя было и мечтать. Мне помогал человек, которому можно было довериться во всём.

Секунда в секунду по расписанию начался предварительный церемониал. В комнате для взвешивания я встретился с Трофимом Ломакиным. На сей раз он почти не разговаривал со мной и всё время отворачивался. Со стороны это выглядело не очень красиво, но я понимал: в такие минуты на авансцену выступают спортивная злость, неодолимое желание не уступить завоёванное, удержать вершину.

Весы показали, что я на полтора килограмма легче своего противника. Это значило, что ничья уже никак не могла устроить Ломакина. Для победы ему была нужна только бОльшая, чем у меня, сумма.

Через какое-то время судья при участниках вывели нас на парад — двадцать восемь сильнейших в стране средневесов.

Как известно, состязания в классическом троеборье всегда начинаются с жима. Все, в том числе и я, предполагали, что уж здесь-то Ломакин имеет бесспорное преимущество. Но получилось иначе. Трофим остановился на весе 137,5 кг, а я сумел поднять 140 кг и, счастливый, пошёл в раздевалку.

Там я сел в углу и начал спокойно, медленно расшнуровывать ботинки, чтобы дать отдых ногам. Но тут ко мне подошёл Алексей Сидорович Медведев:

— Рудольф, ты думаешь на этом остановиться?

— Конечно.

— А я советую идти на побитие мирового рекорда. У тебя это прекрасно получится.

— Думаете, получится?

— Уверен. Абсолютно уверен!

Говорил он это спокойно и, как всегда, неторопливо, но в его голосе слышалась такая убеждённость, что я как-то сразу начал зашнуровывать свои ботинки и весело, заражаясь энтузиазмом товарища, крикнул:

— Давай!

Мировой и всесоюзный рекорд в жиме для атлетов среднего веса принадлежал тогда Григорию Новаку и был равен 143 кг. Он был установлен в 1949 году. Девять лет лучшие атлеты у нас в стране и за границей тщетно пытались перешагнуть этот рубеж.

Может быть, и я не решился бы посягнуть на эту "святыню", но всё произошло настолько неожиданно, настолько быстро, что я даже не успел понять как следует, на что замахнулся.

И рекордный вес был взят. Я стал обладателем первого в моей жизни мирового рекорда.

Зал взорвался аплодисментами, в раздевалке меня начали качать товарищи-штангисты, своими сильными руками подбрасывая чуть ли не к самому потолку. А в углу, спокойно и приветливо улыбаясь, стоял Алексей Медведев. Я вырвался из "плена", подбежал к нему, пожал его богатырскую руку и от всей души поблагодарил за своевременный и неоценимый совет.

После небольшого перерыва все перешли к рывку. Это было моё "коронное", самое любимое движение, в нём я имел — во всяком случае по предварительным подсчётам — преимущество перед Ломакиным.

Первый подход я заявил на 125 кг. Каково же было моё удивление, когда Ломакин объявил, что пропустит этот вес и начнёт со 130 кг. Кое-кому это удивление может показаться непонятным, и я постараюсь его объяснить.

Дело в том, что за всю историю своих выступлений на помосте (а я эту историю знал наизусть) Ломакин никогда не начинал рывок с веса большего, чем 125 кг или, в крайнем случае, 127,5 кг. И вдруг — такое решение. Было совершенно ясно, что Ломакин потерял самообладание и столь необходимое в решающие минуты хладнокровие подменил азартом. Ох, уж этот азарт — он ещё никому и никогда не приносил добра. Подвёл он и моего соперника: все три попытки Трофима оказались неудачными, и он в результате получил нулевую оценку.

После этого выступать мне, конечно, стало куда легче. Нервное напряжение сразу спало. В третьем подходе я сравнительно легко вырвал 135 кг, в толчке поднял 165 кг и с суммой (довольно высокой в то время) 440 кг впервые за свою более чем десятилетнюю спортивную жизнь стал чемпионом страны.

На следующий день на моё имя стали приходить поздравительные телеграммы. Первая, как и следовало ожидать, пришла от Вали.

