Концепция неявного знания М.Полани

2.2.1.Что такое неявное знание? Вхождение концепции неявного знания в современный научно-философский контекст было непростым. Только исторически назревшая необходимость соотнесения философско-научных построений с фактами исторической практики реального развития научно-теоретического знания, неизбежная для подлинно научного подхода, смогла развеять гипнотический туман сциентизма как идеологической «подкладки» научно-философского позитивизма. Реальная история развития научно-теоретического знания оказалась неизмеримо богаче и интереснее, чем это представлялось позитивизму первой половины двадцатого столетия. И, для того, чтобы в ней разобраться, современная философия обращается к исследованиям в области неявного знания.

В конце 50-х гг. 20-го века известный американский химик и философ Майкл Полани убедительно продемонстрировал и обосновал наличие невербальных предпосылок в научных теориях, то есть таких предпосылок, на которые учёный опирается в своём исследовании, но которые при этом не могут быть вербализованы, то есть выражены словесно. Сам М.Полани пишет об этом так: «…в самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки передать невозможно»[7]. Знание такого рода называется неявным знанием (implicit knowledge). В своём исследовании М.Полани опирался на исследования М.Мерло-Понти, различавшего молчаливое и вербальное cogito, когда вербализация предстаёт как актуализация «латентной интенциональности» поведения[8]; а также на понятие гештальта, которое означает конкретный тип «видения» фундаментальных гносеологических базовых понятий, управляющих индивидуальным познавательным процессом в целом. М.Полани отмечает, что неявное знание – это периферическая часть общего знания субъекта, которая подобно инструменту ремесленника (например, молотку), не находится в центре его внимания, но без которой сам процесс познания как таковой был бы невозможен. В основном эта часть знания представляет собой совокупность базовых принципов, на основе которых строится собственно сам процесс познания.

Разумеется, понятие неявного знания является нетрадиционным для современного научного подхода, десятилетиями вырабатывавшегося в рамках позитивизма и аналитической философии. Тем не менее, необходимо понимать, что оно никоим образом не противоречит общегносеологическим представлениям о знании, восходящим ещё к Платону. Действительно, по Платону знание есть припоминание того, что душа имеет в себе, но не осознаёт. Следовательно, суть познания – воспоминание. Эту платоновскую идею можно интерпретировать следующим образом: изначально душа содержит в себе некое знание, но не подозревает об этом; то есть душа содержит в себе знание (любое) как неявное, а затем это неявное знание постепенно, в результате размышлений, как бы проявляется. Таким образом, возможна следующая онтология знания по Платону: знание изначально носит неявный характер, а сам процесс познания есть процесс выявления, экспликации этого неявного, скрытого знания.

Современная теория познания пришла к выводу, что «человек знает больше, чем может выразить в языке и знаково-конструктивной деятельности»[9]. Представляется, что «зазор» между знанием и его теоретическим выражением как раз и «заполнен» именно неявным знанием. В познании, в том числе и научном, необходимо различать «область действия», то есть область научно-теоретических, в том числе и математических построений, имеющих символическую форму, и «область понимания», то есть область осмысления, связанную с «имманентным Я», через которую в область действия проникает «естественный свет разума»[10]. Согласно неклассической философской установке знание не всегда может быть вербализовано и рационализировано. Такой подход позволяет включать в область знания и элементы неявного характера. При этом под неявным знанием необходимо понимать «индивидуальный опыт данной личности», её «неизречённый интеллект», необходимый для профессиональной деятельности этой личности, и вырабатываемый, наращиваемый на практике; «личностный коэффициент», представленный не только различного рода предпосылками и ценностями, но и своего рода «образными» матрицами и стереотипами, с помощью которых новая информация … понимается и интепретируется, вписывается в конкретный социокультурный контекст»[11].