С высоким званием чемпиона поздравляли меня товарищи по шахте, партийная, комсомольская, профсоюзная организации, друзья-спортсмены из Киселёвска... Среди многочисленных весточек на моём столе в номере донецкой гостиницы лежала и телеграмма из далёкого сибирского села от Максима Григорьевича Вельского. Не скрою, она доставила мне особенно большую радость. Я долго вертел её в руках, ещё и ещё раз думая о замечательном русском человеке, о моём самом дорогом и умном учителе. Как бесконечно хотелось мне в ту минуту оказаться рядом с Максимом Григорьевичем и сказать ему от всей души великое спасибо. Сказать, что в и моей нынешней победе, и в победах, которые ещё будут, есть очень и очень большая его заслуга.

Как-то один из близких друзей попросил меня рассказать, о чём думает спортсмен в минуты большой победы. Вот тогда я и стал вспоминать: какие мысли владели мною в тот вечер, когда я впервые в жизни стал чемпионом своей страны. Какое чувство владело мною в те минуты — радость, удовлетворённое тщеславие, гордость? Нет, я отчётливо помню, что думал тогда, что мировой рекорд в сумме — 450 кг — всё ещё принадлежит Трофиму Ломакину и надо будет уже скоро, очень скоро начинать штурм этого рубежа.

Я думал о будущем, о новых победах, а жизнь между тем шла своим чередом. Я уделял всё больше и больше внимания своему коллективу физкультуры, в котором росли замечательные атлеты и замечательные люди. Спорт делал с ними буквально чудеса.

Я уже называл мастеров спорта, выросших на нашей шахте. Но росли не только их технические результаты, не только число поднятых ими килограммов. Росло их гражданское самосознание, их трудовая закалка, улучшался их моральный облик. Я вспоминаю, например, Георгия Матвейчука. Его нам прислали со своеобразным "рекордом": ни на одном рабочем месте парень не мог продержаться дольше двух месяцев. В одной из служебных характеристик чёрным по белому было написано: "...ленив, не способен ничем увлекаться".

Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как мы вовлекли Георгия в секцию штанги, и я увидел (да и не только я, конечно), как чудовищно несправедливы эти слова. Георгий стал одним из самых любимых и самых удивительных моих учеников. "Не способный ничем увлекаться" человек полюбил тяжелоатлетический спорт и стал проявлять по отношению к нему настоящий фанатизм. Ради штанги он мог без громких слов совершить любой подвиг. После смены Гоша (так мы называли, любя, этого парня) часа два отдыхал и затем приходил в зал, где ежедневно занимался по четыре-пять часов. Этот напряжённый творческий труд не пропал даром: в течение всего двух лет Георгий прошёл путь до мастера спорта и надолго стал бессменным чемпионом Сибири и Дальнего Востока.

И, конечно, все эти два года, а потом ещё долгое-долгое время Матвейчук трудился на нашей шахте. Он стал прекрасным забойщиком и зарабатывал в среднем (по старым деньгам) 3000-3500 рублей. Но их ему никогда не хватало, поскольку у Гоши была одна ощутимая слабость: он любил поесть. Да так, что, увидев его, официантки в панике бежали на кухню и кричали поварам:

— Пошевеливайтесь, ребята, Матвейчук идёт!

В нашем коллективе вырос Вахонин, стали мастерами спорта Ащеулов, Коржов и многие другие.

По стране неслась, как весенний поток, набирала силы и ширилась волна II Спартакиады народов СССР. И мы, конечно, тоже мечтали внести свой вклад в её богатырский размах.

Команда у нас подобралась сильная, ровная и волевая. За три недели до соревнований мы собрались в живописнейшем месте под Новокузнецком в доме отдыха "Торгай". У меня и ещё у трёх товарищей как раз подошло время очередного отпуска, остальным пришлось брать отпуска за свой счёт. Это наносило им известный материальный урон, но все ребята проявили себя как истинные патриоты своей шахты, своего коллектива. Они много работали — не жалея ни сил, ни времени. Строго соблюдали режим. Выступали с лекциями перед отдыхающими.

Однако, как известно, постоянно всё хорошо быть не может. Не обходилось без трудностей и у нас. Особенно много приходилось работать с Вахониным. Несмотря на огромные сдвиги, происшедшие в поведении этого человека, он оставался необычайно крепким орешком. Лёша был настолько непослушным, что иногда приходилось в буквальном смысле брать его за руку и уводить с тренировки. Вахонин часто прямо-таки по-детски капризничал.

Иногда, чтобы добиться от него желаемого, приходилось говорить диаметрально противоположное тому, чего требовали обстоятельства: он любил всё делать откровенно наоборот. Я часто задумывался над тем, каким способом выжечь из Лёши этот непонятный, чисто детский негативизм. Но никакие слова тут не помогали.

В один из дней мы тренировались, как обычно. Занятие подходило к концу. Алексей получил уже достаточную нагрузку, я видел, что он на пределе, и сказал, забыв, с кем имею дело:

— Кончай делать толчковые тяги. Хватит.

Эффект получился, как всегда, противоположным: мой непокорный ученик, верный своему принципу делать всё наоборот, попросил товарищей:

— Прибавьте-ка, ребята, ещё блинов...

В результате на штанге оказалось сто восемьдесят килограммов. Первый раз Вахонин хвастливо поднял этот колоссальный для него груз до коленей, но во второй раз огромная тяжесть пригнула его к земле. Атлет, увы, потянул спину. Да так, что при всём своём гипертрофированном самолюбии, при всей своей колоссальной выдержке не смог скрыть мучившей его боли. И идти сам в помещение уже не смог — пришлось тащить его на руках. Три дня Вахонин пролежал в постели, и наш массажист-любитель Кошкин с трогательной заботливостью грел наказанному капризуле спину горячим песком.

Зато с педагогической точки зрения эта история имела положительный эффект. Но она, оказывается, ещё вовсе не закончилась, и дальнейшее воспитание Вахонина дорого обошлось нашему коллективу. Расскажу об этом подробнее.

В июле наша команда приехала в Ленинград, где проходили финальные состязания II летней Спартакиады народов РСФСР. По всем данным, мы имели реальные шансы занять первое место и отправиться на соревнования союзного масштаба. Но...

Перед самым началом борьбы на помосте я договорился с Алексеем, что он начнёт жим с 85 кг. Этот далеко не предельный для него вес я выбрал, учитывая тяжесть полученной им недавно травмы и необходимость зачёта в первом подходе.

Однако за несколько минут до выхода на помост Алексей в разминочном зале с удивительной лёгкостью выжал 80 кг и... закапризничал:

— Почему ты заказал такой маленький вес для первого подхода? — обратился он ко мне.

— Ты же понимаешь, что мы обязаны выступать только наверняка.

— Закажи девяносто. Осилю.

— А если не осилишь?

— Осилю.

Ну кто не допускал слабостей и ошибок? Я поддался на уговоры Алексея и попросил в секретариате сделать необходимые изменения.

Через двадцать минут я уже жалел о допущенной оплошности: первый подход оказался бесплодным. За ним — второй и третий. В результате Вахонин получил нулевую оценку.

Как описать наше состояние, как передать то, что чувствовали в тот поистине трагический момент мои ученики и товарищи по команде? Мы стояли и горевали: пропал, пошёл прахом весь наш огромный труд, все наши светлые мечты и надежды — с нулём первого места в командном зачёте не займёшь. Все смотрели на Вахонина злыми, можно даже сказать, ненавидящими глазами.

Он не выдержал этой психологической атаки и... зарыдал. Парень, которого самые отчаянные головы называли "человеком без нервов", который всегда стеснялся даже жестом выдать какую-нибудь свою слабость, лил слёзы, как мальчишка. Я смотрел на него и удивлялся. Смотрел и... радовался. Да, радовался! Радовался, во-первых, потому, что увидел: у этого крепко потёртого жизнью человека, оказывается, есть тонкая душа, есть чувство ответственности, есть понимание долга перед товарищами. До поры до времени всё это было спрятано слишком глубоко, но всё это обнаружил случай.

Во-вторых, я радовался потому, что понял: этот трагический случай научил Вахонина многому и заставит — непременно заставит — совершить переоценку жизненных приоритетов, по-новому взглянуть на своё поведение.