Стремление к научному исследованию неявных элементов знания фактически означает признание возможности рационального изучения нерациональных механизмов мышления, и, прежде всего, интуиции, а также признание возможности исследования научно-теоретических предпосылок любого типа – как собственно научных, так и онто-гносеологических а также ценностных. В этом смысле «Иррациональное предстаёт как новое, ещё неотрефлектированное, допонятийное, не принявшее логически определённые формы знание. Оно ещё проблематично, необоснованно, но уже присутствует как необходимый творческий компонент познавательной деятельности.»[12]. Очевидно, что такой подход существенно расширяет горизонты научно-философского исследования.

Важно понимать, что стремление к исследованию неявно-интуитивных механизмов познания приводит к изменению самого представления о рациональности, при котором для понимания рациональности, которая не отождествляется с концептуализацией и логизацией, необходимо подключение факторов доконцептуального порядка[13]. При этом явное знание связывается как с рационально-логическим аспектом мышления, так и с интуитивно-нерациональным, а неявное знание – только с интуитивно-нерациональным. Вообще познание – это целостность, включающая эмпирическое «я» как «жизненный мир и повседневность»[14].

Неявное знание продуцируется в познавательной деятельности субъекта, в том числе и в научном познании, наряду с явным знанием, которое и представляет собой настоящую цель научного познания. Можно сказать, что в неизбежном продуцировании неявных элементов проявляется особая специфика мышления и научно-познавательной деятельности, что может рассматриваться как закономерность. Неявное знание личностно, то есть не существует вне связи с субъектом, поскольку его формирование и усвоение происходит на личностно-индивидуальном уровне, то есть на примерах, по образцам, а не вследствие теоретического изучения. В реальном познавательном процессе явное и неявное знание неразделимы. Важно понимать, что неявное знание неоднородно: часть его вырабатывается конкретным субъектом вместе с новым знанием или методом и приёмом, а часть его усваивается вместе с научной традицией.

2.2.2.Научная традиция и неявное знание. Здесь возникает следующий вопрос: коль скоро без опоры на неявное знание процесс познания невозможен, а в учебниках содержится только явное знание, то каким же образомнеявное знание транслируется от субъекта к субъекту и от поколения к поколению? Для этого и существует научная традиция. Собственно, сама научная традиция – это и есть неявное знание в полном смысле этого слова.

С точки зрения методологии неявного знания, усвоение научной традиции невозможно без выработки творческого элемента, посредством которого конкретная научная традиция как бы «встраивается» в мышление конкретного субъекта познания. Формальное усвоение традиций в науке, предполагающее только явный уровень познания, не способствует формированию творчески мыслящего субъекта научного познания и его позитивному развитию.

Научная традиция транслируется на неявном уровне, посредством так называемых куматоидных «социальных эстафет»[15]. М.А. Розов выделяет два типа научных традиций: 1) научные традиции, связанные с воспроизведением непосредственных образцов деятельности, в развитии которых основную роль играют личные контакты; 2) научные традиции, предполагающие текст в качестве посредника. Однако научные традиции как первого, так и второго типа включают в себя неявные элементы. Например, для того, чтобы применить метод доказательства явно излагаемой теоремы (например, теоремы Пифагора), необходимо продуцировать неполностью вербализуемые интуитивные элементы.

Очевидно, что эта новая интерпретация научных традиций существенно усложняет и обогащает картину исторического развития науки. Это же приводит к новой оценке роли научного сообщества в развитии науки и всей цивилизации в целом, что, в частности, можно увидеть у Т.Куна в его работе «Структура научных революций». Он считает, что гений создаёт новые образцы знания и новые модели мышления, которыми как бы «заражает» окружающих. Действительно, гений создаёт новые научные школы, которые являются основной формой развития научной деятельности.

2.2.3. Атрибутивные свойства неявного знания. М.Полани утверждает, что базовые принципы познания, составляющие в совокупности «инструмент» познания, по аналогии с инструментами ремесленника, не находятся в центре внимания субъекта познания, поэтому в научной теории никак не специфицируются, то есть терминологически не определяются и полностью остаются за её рамками. Таким образом, определяющим свойством неявного знания является его неспецифицируемость, которая означает невозможность его сознательной реконструкции, поскольку «если какая-то совокупность предметов попадает в наше периферическое сознание и становится бессознательной, мы, в конечном счёте, полностью теряем их из виду, ив принципе не можем сознательно реконструировать.»[16]. Собственно, эта неспецифицируемость неявного знания и делает его подлинно «неявным». По М. Полани, «мы живём в этом знании, как в одеянии из собственной кожи»[17]. Длянаучного познанияэто означает, чтонеявное знание является не только «инструментом», но и условием возможности научного познания как такового, и, следовательно, неявное знание, по М. Полани, является «инструментом» и условиемвозможности самого построения научной теории.

Для иллюстрации и разъяснения основных свойств неявного знания М. Полани обращается к естественным наукам и математике, которая вообще занимает особое место в исследованиях М. Полани. Действительно, по М. Полани «установление этой опоры на опыт (то есть практическое освоение научной теории, условием чего является неявное знание – прим. автора) невозможно без личнойпричастности учёного», поскольку неявное знание личностно[18]. Это значит, что мы не можем освоить и применить новое знание, не встраивая его в уже имеющийся у нас личный опыт. Вообще обоснование личностной природы неявного знания имеет по М. Полани, приоритетное значение. Личностность неявного знания по М. Полани означает, что таковое у каждой личности строго индивидуально, то есть что каждый субъект познания обладает личностно-индивидуальным комплексом неявного знания. Важно, что при этом фундаментальные базовые элементы личностно-индивидуальных комплексов неявного знания интерсубъективны, то есть общезначимы, что открывает возможности для установления взаимопонимания между субъектами научного познания.

В обосновании личностной природы неявного знания М. Полани опирается на историю науки, а, именно, на историю открытий классической механики, теории относительности, теории вероятности, а также на оценки типов упорядоченности в точных науках. Личностность неявного знания обуславливает огромную ответственность, которую по М. Полани учёный, исследователь возлагает на себя, и которую нельзя переложить ни на какие критерии истинности научного знания, соответствующие позитивистским нормам научного исследования, поскольку ни один критерий не абсолютен, и принципиально не может быть таковым. Дело в том, что вследствие личностной природы неявного знания, в период до получения новым знанием признания научного сообщества, только первооткрыватель нового знания может по достоинству оценить значение сделанного им открытия и максимально обосновать полученное им новое знание. Это значит, что, исторически, в качестве научного критерия, применяющегося при оценке нового знания, изначально выступает личностная убеждённость учёных-творцов этого нового знания, и никакие иные критерии истинности на этапе открытия нового знания в науке не могут быть эффективными, что фактически и утверждает М. Полани.

Осознавая важность такого свойства неявного знания как личностность, М. Полани придаёт большое значение раскрытию психологической составляющей неявного знания. При этом он выделяет следующие элементы: во-первых, это интеллектуальная убежденность, которая является «последним основанием наших убеждений»[19]; во-вторых, это вера как важнейший элемент психологической составляющей неявного знания; в-третьих, это воля, и, в-четвертых, страстность. М.Полани в целом убедительно показывает взаимосвязь всех элементов психологической составляющей личностного неявного знания, а также необходимость и неизбежность их латентного проникновения в научную теорию, что является, несомненно, важным вкладом М.Полани в теорию познания.

Единство всех элементов психологической составляющей неявного знания покоится, по М.Полани, на интеллектуальной самоотдаче. Он отмечает, что «Согласно логике самоотдачи, истина есть нечто, о чём можно мечтать, только будучи в этом убеждённым»[20]. Эта убеждённость проявляется как «акт самоотдачи, присутствующий в каждом интеллектуальном свершении и стягивающий множество вещей к единому фокусу»[21]. Интеллектуальная самоотдача – это интеллектуальная вовлечённость, осуществляющая связь между субъективным и всеобщим, объективным и преодолевающая их дихотомию[22]. Кроме того, по М. Полани, интеллектуальная самоотдача осуществляет синтез всех элементов психологической составляющей личностного неявного знания. Вообще понятие интеллектуальной самоотдачи, введённое М. Полани, представляется несколько искусственным, поэтому имеет смысл исследование взаимосвязей неявного знания и интуиции[23].