Для усиления эффекта мы на следующий день устроили коллективное обсуждение поступка Вахонина. Мастера спорта, друзья Алексея — Матвейчук, Ащеулов и Коржов — единодушно потребовали:

— За неподчинение тренеру, за несоблюдение спортивной дисциплины нужно дисквалифицировать Вахонина на год...

Теперь всё зависело от меня. Товарищи сами попросили не спешить в этом деле и принять решение через сутки.

Вечером я прогуливался в парке. Ветер с Невы приносил приятную свежесть. Назавтра мне предстояло выступать самому, но мысли неотступно кружились вокруг Вахонина.

Я очень хорошо знал все его слабости. Однажды я уже отвёл от него суровое наказание, и он в конце концов доказал, что это доверие не было лишено основания: стал мастером спорта по тяжёлой атлетике. Знал я, наконец, и то, как много значит спорт в жизни Алексея.

— Пусть остаётся в строю, — объявил я наутро команде. — Но пусть раз и навсегда сделает из всего случившегося выводы.

Вечером, после того, как я победил в своей весовой категории, Алексей подошёл ко мне:

— Спасибо, Рудольф Владимирович. Я очень, очень сожалею о случившемся и обещаю, что ничего подобного не повторится.

— Ну что ж, Алексей, — ответил я ему в тон. — Если ты действительно сделал правильные выводы, то сможешь ещё очень многого добиться. Прославишь и своё имя, и нашу шахту, и, может быть, даже нашу страну...

Как показала жизнь, Вахонин в общем и целом сдержал своё слово, а моё предсказание тоже сбылось.

В августе мне вновь посчастливилось принять участие в финале Спартакиады народов СССР. На этот раз всесоюзный помост был установлен на закрытых теннисных кортах общества "Шахтёр" в Сокольниках. Перед началом соревнований мне в торжественной обстановке было вручено пять медалей за установленные в различное время мировые рекорды.

Как и прежде, главными своими соперниками я считал Трофима Ломакина и Василия Пегова — старого знакомого. Но Ломакин незадолго до старта заболел и слёг в госпиталь. Поэтому первое место и звание чемпиона II Спартакиады народов СССР я завоевал сравнительно легко, набрав в сумме 445 кг.

Победа на Спартакиаде народов СССР стала для меня двойным праздником — она открыла мне доступ в сборную команду Советского Союза, которая должна была через месяц отправиться на чемпионат мира в Варшаву.

Итак, до чемпионата мира, в котором мне предстояло впервые участвовать, оставалось немногим больше двадцати дней. Наша команда приехала на тренировочный сбор в подмосковный посёлок Балашиха. Уютный и просторный зал, тишина, лес, уходивший вдаль и пахнувший смолой, хвоей и прелым листом — всё создавало условия для работы и хорошего отдыха.

Я резко снизил нагрузки, желая отдохнуть перед решающими встречами. К тому же у меня немного побаливала травмированная однажды спина. К счастью, боль вскоре прошла, и моё настроение заметно улучшилось. Как и всегда, тренируясь, я неизменно экспериментировал. Именно тогда мне удалось сделать открытие, которое потом ещё много раз подтверждалось на практике: за счёт умышленного создания небольшого кислородного голода, а также предварительного натуживания всех мышц верхнего пояса перед стартом удаётся добиться резкого улучшения чувства равновесия, а также общего мышечного чувства. Используя этот приём, я тогда впервые на тренировке выжал 150 кг. Моим "ассистентом" и судьёй при этом (я действовал по его хлопку) был всё тот же Алексей Медведев.

В столицу братской Польши мы отправились поездом. В команду помимо меня входили Владимир Стогов, Евгений Минаев, Виктор Бушуев, Фёдор Богдановский, Аркадий Воробьёв и Юрий Власов. Ехал с нами и мой неизменный Алексей Сидорович Медведев. Я к тому времени уже привык к нему, к его дружеским советам, и оттого, что этот человек был рядом, чувствовал себя как-то особенно радостно и спокойно.

Нас разместили в современной, прекрасно оборудованной гостинице, носящей имя своего красивого, поднятого из руин города.