2.2.4. Проблема неявного знания в науке. В науке, у Ф. Бэкона, неявный уровень научного познания представлен «идолами» или «призраками», то есть различного рода предрассудками процесса познания, от которых необходимо освободиться[24]. Сам идеал научного познания исторически задан Р.Декартом, причём в довольно жёсткой форме, поскольку в нём требуется ясность на каждом шаге обоснования или доказательства и не разрешается оставлять «за спиной» необоснованные утверждения. Это требование буквально красной нитью проходит сквозь всю методологию Р.Декарта. Это значит, что научное знание в идеале не должно содержать никаких неявных элементов. Но научное знание, по определению, традиционно тяготеющее к системности и обоснованности, реально далеко не всегда является таковым. Научная теория зачастую строится на неопределяемых, и, следовательно, неявных предпосылках, роль которых невозможно игнорировать, поскольку они непосредственно влияют на становление и развитие этой научной теории. Это значит, что требование экспликации неявных элементов научного знания обусловлено самой его спецификой. Специфика же неявного знания делает решение этой задачи весьма проблематичной. В этом и состоит проблема неявного знания в науке.

Проясняя понятие неявного знания, Т. Кун называет сам термин «неявное знание» «удачной фразой М.Полани» и подчёркивает, что неявное знание – это тоже знание, поскольку, во-первых, оно передаётся в процессе обучения; во-вторых, оно подвержено изменениям[25]. При этом Т. Кун отмечает нетрадиционность использования этого термина в теории познания, поскольку, всё-таки, в этом понятии «одна из характеристик знания упущена», так как «мы не обладаем прямым доступом к тому, что знаем, никакими правилами и обобщениями, в которых можно выразить это знание…»[26].

Обратимся к оценке дисциплинарной матрицы Т.Куна. Дело в том, что дисциплинарная матрица неоднородна: с одной стороны, она содержит символические обобщения и концептуальные модели, а, с другой стороны, ценности и образцы решения конкретных задач. Первые образуют содержание учебников и монографий. Учебников же по ценностям, принятым в обществе в конкретный социокультурный период, не существует. Ценностные ориентации, как и родной язык в детские годы, мы усваиваем по образцам. Точно также обстоит дело с критериями оценки прекрасного – каждый руководствуется своим пониманием прекрасного, но описать эти критерии каким-либо законченным образом мы заведомо неспособны. Это значит, что и ценностные ориентации, и критерии прекрасного, и образцы решения конкретных задач как элементы дисциплинарной матрицы, могут транслироваться только на неявном уровне.

Относительно явного контекста обоснованной научной теории можно выделить такие неявные элементы как невербализованные утверждения предпосылочного характера, так и утверждения вербализованные, но необоснованные в рамках этого контекста. К утверждениям второго типа можно отнести, например, аксиомы неевклидовой геометрии. Понятно, что к утверждениям второго типа в целом необходимо отнести все скрытые научно-теоретические утверждения, а также положения метафизики, на которые неявно опирается наука. Неявные элементы научной теории, а также правила её практического применения, составляющие опыт практического приложения этой научной теории, не могут быть отражены в научной или учебной литературе по соответствующей этой научной теории учебной дисциплине, вследствие чего возникает проблема их трансляции, то есть передачи, от субъекта к субъекту и от поколения к поколению.

Необходимо учитывать, что наиболее актуальна проблема неявного знания в математике, поскольку именно в математической науке как идеале строгости и дедукции, наиболее остро стоит проблема обоснования всего математического знания, в том числе и оснований математики. По существу, вся история математики может быть представлена как постепенное вытеснение неявно-предпосылочного элемента из математических доказательств[27].

Интересно, что буквально в последние годы проблема неявного знания вновь привлекла к себе внимание специалистов по философии науки. Однако необходимо учитывать, что пионерами в данной области философско-научного исследования являются Микешина Л.А., Аршинов В.И., Розов М.А., а также Султанова Л.Б.

Дата добавления: 2015-07-11