В среднем весе главными претендентами на золотую медаль, по заявлениям прессы, считались американец Джим Джордж, поляк Иренеуш Палинский и автор этих строк.

Лично я больше всего опасался Джима Джорджа. Для этого, конечно, имелись все основания. Американец отлично проявил себя в Мельбурне, где установил мировой рекорд в рывке и взял огромный вес на грудь, а в 1958 году в Стокгольме Джордж просто упустил победу, совершив одну досадную для него ошибку, и стал вторым с весьма внушительным результатом. Было ясно, что в Варшаве он приложит все усилия, чтобы взять реванш за прошлые неудачи.

Наступил день открытия соревнований. Столица народной Польши предоставила для нас свой лучший, самый благоустроенный зал — "Гвардия". У входа реяли флаги двадцати стран, приславших сюда своих силачей. Тысячи зрителей до отказа заполнили вместительные трибуны этого уникального спортивного сооружения. Парад и торжественная часть длились недолго. Нас приветствовали председатель городского совета Варшавы Владислав Мазуровский, а также президент Международной федерации тяжёлой атлетики господин Бруно Нюберг.

— Мы желаем всем удач и успехов! — сказал он в заключение своей маленькой речи.

Хорошие слова, но я слушал их и думал: так никогда не бывает и не будет. К одним действительно придёт удача, а вот других посетит разочарование. Таков спорт, такова его суть, и тут уж ничего не поделаешь.

В тот же день начали борьбу атлеты легчайшего веса. Мы все остались болеть за нашего маленького Стогова. "Геркулесом в миниатюре" называли журналисты этого замечательного спортсмена в 1955 году, когда наш Владимир завоевал свою первую золотую медаль чемпиона СССР и так же блестяще дебютировал на чемпионате мира в Мюнхене. Нынешнее его выступление на мировых форумах было уже четвёртым по счёту. Владимир работал с прежней безотказностью и опять уверенно победил с первоклассной суммой — 332,5 кг. Вторым стал поляк Мариан Янковский, а третьим — молодой венгерский шахтёр из города Татабанья Имре Фёльди.

Я помню, как особенно дружно и горячо аплодировали ему тогда варшавяне. Они словно угадывали, что в недалёком будущем Фёльди вырастет в одного из самых великих бойцов тяжелоатлетического помоста.

Вечером мы гуляли по улицам Варшавы с новым — теперь уже четырёхкратным — чемпионом мира. Конечно, Володя Стогов был весел и говорлив.

— Тебе хорошо, — сказал ему Виктор Бушуев.

— Тебе тоже скоро будет хорошо, — ответил Володя. Все дружно рассмеялись.

До начала состязаний полулегковесов все без исключения отдавали пальму первенства Исааку Бёргеру.

— Вот наш главный козырь, наш бесспорный фаворит, — говорил о Бёргере руководитель и тренер американской команды, хорошо известный в спортивном мире Боб Гофман.

А Томми Коно явился в зал с огромным букетом роз, надеясь вручить их после победы своему знаменитому другу. Однако делать это Коно не пришлось. Трогательную церемонию "сорвал" молодой офицер Войска Польского Мариан Зелинский. Его дуэль с американцем стала одной из главных и волнующих страниц варшавского чемпионата.

Поначалу казалось, что предсказания специалистов и прессы сбудутся: после жима Бёргер вышел вперёд, зафиксировав 112,5 кг. Мариан отстал от него на 2,5 кг. Однако после рывка оба спортсмена сравнялись: в третьем подходе Зелинский повторил свой же рекорд мира, а в четвёртом, дополнительном подходе на килограмм улучшил его, показав блестящий результат: 113,5 кг.

Настал кульминационный момент. Зал, понятно, горячо болевший за земляка, был наэлектризован. Борьба шла под сплошной, неумолчный, всё нараставший гул. Исаак Бёргер уже закончил состязание, показав в толчке 140 кг. У Мариана был зафиксирован результат 137,5 кг и оставался всего один подход. Он попросил поставить на штангу 142,5 кг, смело подошёл к снаряду и в блестящем стиле взял этот вес.

Что тут стало твориться! К победителю бросились товарищи по команде и тут же, на сцене, начали качать его. Пять тысяч зрителей вскочили со своих мест и принялись скандировать, размахивая программками, как флажками.

— Пусть живёт сто лет наш Мариан!

— Сто лет пусть живёт!

Чествование героя чемпионата польского атлета Мариана Зелинского длилось долго.

Это было восхитительное и, конечно, трогательное зрелище. Оно не могло никого оставить равнодушным.

Всё ближе, всё неотвратимей надвигался час моего дебюта. Я перестал посещать зал "Гвардия", стараясь больше не думать о том, что происходит и должно происходить там. Конечно, совсем отключиться было нелегко. Неимоверным напряжением воли я посылал свою мысль в родной шахтёрский городок Киселёвск и прикидывал, как лучше дооборудовать спортивный зал и правильнее распределить тренировочные группы.

Кроме того я думал о рационализаторском предложении по наиболее эффективной разгрузке вагонов на шахте, которое я начал разрабатывать со своим другом Николаем Речковым, да так и не довёл до конца... Но из-за всего этого нет-нет да и проглядывало холёное, надменное, невозмутимое лицо Джима Джорджа.

Томительные часы ожидания подходили к концу. На следующий день работать предстояло уже мне. Мне и Фёдору Богдановскому. Его соперником был Томми Коно. Ленинградец уже несколько раз уступал единоборство "железному гавайцу", и это давило на него неизмеримым моральным грузом. Я зашёл в комнату нашего богатыря и увидел на его столе маленький флакон и коробочку с таблетками. Они должны были помочь уснуть этому абсолютно здоровому, но сейчас такому беспокойному человеку.

— Эх, Фёдор, Фёдор, — прошептал я про себя, — что принесёт нам грядущий день?

Вечером в мою комнату шумно ввалился Витя Бушуев — он только что стал чемпионом мира в лёгком весе. На меня лично это известие подействовало лучше всяких таблеток и ровно в двенадцать, прослушав по радио бой кремлёвских курантов, я погрузился в крепкий сон. Ай, спасибо тебе, Витя Бушуев! Ты, наверное, до сих пор не знаешь, как помог тогда мне!

Я проснулся в отличном настроении. Отдёрнул шторы — и в глаза ударил ослепительный солнечный свет: день выдался на славу. Я проделал несколько гимнастических упражнений и принял душ, а потом отправился в ресторан, где нас уже ожидала приветливо улыбавшаяся официантка.

— У нас сегодня очень много вкусных вещей, — мило сообщила она.

Увы, меня эта фраза ничуть не обрадовала: я знал, что мой завтрак должен был быть предельно ограниченным, ибо утром весы показали, что у меня лишние полтора килограмма. И от них следовало избавиться до начала взвешивания.

Начало выступления нашей весовой категории было назначено на восемнадцать часов.

Но уже в полдень я мысленно представил себя на помосте. Начал потихоньку собирать вещи — очень аккуратно и спокойно. Вот бандаж, напульсники, сухие носки, штангетки. Немного спирта для натирания ног. Ремень — не очень широкий, потому что правилами его размеры ограничены. Нашатырный спирт, полотенце, мыло, два тёплых костюма и электрическая грелка с длинным — в двадцать пять метров — шнуром. Вот и весь нехитрый, но абсолютно необходимый арсенал штангиста.

До посадки в автобус оставалось всего несколько минут. Я подошёл к плотно закрытому окну... Сквозь ослепительно чистое стекло было видно, как внизу по широкому проспекту одна за другой несутся машины, вереницами спешат люди... А в номере стояла удивительная, пугающая тишина. На мгновение мне показалось, что я оглох, что со мной происходит что-то необъяснимо страшное. Но уже через несколько секунд я почувствовал, как кровь прихлынула к голове, как руки инстинктивно потянулись вниз, словно стремясь уже сейчас сжать пальцами гриф невидимой штанги.

— Что ж, — сказал я самому себе, дабы прогнать тягостную тишину и убедиться в естественности происходящего, — скоро начнётся бой. Самый главный бой в моей жизни.

Мы ехали по шумным улицам Варшавы. Ехали, спешили: спортсмену просто необходимо попасть в зал хотя бы за час до начала состязаний. Ведь нужно так много сделать: осмотреть помост, проверить гриф штанги, попробовать покрутить его, примериться, то есть почувствовать снаряд, освоиться с ним. Перед борьбой, которую мне предстояло вести, ничего нельзя было считать мелочью. Впрочем, это относится ко всякому соревнованию и ко всякому спортсмену.

Приближался момент взвешивания. Тут тоже существует своя тактика, свои законы, свои маленькие хитрости. Все участники нашей весовой категории уже прошли через весы, а Джордж, Палинский и я всё медлили, выжидая, когда кто-нибудь из нашей тройки отважится стать первым. Наконец я прошёл за ширму, отделявшую весы от сцены, но взвешиваться не стал, а лишь спросил у немецкого судьи, сколько сейчас времени.

— В вашем распоряжении ещё двадцать минут, — учтиво ответил тот.

Я вышел на сцену. Туда как раз поднялся Яков Григорьевич Куценко.

— Уже взвесился? — спросил он.

Рядом были мои соперники. Я решил немного схитрить и ответил:

— Да, взвесился.

— Сколько?

— Восемьдесят два пятьсот, — назвал я первые пришедшие в голову цифры.

Услышав этот диалог, на весы отправился сначала Палинский, а за ним и Джордж.

Через несколько минут они вышли из-за ширмы и погрозили мне пальцами: дескать, вот ты какой хитрый, провёл нас... Я снова зашёл за ширму, посмотрел протокол, "согнал" ещё двести граммов и взвесился. Теперь я был легче моих соперников, и это уже давало мне какое-то преимущество. Вот как оно бывает!

Нас вывели на сцену и стали представлять. Когда назвали мою фамилию, кто-то из зала крикнул:

— Давай-ка выдай уголёк сверх плана!

Может, это был какой-нибудь турист или служащий советского посольства, но эти слова обдали меня теплом родного дома.

Когда были названы все участники, мы ушли за кулисы. И тут началась своя "возня" — может быть, не очень приятная, но совершенно необходимая. Кто-то чем-то натирался, кто-то выполнял специальные упражнения, а кто-то просто молился, пристроившись в уголке.

Для того чтобы максимально сохранить энергию и не тратить лишних сил на разминку, я спокойно сидел, закутавшись в одеяло, с подключённой на полную мощь грелкой.

Ещё задолго до начала чемпионата у меня был составлен точный график подходов, и сейчас я решил твёрдо придерживаться его. К моему большому удивлению, поляк и американец оказались просто недостаточно подготовленными для такого ответственного состязания. Они уже закончили жим, когда я объявил, что сделаю первый подход. Я начал со 137,5 кг и закончил на 145 кг, использовав все три подхода.

После рывка, который мои соперники также закончили с весьма посредственными результатами (а я здесь в четвёртом, дополнительном подходе установил новый мировой рекорд — 141 кг), стало ясно, что настоящей борьбы за первое место уже не получилось. Толкнув 170 кг, я опередил своего ближайшего соперника на 25 кг и с суммой 457,5 кг завоевал золотые медали чемпиона мира и Европы. А Джим Джордж, которого я так боялся, остался лишь на третьем месте.

Вскоре нас вызвали для награждения. В наступившей тишине раздался торжественный наплыв и через секунду под сводами зала зазвучала величественная мелодия Государственного Гимна Союза ССР.

Его играют недолго, но за этот короткий промежуток времени перед глазами ещё раз, как в кинематографе, промелькнули кадры моей жизни. Простой рабочий человек, советский шахтёр, я стоял теперь на вершине спортивной доблести. Я стоял и думал о пути, который прошагал от новичка до чемпиона мира. Стоял и думал: победу можно объяснить многими обстоятельствами, но главное из них всё же то, что я верил в свою мечту и смело шёл к её осуществлению.

Пусть же этот пример хотя бы в какой-то мере вдохновит и вас, мои дорогие друзья, мои читатели. Пусть и у каждого из вас будет своя мечта — светлая и красивая. Пусть и у вас хватит сил дойти до неё.

XI

Дата добавления: 2015-07-15